Глава 1. Первый снег
Снег в Сосновке всегда приходил внезапно. Не как в городе — с мокрыми предвестниками, слякотью и суетой уборочных бригад. Здесь он падал ночью, без предупреждения, как кара небесная или милость божья — в зависимости от того, сколько дров заготовлено, сколько картошки в погребе и сколько водки в бутылке под кроватью. В этом году снег пришёл 12 октября. Рано. Очень рано. Иван Петрович Соколов проснулся от того, что за окном стало светло, хотя ещё не рассвело. Он приподнялся на локте, прислушался: тишина. Такая тишина, что слышно, как по жилам стучит кровь.
Он встал, натянул валенки, накинул на плечи старую шинель — ещё отцовскую, с запахом дёгтя и махорки — и вышел на крыльцо. Мороз хватил за горло, будто ледяной кулак. Воздух был чист, как стекло. Над деревней висел белёсый туман, а за ним — чёрная стена тайги, теперь припорошенная снегом, будто кто-то набросил на неё покрывало из пепла и молока. Иван глубоко вдохнул. Лёгкие сжались от холода, но внутри что-то оттаяло. Он любил этот момент — когда мир замирает, когда даже волки не воют, когда кажется, что ты один на всей земле. И это — не одиночество. Это — свобода.
Дом у него был старый, бревенчатый, с крышей из шифера, покосившейся на юг. Печь трещала по ночам, но держала тепло. Внутри — две комнаты, сени, чулан. В одной жил он с сыном Ваней, в другой — пусто с тех пор, как умерла Лидия. Он не трогал её вещи: платье на вешалке, гребень на комоде, вышитое полотенце над умывальником. Иногда, когда Ваня спал, Иван заходил туда, садился на край кровати и молчал. Не молился. Не плакал. Просто сидел. Как будто ждал, что она войдёт, улыбнётся, скажет: «Ну что, Ваня опять в грязи?» Но она не входила. А он не мог вынести мысли, что когда-нибудь уберёт её вещи. Это значило бы — окончательно.
Ване было тринадцать. Худой, бледный, с глазами матери — большими, тёмными, слишком взрослыми для его возраста. Он учился в единственной школе на всю округу — в соседнем посёлке, куда добирался на лыжах или на попутке, если повезёт. Учился хорошо. Молчаливый, как отец, но с живым умом. Мечтал уехать в город. Иван не мешал. Он знал: деревня — это не жизнь. Это выживание. А мальчику нужно больше.
1992 год. Страна, которая раньше кормила их колхозным молоком и давала путёвки в пионерлагерь, теперь не отвечала на письма. В Сосновке не было ни магазина, ни аптеки, ни даже почты — только старый дом культуры с облупившейся красной звездой над входом и лавка у бабы Клавы, где продавали соль, спички, «Беломор» и иногда — если повезёт — банку тушёнки. Деньги почти не водились. Люди расплачивались ягодами, грибами, шкурками, водкой. Кто-то уезжал. Кто-то пил. Кто-то воровал. Иван не делал ни того, ни другого, ни третьего. Он был лесником — не по должности, а по призванию. Официально его уволили ещё в прошлом году, когда леспромхоз закрыли, но он продолжал ходить по участку, отмечать вырубки, ловить браконьеров, если попадались. Не за деньги. За совесть. Хотя совесть в девяностые годы стала роскошью.
Утром того дня, когда пошёл первый снег, Иван собрался в лес. Надел тулуп, подпоясался ремнём, проверил ружьё — «Тоз-34», старое, но верное. Ваня спал. Иван оставил на столе кашу под крышкой и записку: «Не ходи в лес. Жди». Он знал: мальчик не послушается. Но должен был сказать.
Лес встретил его тишиной и хрустом снега под ногами. Сосны стояли, как часовые. Воздух пах хвоей, мхом и холодом. Иван шёл по знакомой тропе, проверяя капканы — не свои, чужие. Браконьеры не дремали. В прошлом месяце у него украли два рулона проволоки и топор. Он не стал жаловаться. В милиции сидели те же люди, что и воровали. Всё было порочно, всё — в тупике.
К полудню он вышел к ручью. Вода ещё не замёрзла, но уже дрожала от холода. Он присел на поваленное дерево, достал из сумки хлеб и кусок сала. Ел медленно, глядя вдаль. И тут услышал — не зверя, не ветер. Машина. Редкость в этих местах. Особенно зимой. Он насторожился. «УАЗик» — ржавый, с битым стеклом — медленно полз по ухабам, оставляя за собой чёрный след выхлопа. Остановился метрах в пятидесяти. Из кабины вылез мужик в телогрейке — Стёпа, шофёр из леспромхоза, теперь без работы, как все.
— Иван Петрович! — крикнул он, сбивая пар. — Выручай!
Иван подошёл, не спеша. В кузове сидела женщина. Молодая. В тонком пальто, не по погоде. Сжавшаяся в комок. Лицо — бледное, с синяком под глазом. Взгляд — испуганный, но гордый.
