Анна с женихом Максимом стояли на пороге квартиры её деда. В руках у неё болтались ключи, которые она тайком сняла с его связки и сделала дубликат. Сердце колотилось от волнения и предвкушения. Наконец-то у неё будет своя жизнь, своё гнёздышко, а не снимаемая комната в общежитии. А этот старый, дряхлый дед только и делает, что брюзжит и ноет о своём прошлом.
— Ты уверена, что всё будет нормально? — неуверенно спросил Максим, оглядывая пустую парадную.
— Абсолютно! — бодро ответила Анна, вставляя ключ в замочную скважину. — Он уже неделю как в той больнице. Врачи сказали, что его не выходить. Квартира скоро будет свободна, а мы просто ускорим процесс. Он всё равно уже ничего не понимает.
Дверь со скрипом открылась. В квартире пахло лекарствами, старыми книгами и одиночеством. Анне было противно. Она мечтала выбросить все эти старые вещи, сделать евроремонт и зажить по-настоящему.
Три дня они с Максимом выносили хлам. Старые фотографии в деревянных рамках, выцветшие письма, зачитанные до дыр книги — всё летело в мусорные мешки. Анна чувствовала себя хозяйкой. Она нашла старую дедову шкатулку, но внутри были лишь какие-то ордена и медали, которые её не интересовали. «Старый хлам», — фыркнула она и швырнула шкатулку в мешок.
Через неделю, когда они уже почти обустроились, раздался звонок в дверь. Анна посмотрела в глазок и похолодела. На площадке стоял её дед, Иван Степанович. Он выглядел уставшим, но держался прямо, опираясь на палку. Рядом с ним был незнакомый мужчина в строгом костюме.
Сердце Анны ушло в пятки. Она открыла дверь, пытаясь изобразить радость.
— Дедушка! Ты выписался? Мы так волновались! Я… я просто прибралась здесь, пока тебя не было.
Иван Степанович молча вошёл в квартиру. Его взгляд скользнул по новому коврику, по чужой куртке Максима на вешалке, по его тапочкам у порога. Лицо старика оставалось каменным.
— Прибиралась? — тихо произнёс он. — Я жил здесь пятьдесят лет. Здесь каждый уголок помнит твою бабушку. А ты выбросила всё за неделю.
— Дедуля, ну что ты… — начала было Анна, но дед её перебил.
— Врачи сказали, я поправляюсь. Собрался домой, а мне в больнице говорят: ваши вещи забрала мол, вы больше не вернётесь. Интересно, как она это узнала?
Анна покраснела и опустила глаза. Максим нервно переминался с ноги на ногу.
— Дед, мы хотели как лучше… Тебе же тяжело одному… — запиналась она.
— Молчи, — отрезал старик, и в его голосе прозвучала сталь, которую Анна слышала впервые. — Я тебя растил с трёх лет, после того как твои родители погибли. Отдал тебе всё: силы, здоровье, последние деньги на твоё образование. А ты… ты оказалась не благодарнее дикого зверя. Ты не просто выгнала меня. Ты выбросила мою память. Мою жизнь.
Он повернулся к мужчине в костюму.
— Андрей Петрович, всё в порядке. Процедуру можно начинать.
Мужчина кивнул и достал из портфеля папку с документами.
— Что? Какая процедура? — испуганно спросила Анна.
Иван Степанович посмотрел на внучку с ледяным спокойствием.
— Ты так спешила занять моё место, что даже не удосужилась проверить юридические вопросы. Эта квартира никогда не была приватизирована до конца. Я жил здесь по договору социального найма. Все эти годы я не мог её приватизировать на себя, потому что ты, моя несовершеннолетняя внучка, была у меня прописана. А потом ты выросла, уехала, и мне было всё равно. Бумажная волокита.
Он сделал паузу, глядя на её побледневшее лицо.
— Но за неделю до того, как ты решила сдать меня в архив, я собрал последние силы и, с помощью Андрея Петровича, завершил процесс. Квартира была приватизирована. Но не на меня одного. По закону, ты, как прописанный здесь член семьи, имела право на долю. И я… я сделал её на тебя. Подарок. На свадьбу.
Анна почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она схватилась за косяк двери.
— Что?..
— Да, — кивнул дед. — Половина этой квартиры принадлежит тебе. Но ты не знала. И твоя жадность и нетерпение сыграли со мной злую шутку. Ты не стала ждать моей смерти. Ты решила ускорить её.
Он взял из рук юриста папку и протянул её Анне.
— Я пришёл не выгонять тебя, внучка. Я пришёл отдать тебе то, что и так должно было стать твоим. Но теперь — на моих условиях. Это документы на твою долю. Ты имеешь полное право здесь жить.
В глазах Анны блеснула надежда. Может, всё не так плохо?
— Но, — голос деда снова стал твёрдым, — я, как владелец второй половины, тоже имею права. И я не намерен жить с людьми, которые видят во мне помеху. Поэтому я начинаю процедуру принудительного выкупа твоей доли через суд. У меня есть сбережения. Суд, учитывая обстоятельства, встанет на мою сторону. Это вопрос времени. Месяц, два, полгода. Но ты получишь свои деньги. Справедливую рыночную стоимость.
Анна смотрела на него с ужасом.
— А пока… — дед окинул взглядом квартиру, — живите на здоровье. Вместе со своим женихом. Наслаждайтесь. Но помните, что каждый день, который вы проводите в этих стенах, — это не ваша победа. Это моя милость. До суда.
Он развернулся и, не оглядываясь, вышел в подъезд, опираясь на палку. Юрист молча последовал за ним.
Дверь закрылась. Анна медленно опустилась на пол в прихожей. Рядом стояли мусорные мешки, куда она выбросила дедовы ордена. Максим смотрел на неё с немым вопросом.
Она сидела и смотрела на чужую дверь, за которой только что исчез единственный по-настоящему близкий ей человек. Она получила то, что хотела — квартиру. Но она не ожидала, что дед… окажется сильнее. Что его тихая, немощная старость была лишь видимостью. А внутри оставался характер бойца, прошедшего войну и не сломленного жизнью.
И самое страшное было даже не предстоящий суд и не потеря жилья. Самое страшное было осознание, что она потеряла его навсегда. И что единственным наследством, которое он ей оставил, будет не половина квартиры, а тяжесть вины, которую ей предстояло нести всю оставшуюся жизнь. Она выгнала деда, но он ушёл сам, унося с собой её покой и оставив ей лишь стены, в которых отныне будет жить её совесть.