— Кто это? — спросил Иван.
— Марина, — ответил Стёпа. — Из Красноярска. Муж чуть не придушил. Убежала. Нет ни паспорта, ни копейки. Я подвёз, как мог. Дальше — не знаю. Может, у тебя приютит? А то в таком виде — в тайге не выживет.
Иван молчал. Он не любил чужих. Не любил перемен. Но посмотрел на женщину — и вспомнил Лидию. Такой же взгляд. Такая же боль. Такая же надежда, спрятанная глубоко-глубоко.
— Сколько ей лет? — спросил он.
— Двадцать восемь, — тихо сказала она сама.
— Есть дети?
— Нет.
— Муж?
— Был.
Иван кивнул. Не «да», не «нет». Просто кивнул. Потом повернулся и пошёл к дому. Через несколько шагов оглянулся:
— Иди за мной.
Она встала, дрожа. Стёпа кивнул ей, как бы говоря: «Всё будет хорошо». Но в девяностые никто не верил в «хорошо».
Когда они вошли в избу, Ваня уже был дома. Сидел у печки, читал книгу — «Тарас Бульба». Поднял глаза, увидел женщину — и замер. Она улыбнулась ему, робко. Он не ответил, но не отвёл взгляд.
— Где спать будет? — спросил Иван у самого себя.
— Я на печке, — сказала Марина. — Или в сенях. Где угодно.
— В Лидиной комнате, — сказал Иван и сразу пожалел. Но слово было сказано.
Той ночью он долго не спал. Сидел у окна, курил самокрутку, смотрел, как снег падает на землю, стирая следы. Он думал: «Зачем она здесь? Что принесёт?» Но впервые за пять лет в доме пахло не только дымом и сыростью, а ещё — чем-то тёплым. Может, надеждой. А может, просто новым мылом, которое она принесла с собой.
А за окном тайга молчала. Она знала: всё, что начинается с доброты, рано или поздно оборачивается болью. Потому что в мире, где нет справедливости, доброта — слабость. А слабость — приговор.
Но Иван этого не знал. Ещё не знал.
Глава 2. Тёплый угол
Прошла неделя. Снег не таял — наоборот, прибавлял с каждым днём, будто пытался похоронить Сосновку под белым саваном. Но в доме Ивана Петровича стало теплее — не от печи, а от присутствия Марины.
Она не лезла вперёд. Не задавала лишних вопросов. Просто делала — тихо, умело, с достоинством. Утром вставала раньше всех, топила печь, варила кашу на воде с каплей молока (молоко она принесла с собой — в бидончике, завёрнутом в тряпку). Днём чинила одежду, вымывала полы, вытряхивала тулупы. Вечером садилась у окна с иголкой или читала Ване — не «Тараса Бульбу», а что-то своё: «Маленький принц», «Алису в стране чудес», даже стихи Ахматовой, которые держала в потрёпанной тетрадке.
Ваня расцвёл. Он стал чаще улыбаться, стал рассказывать ей о школе, о мечтах — поступить в Красноярск, стать инженером, уехать «туда, где есть свет и люди». Марина слушала, кивала, иногда гладила его по голове. Иван замечал это — и в груди у него что-то щемило. Не ревность. Скорее — благодарность, смешанная со страхом. Благодарность за то, что сын снова стал ребёнком. Страх — потому что он знал: всё хорошее в их жизни рано или поздно уходит.
А Марина… Марина была как ранняя весна в тайге — неожиданная, хрупкая, но настоящая. Она не пыталась заменить Лидию. Не флиртовала. Просто жила рядом. Иногда, когда Иван возвращался с леса, она молча подавала ему горячий чай, ставила миску с ухой или жареной картошкой. Он кивал, ел, уходил спать. Но однажды, возвращаясь поздно ночью, он увидел, как она моет волосы над тазом, стоя у печки в одном тонком платье. Свет лампы играл на её шее, на мокрых прядях, на том самом шраме под глазом — следе былого насилия. Она не услышала его. Он стоял в дверях, затаив дыхание, и впервые за годы почувствовал — не желание, а боль. Боль за неё. За себя. За то, что мир так устроен: одни ломают, другие — собирают осколки.
Однажды вечером, когда Ваня уже спал, Марина сказала:
— Иван Петрович… спасибо. Я не знаю, сколько смогу остаться. Но пока — спасибо.
Он посмотрел на неё. В глазах — ни лести, ни страха. Только усталая искренность.
— Зови просто Иваном, — ответил он.
Она кивнула. И впервые улыбнулась — по-настоящему.
Но тайга не терпит тепла надолго.
Через три дня в Сосновку приехал Сергей Костров — бывший участковый, теперь «бизнесмен». У него был «Жигуль» с тонированными стёклами, золотой зуб и репутация человека, который «решает вопросы». Он скупал лес по дешёвке, организовывал нелегальные вырубки, платил милиции, чтобы те смотрели в другую сторону. Говорили, что у него связи в Красноярске, что он возит «чёрное золото» — не нефть, а кедровый орех, соболиные шкурки, редкие породы дерева. Говорили и то, что он не гнушается и людьми — если нужно, запугает, если нужно — купит.
Он знал Ивана. Уважал — за принципы. Но считал глупцом.
— Соколов! — крикнул он, завидев Ивана у колодца. — Жив ещё?
— Пока дышу, — ответил Иван.
— Слышал, у тебя гостья? — Сергей кивнул на дом. — Красивая. Из города?
— Не твоё дело.
— Всё моё дело, — усмехнулся тот, доставая пачку «Кент». — Особенно если она без документов. А такие — как вода в решете. Сегодня здесь, завтра — в Кандалахе. Или в морге.
Иван сжал кулаки, но промолчал. Он знал: спорить с Костровым — всё равно что спорить с медведем. Тот либо раздавит, либо уйдёт… чтобы вернуться позже.
В ту ночь Иван не спал. Он сидел у окна с ружьём на коленях. Не потому что боялся за себя. А потому что впервые за долгое время почувствовал — у него есть что терять.
Глава 3. Трещина
Зима вступила в права. Морозы ударили до минус сорока. Дороги исчезли. Даже «УАЗики» перестали ездить. Сосновка оказалась отрезана от мира, как в старину. Люди сидели по домам, экономили дрова, варили супы из сушеных грибов и молились, чтобы не заболеть.
Марина не уходила. Наоборот — она вросла в дом, как корень в землю. Она научила Ваню вязать узлы, рассказала, как определить стороны света по мху, как заварить хвойный отвар от цинги. Иван начал замечать, что ловит себя на мыслях о ней. Не как о женщине — нет, не сразу. А как о человеке, с которым можно молчать и не чувствовать неловкости. Они стали разговаривать. Сначала о быте, потом — о прошлом.
Однажды вечером, когда Ваня читал в своей комнате, Марина сказала:
— Мой муж… он не всегда был злым. Сначала — цветы, стихи, кино. Потом — водка. Потом — кулаки. А я… я думала, если буду хорошей женой, он одумается. Глупо, да?
— Не глупо, — ответил Иван. — Просто больно.
Она посмотрела на него — и в её глазах он увидел то, что давно забыл: понимание.
Прошло ещё две недели. Однажды Иван вернулся с леса позже обычного — искал следы браконьера, который расставил капканы на редких соболях. Был измотан, промёрз до костей. Дома его ждал горячий ужин, сухая одежда и… Марина, стоящая у печки в его старой рубахе. Она переоделась — её пальто промокло ещё в первый день, и она носила теперь то, что находила в сундуке.
— Прости, — сказала она. — Не нашла другого.
Он молча кивнул, но сердце заколотилось. Рубаха была его. На ней пахло им — дымом, потом, лесом. А теперь — ещё и ею.
В ту ночь он впервые не смог уснуть. Не от холода. От внутреннего жара.
А через день всё изменилось.
Сергей Костров снова приехал. На этот раз — не один. С ним был парень лет двадцати пяти — высокий, мускулистый, с холодными глазами. Звали его Артём. Говорили, он из бывших спортсменов, теперь — «правая рука» Кострова.
— Нужен человек в лес, — сказал Сергей, стоя на крыльце. — Следить за участком. Платить буду в валюте. Доллары, Иван Петрович. Представляешь?
— Я не работаю на тебя, — ответил Иван.
— А если не для меня? — Сергей усмехнулся. — А для неё?
Он кивнул на окно, за которым мелькнула тень Марины.
— У неё нет паспорта. Через неделю милиция начнёт проверку беженцев. Без документов — в спецприёмник. А оттуда — либо в тюрьму, либо обратно к мужу. А он, между прочим, уже спрашивал в Красноярске, где она.
Иван побледнел.
— Ты шантажируешь?
— Нет. Предлагаю сделку. Ты работаешь со мной — я оформлю ей документы. Фиктивный брак, если надо. Всё легально. Через месяц она — свободный человек.
Иван молчал. В горле стоял ком.
— Подумай, — бросил Сергей и ушёл.
Вечером Иван рассказал всё Марине. Она сидела, опустив голову, и плакала — тихо, без всхлипов.
— Я не хочу быть твоей обузой, — прошептала она.
— Ты не обуза.
— Тогда… что делать?
Он не знал. Но впервые в жизни почувствовал себя загнанным в угол.
На следующий день он пошёл к Кострову.
— Согласен, — сказал он.
Сергей улыбнулся, как волк.
— Умный человек.
Но Иван не знал, что в тот же день Марина, оставшись одна, разговаривала с Артёмом — случайно встретив его у колодца. Тот помог ей с ведром, сказал: «Вы красивая женщина. Жаль, что попали в такую яму». Она ответила вежливо, но в его взгляде прочитала что-то опасное. И в то же время… обнадёживающее. Потому что Артём говорил не как хозяин, а как человек. Он рассказал, что сам сбежал из дома в шестнадцать, что знает, что такое страх. Что если ей понадобится помощь — он рядом.
Она не ответила. Но запомнила.
Глава 4. Лёд под ногами
Работа с Костровым началась. Иван ходил в лес не как лесник, а как «смотрящий». Он отмечал участки, где можно рубить без риска, предупреждал о рейдах лесной охраны (которые теперь случались редко — не на что ездить), иногда даже помогал вывозить брёвна. За это он получал доллары — настоящие, зелёные, хрустящие. Первые деньги за два года.
Он отдал их Марине.
— Купи себе всё, что нужно. И Ване — книги, тёплую обувь.
Она не хотела брать.
— Это не мои деньги, — сказала она.
— Теперь твои.
Он видел, как она смотрит на доллары — не с жадностью, а с болью. Она знала: за эти деньги он предал лес. Предал себя.
А между ними начало расти напряжение. Не враждебное — наоборот, слишком тёплое. Однажды, когда Ваня ушёл в школу, они остались одни. Марина варила компот из сушёной брусники. Иван стоял у окна. Она подошла, протянула кружку. Их пальцы соприкоснулись. На мгновение. Но этого хватило.
Он отстранился.
— Прости, — сказал он.
— За что?
— За всё.
Она не ответила. Но в её глазах он прочитал: «Я тоже».
Тем временем Артём стал появляться чаще. Якобы — по делам Кострова. Но чаще всего он просто стоял у дома, курил, смотрел на окна. Однажды Марина вышла поговорить. Они разговаривали долго. Иван видел это из леса — стоял за сосной, сжимая ружьё. Но не подошёл. Потому что боялся: а вдруг она скажет — «Уходи»?
А потом случилось то, чего он боялся больше всего.
Однажды вечером, вернувшись с работы, он не застал Марины дома. Ваня сказал: «Ушла к Кострову. Сказала — за документами».
Иван побежал. Сердце колотилось, как у молодого оленя. Он ворвался в дом Кострова — большой, новый, с антенной и генератором. В прихожей стояли ботинки Артёма. В гостиной — голоса. Он толкнул дверь.
Марина сидела на диване. Артём стоял рядом, держал её за руку. На столе — водка, закуска, пачка долларов.
— Иван! — воскликнула она, вскакивая.
— Что здесь происходит? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Обсуждаем детали, — сказал Артём, не выпуская её руки. — Марина согласилась… помочь нам. В обмен на паспорт и билет в Красноярск.
— Помочь? Как?
— Она будет жить у нас. Как… гостья. Пока документы не оформят.
Иван посмотрел на Марину. В её глазах — не стыд, а отчаяние.
— Ты знал? — спросил он Кострова, входя в комнату.
Сергей сидел в кресле, улыбался.
— Конечно. А ты думал, за что платишь? За её улыбки? Нет, Иван Петрович. Ты платишь за то, чтобы она осталась жива. А теперь… она платит сама.
Иван подошёл к Марине.
— Это правда?
Она молчала. Потом кивнула.
— Я не хотела… но у меня нет выбора.
— Есть всегда выбор, — сказал он. — Даже в девяностые.
Он повернулся и вышел. За спиной — её плач. Но он не оглянулся.
Той ночью он сжёг все доллары в печи. Ваня смотрел на него, молча.
— Пап… она уйдёт?
— Да.
— А ты?
— Останусь.
Но в душе он уже знал: всё кончено. Не только с ней. Со всем.
Глава 5. Предательство
Марина уехала через три дня. Утром. На «Жигулях» Артёма. У неё был новый паспорт, билет до Красноярска и чемодан с вещами. Перед отъездом она подошла к дому Ивана. Он стоял у колодца, рубил дрова. Не поднял глаз.
— Прости, — сказала она.
— Не надо.
— Я не хотела тебя предать.
— Ты предала не меня. Ты предала то, что между нами было. Даже если мы не называли это любовью.
Она заплакала.
— Я думала… ты поймёшь. Я хотела выжить.
— Мы все хотим выжить. Но не все продают душу.
Она ушла. Он не смотрел ей вслед.
Ваня молчал весь день. Вечером спросил:
— Она вернётся?
— Нет.
— Почему?
— Потому что в городе легче дышать. А здесь… здесь душат.
Но Иван ошибался. В городе душат сильнее. Только по-другому.
Прошла неделя. Потом — месяц. Снег начал подтаивать. В тайге запахло весной — сыростью, гнилью, надеждой. Иван снова ходил в лес один. Как раньше. Но теперь ему было тяжелее. Не от холода. От пустоты.
А потом пришла телеграмма.
Она пришла не по почте — в Сосновке почты не было. Привёз её Стёпа, тот самый шофёр. Лицо у него было серое.
— Иван Петрович… прости.
В телеграмме было всего три слова:
«Марина мертва. Костров.»
Иван прочитал. Перечитал. Сел на лавку. Мир потемнел.
— Что случилось? — спросил Ваня.
Стёпа рассказал. Голос дрожал.
— В Красноярске… у неё были документы, да. Но Костров хотел больше. Он… использовал её. Как приманку. Для других женщин. Она отказалась. Сказала — уедет. Он… не пустил.
— Убил?
— Не сам. Артём. Говорят, пьяный драка. Но все знают — приказ был сверху.
Иван молчал. Потом встал, пошёл в дом, достал ружьё.
— Пап! — закричал Ваня. — Не надо!
— Я должен.
— Ты погибнешь!
— Лучше погибнуть, чем жить с этим.
Он вышел. За ним — Ваня. Но Иван не остановился.
Он знал: тайга не прощает. Но и он — не простит.
Глава 6. Кровавый след
Иван шёл три дня.
Без еды, почти без воды, с ружьём за спиной и телеграммой, сложенной в кармане, как талисман смерти. Он не брал с собой Ваню — запер его в доме, оставил хлеб, картошку, дрова. Сказал: «Если я не вернусь через неделю — уходи к Стёпе. Он отвезёт тебя в Красноярск. Учись. Живи. И забудь меня».
Мальчик плакал. Но не спорил. Он знал: отец принял решение. А решения Ивана Петровича Соколова не менялись.
Дорога в Красноярск была долгой. На попутках — редко. Чаще — пешком, по тайге, по замёрзшим рекам, по старым лесовозным дорогам, заросшим кустарником. Он спал под елями, грелся у костров, питался сушёными грибами и остатками сала. В голове — только одно: Костров. Артём. Марина.
Он не думал о справедливости. Не думал о законе. Закон в 1993 году был тем, кого боялись слабые и кем пользовались сильные. Иван знал: если он пойдёт в милицию, его просто вышвырнут. А если скажет правду — убьют раньше, чем дойдёт до двери.
Он шёл как зверь. Тихо. Незаметно. Смертельно.
В Красноярске он не стал искать гостиницу. Ночевал в подвалах, на вокзале, в заброшенных гаражах. Нашёл человека, который знал, где живёт Костров — не в центре, нет. В новом районе, за речкой, в коттедже с забором и охраной. Но Иван не спешил. Он начал с Артёма.
Узнал, где тот пьёт — в подпольном баре у рынка, где торгуют не только овощами, но и оружием, наркотиками, людьми. Иван пришёл туда ночью. Подождал у входа. Когда Артём вышел — пьяный, с девкой на руке — Иван вышел из тени.
— Помнишь Сосновку? — спросил он.
Артём нахмурился. Потом узнал.
— Соколов? Ты что здесь делаешь?
— Где Марина?
— Умерла. Сам знаешь.
— Я спрашиваю — где её тело?
— На кладбище. За городом. Но тебе туда не попасть. Без документов — даже мёртвого не похоронят по-человечески.
— Ты убил её.
— Не я! — Артём оттолкнул девку. — Она сама лезла под нож! Кричала, что всё расскажет! А я… я только хотел унять.
— Унять? — Иван шагнул ближе. — Ты зверь.
— А ты кто? Святой? Ты же сам работал на Кострова!
— Я платил за её жизнь. А ты… ты продал её душу.
Артём схватил нож. Но Иван был быстрее. Он ударил его прикладом ружья в висок. Артём упал. Иван не добил. Он наклонился, прошептал:
— Если скажешь Кострову, что я здесь — я найду тебя. И в следующий раз не остановлюсь.
Он ушёл. Артём лежал в луже крови и мочи, дрожа.
На следующий день Иван пошёл на кладбище. Нашёл могилу — без имени, без креста. Только номер. Он стоял долго. Потом достал из кармана вышитый платок — тот, что Марина оставила на подоконнике. Положил на землю.
— Прости, — сказал он. — Я не уберёг тебя.
В тот момент он понял: месть — это не ради неё. Это ради себя. Чтобы не сойти с ума.
Глава 7. Письмо из прошлого
Вернувшись в Сосновку, Иван не застал Вани дома. Мальчик ждал его у Стёпы. Бросился к отцу, обнял.
— Ты жив!
— Жив, — ответил Иван. — А ты?
— Я… я нашёл кое-что.
Он протянул потрёпанную тетрадь — ту самую, в которой Марина держала стихи. Иван не знал, что она осталась в доме.
— Она спрятала её под матрасом, — сказал Ваня. — Я случайно нашёл.
Иван открыл тетрадь. На последней странице — письмо. Написано карандашом, дрожащей рукой.
*Иван, если ты читаешь это — значит, я уже не смогла остаться. Прости. Я не предала тебя. Я пыталась спасти нас всех.Костров сказал: если я уйду к нему — он даст тебе и Ване документы на выезд в Канаду. Его брат там. Говорит, можно начать с нуля. Я поверила. Дура.Но когда я приехала, он сказал: «Ты будешь работать. Как все». Я поняла — он имел в виду бордель. Я отказалась. Он пригрозил Ване. Сказал, что пришлёт Артёма в Сосновку.Я написала ему записку: «Если тронешь мальчика — я всё расскажу милиции про твои вырубки, про контрабанду, про убийства».Он рассмеялся. А потом…Иван, я любила тебя. Не как спасителя. Не как отца. Как человека. Ты дал мне надежду. А я не смогла её удержать.Прости. И… береги Ваню. Он — наше будущее.М.*
Иван читал. Слёзы капали на бумагу. Он не плакал с тех пор, как похоронил Лидию. Но теперь — плакал. Не от горя. От ярости. От вины.
— Она не предала нас, — прошептал он Ване. — Она пыталась нас спасти.
— Тогда почему ушла?
— Потому что думала — так лучше.
— А теперь?
— Теперь… теперь я должен закончить то, что она начала.
Глава 8. Ловушка
Иван знал: идти в лоб — самоубийство. Костров окружил себя охраной, собаками, «крышами» из милиции. Но у Ивана было преимущество: он знал лес. А лес простирался и за Красноярском.
Он начал готовиться. Целую неделю собирал информацию. Узнал, что Костров каждую весну ездит на охоту — в глухую тайгу, за рекой Кан. Там у него — база: баня, домик, запасы. Едет с Артёмом и двумя охранниками. Охотится на лося. Пьёт. Хвастается.
Иван решил: там и будет конец.
Он отправился туда за неделю до их приезда. Прятался в старой избушке лесника, которую сам когда-то строил. Запасся едой, патронами, верёвками. Ночами проверял окрестности. Знал каждую тропу, каждую яму, каждое дерево.
Когда «УАЗики» приехали, он уже был готов.
Костров пришёл в баню первым. Разделся, вошёл в парилку. Иван ждал за стеной. Когда тот вышел, красный, потный, с полотенцем на плече — Иван вышел из тени.
— Здравствуй, Сергей.
Костров вздрогнул. Увидел ружьё.
— Соколов? Ты с ума сошёл?
— Ты убил Марину.
— Она сама виновата! Лезла не в своё дело!
— Ты использовал её. Как вещь.
— А ты? Ты что — святой? Ты же брал мои деньги!
— Я платил за её жизнь. А ты… ты забрал её.
Костров попытался бежать. Но Иван схватил его за шкирку, втолкнул обратно в баню, запер дверь.
— Где Артём?
— У реки! С охраной!
— Они тебя не спасут.
— Ты не посмеешь! У меня связи! Меня будут искать!
— Пусть ищут. В тайге много могил без имён.
Иван вышел. Запер баню извне. Потом поджёг сарай рядом — сухой, старый. Огонь быстро перекинулся на баню. Костров закричал. Бился в дверь. Но дверь была крепкой. Иван стоял и смотрел, как пламя пожирает дерево, как дым поднимается к небу.
Он не чувствовал радости. Только пустоту.
Потом услышал выстрелы. Артём и охрана бежали к дому. Иван скрылся в лесу. Как тень.
Глава 9. Цена правды
Он вернулся в Сосновку через три дня. Измученный, грязный, с пустыми глазами. Ваня бросился к нему.
— Ты сделал это?
— Да.
— Он мёртв?
— Да.
— А Артём?
— Ушёл. Но я знаю, где он живёт. Рано или поздно…
— Пап, хватит.
Иван посмотрел на сына. В его глазах — не страх. А боль.
— Ты стал таким же, как они.
— Нет. Я стал тем, кем должен был быть.
— Марина не хотела этого.
— Она хотела справедливости.
— А ты принёс ещё одну смерть.
Иван молчал. Впервые за всю жизнь он почувствовал — сын прав.
В ту ночь он не спал. Сидел у окна. Смотрел на тайгу. И думал: «Что я натворил?»
А утром приехала милиция.
Не местная. Из Красноярска. В форме, с автоматами. Окружили дом.
— Иван Петрович Соколов? — спросил капитан. — Вы арестованы по подозрению в поджоге и убийстве Сергея Кострова.
— Я не убивал его. Он сгорел сам.
— Свидетели говорят иначе.
— Какие свидетели?
— Артём Кузнецов.
Иван усмехнулся. Конечно. Предатель предал снова.
— Я имею право на адвоката.
— В Сосновке адвокатов нет. Вас повезут в город.
— А сын?
— Останется здесь. Пока разберёмся.
Ваня плакал. Иван обнял его.
— Не бойся. Я вернусь.
— Нет, — сказал мальчик. — Ты не вернёшься.
Иван знал: он прав.
Его посадили в «ГАЗель». Везли в Красноярск. По дороге он смотрел в окно. Тайга мелькала, как прощание.
В участке его допрашивали двое суток. Без еды. Без воды. Били. Требовали признаться. Он молчал.
На третий день пришёл Артём. В дорогом пиджаке. С сигарой.
— Ты думал, ты герой? — спросил он. — Ты — никто. Марина умерла из-за тебя. Потому что ты не смог её защитить. А теперь… теперь я заберу твоего сына. Усыновлю. Он будет жить в доме. Учиться. А ты… сгниёшь здесь.
Иван смотрел на него. И вдруг понял: месть — это не конец. Это начало новой боли.
— Ты не тронешь Ваню, — сказал он.
— А кто мне помешает?
— Я.
— Ты в камере.
— Но я знаю всё. Про вырубки. Про контрабанду. Про убийства. И если со мной что-то случится… письмо уже отправлено в прокуратуру. Подписано Мариным почерком. С копией у Стёпы.
Артём побледнел.
— Ты блефуешь.
— Проверь.
На следующий день Ивана отпустили. «Недостаточно доказательств», — сказали. Но все знали: его отпустили, потому что испугались.
Он вернулся в Сосновку. Ваня бросился к нему. Но Иван не обнял его.
— Собирай вещи, — сказал он. — Мы уезжаем.
— Куда?
— В Канаду. Как хотела Марина.
— А дом?
— Оставим.
— А лес?
— Лес останется. А мы… мы должны жить.
Но в глубине души он знал: он уже не тот человек. Он унёс с собой смерть. И она будет идти за ним всю жизнь.
Глава 10. Последний путь
Они уезжали весной.
Снег сошёл, но земля ещё не просохла — грязь липла к сапогам, дороги превратились в болота. Иван продал всё, что мог: тулуп, ружьё, даже отцовские часы. За доллары купил билеты до Москвы, оттуда — в Ванкувер. Через посредника, найденного Стёпой, — человека, который «помогал» беженцам. Говорили, в Канаде принимают тех, кто спасается от насилия. Марина мечтала об этом. Теперь мечтал Иван — ради Вани.
Они вышли из дома рано утром. Иван оглянулся. Дом стоял, как всегда: покосившийся, с дымящейся трубой, с пустыми окнами. В одной комнате — платье Лидии. В другой — тетрадь Марины. Он не стал ничего брать. Пусть остаётся. Пусть тайга заберёт и это.
— Пап, а если нас не пустят? — спросил Ваня, держа узелок с вещами.
— Пустят.
— А если Артём найдёт нас?
— Не найдёт.
Но Иван знал: Артём не отступит. Он слишком много потерял. Гордость. Власть. И теперь — страх. Потому что Иван знал правду. И правда — опаснее пули.
В Красноярске они сели на поезд. Вагон был переполнен: беженцы, торговцы, бывшие офицеры, проститутки. Все ехали от чего-то. Никто — к чему-то. Иван держал Ваню за руку. Не отпускал.
На третий день пути, под Омском, в купе вошёл человек в чёрном плаще. Сел напротив. Посмотрел на Ивана.
— Соколов?
Иван напрягся.
— Кто спрашивает?
— Друг Марины.
Он достал конверт. Протянул.
— Она просила передать, если… если ты выживешь.
Иван взял конверт. Руки дрожали. Внутри — фотография. На ней — Марина и… маленькая девочка. Лет пяти. С её глазами.
— У неё был ребёнок? — прошептал Иван.
— Да. Дочь. От первого брака. Муж забрал её, когда Марина ушла. Говорил: «Если вернёшься — получишь». Она боялась. Поэтому бежала одна. Но всё время писала девочке. Спрятала письма в тетради. Ты их не читал?
Иван вспомнил: в тетради были страницы, исписанные мелким почерком, но он думал — это стихи. Не письма.
— Где девочка сейчас?
— В детдоме под Красноярском. Муж умер в драке. Месяц назад.
Иван молчал. В груди — лёд и огонь одновременно.
— Она хотела, чтобы ты знал, — сказал незнакомец. — Что она не была одна. Что она боролась не только за себя.
Он ушёл. Иван смотрел на фото. Девочка улыбалась. Как Марина.
— Пап… — тихо сказал Ваня. — Мы можем её забрать?
Иван закрыл глаза.
Они уже опоздали на поезд в другую жизнь.
Но, может, не слишком поздно для этой.
Глава 11. Возвращение
Они вернулись в Красноярск через два дня.
Иван знал: это безумие. Артём ищет их. Милиция следит. Но он не мог оставить ребёнка Марины в детдоме. Не мог.
Он нашёл приют — старую церковь на окраине, где ночевали беженцы. Там его узнали. Приняли. Ваня остался с монахиней — пожилой женщиной с добрыми глазами.
Сам Иван пошёл в детдом.
Здание было серое, с облупившейся краской, с решётками на окнах. Он назвался дядей девочки. Предъявил поддельную справку, купленную за последние доллары. Ему поверили — или сделали вид. Через час он держал за руку Анечку — худенькую, испуганную, с огромными глазами Марины.
— Ты мой дядя? — спросила она.
— Нет, — ответил он. — Я друг твоей мамы. И теперь… я твой отец.
Она заплакала. Он обнял её. Впервые за годы почувствовал — не боль, а ответственность. Настоящую.
Но радость длилась недолго.
Когда он вышел из детдома, у ворот стоял «Жигуль» Артёма. Тот вышел, улыбаясь.
— Решил стать героем? — спросил он. — Забираешь чужого ребёнка?
— Она не чужая.
— Ты не её отец. И документов у тебя нет.
— А у тебя — есть душа?
Артём рассмеялся.
— Душа? В девяностые? Ты всё ещё веришь в сказки, Соколов?
— Я верю в то, что ты боишься.
— Чего?
— Что я расскажу всё. Про Кострова. Про тебя. Про то, как вы убивали людей за кедровый орех.
Артём схватил его за грудки.
— Ты мёртв, — прошипел он. — Сегодня ночью.
— Тогда убей меня здесь. Перед ребёнком.
Артём замер. Посмотрел на Анечку. Та смотрела на него без страха. Только с жалостью.
Он отпустил Ивана.
— Уезжай. Быстро. И если хоть слово — я найду вас всех.
Иван кивнул. Взял девочку за руку. Пошёл прочь.
Но он знал: Артём не отступит. Он слишком много потерял. И теперь — потерял лицо.
Глава 12. Тайга не прощает
Они не поехали в Канаду.
Иван понял: граница — иллюзия. Артём найдёт их везде. В Канаде, в Германии, в Австралии. Пока они — в бегах, они — мишень.
Он принял другое решение.
Он вернулся в Сосновку.
Не в дом. А в тайгу. Глубоко. Туда, где нет дорог, нет людей, нет закона. Только лес, река и небо.
Он построил новую избушку — на берегу глухого озера, куда даже браконьеры не заходят. Нашёл старую лодку, поставил сети, завёл козу. Ваня учился по книгам. Анечка росла диким цветком — босая, загорелая, с ветками в волосах.
Прошёл год. Потом — второй.
Иногда приезжал Стёпа. Привозил муку, соль, лекарства. Говорил: «Артём ищет. Но тайга — большая».
Иван кивал. Он знал: однажды тот придёт.
И пришёл.
Осенью 1995 года. Туман стоял над озером, как покров. Иван рубил дрова. Дети играли у воды. Внезапно — звук мотора. Лодка. Артём. Один. Без оружия. В руках — бутылка водки и хлеб.
— Я не за войной, — сказал он, выходя на берег. — Я за правдой.
— Какой правдой?
— Я не убивал Марины.
Иван замер.
— Кто?
— Костров. Он сам. В пьяной драке. Я пытался остановить. Но… не успел.
— Почему молчал?
— Потому что боялся. Он был как отец. А я… я был ничто.
Артём сел на бревно. Налил водку в кружку. Протянул Ивану.
— Я устал. Всё рушится. Бизнес — под откос. Люди — воруют друг у друга. Я… я хочу искупить.
— Как?
— Отвезу детей в город. Устрою в школу. Дам документы. Жить честно.
Иван посмотрел на Ваню. На Анечку. Они смотрели на него — с надеждой.
— А ты?
— Останусь здесь. Если позволишь.
Иван молчал долго. Потом кивнул.
— Останься. Но если хоть раз поднимешь руку… я не прощу.
Артём кивнул. Выпил. Поставил кружку.
— Спасибо.
Ночью пошёл дождь. Сильный, холодный. Утром Иван проснулся от крика.
Выбежал — Артём лежал у озера. С ножом в спине. Рядом — следы. Не его. Чужие.
Из кустов вышел человек в форме. Милиционер. Из Красноярска.
— Костров жив, — сказал он. — Он нанял нас. Чтобы убрать вас всех.
Иван понял: это ловушка. Артём был приманкой.
Он бросился к детям. Но было поздно.
Из леса вышли трое. С автоматами.
— Соколов! — крикнул один. — Выходи!
Иван знал: шансов нет. Но он не сдавался.
Он схватил ружьё — старое, зарытое под полом. Выстрелил. Один упал. Второй — в укрытие. Третий бросился к избушке.
Иван бежал. Но споткнулся. Упал. Почувствовал боль в груди. Пуля.
Он полз к дому. Видел: Ваня вытолкнул Анечку в окно. Сам остался. С топором.
— Беги! — крикнул он сестре.
Анечка побежала в лес. Ваня стоял у двери.
Иван дополз. Схватил сына за руку.
— Беги за ней!
— Нет!
— Это приказ!
Он толкнул его. Ваня побежал.
Иван остался. Лёг у порога. Смотрел в небо. Дождь смывал кровь.
Милиционеры подошли.
— Где дети?
— В тайге, — прошептал Иван. — Ищите.
Они ушли. Иван знал: они не найдут. Тайга спрячет.
Он закрыл глаза. Вспомнил Лидию. Марины. Дом. Первый снег.
И вдруг почувствовал — не боль. Покой.
Тайга не прощает предательства.
Но она помнит тех, кто защищал слабых.
И тех, кто умирал, чтобы другие жили.
Эпилог
Прошло двадцать лет.
В Канаде, в маленьком городке на берегу озера, жили двое. Брат и сестра. Ваня стал инженером. Анечка — учительницей. У них были документы, дом, семья. Но каждую осень они ездили в Сибирь. К озеру. К избушке, заросшей мхом.
Там они оставляли хлеб, соль и цветы.
И иногда, ночью, им снился лес. И голос отца:
«Живите. Просто живите. И помните — тайга не прощает. Но и не забывает».
Конец.