— Ты опять считаешь чужие долги? — голос Андрея раздался из прихожей, резкий, как щелчок выключателя.
Нина вздрогнула. Она сидела на краю дивана, листала на телефоне калькулятор кредита и пыталась прикинуть, хватит ли им на первый взнос, если ужаться ещё сильнее. Слышала, как скрипит замок, как муж запихивает в шкаф потрёпанное пальто, пахнущее улицей и табаком.
— Я считаю не долги, — Нина подняла голову и постаралась говорить спокойно, — я считаю наше будущее.
— Будущее? — Андрей усмехнулся, но в этой усмешке не было ничего весёлого. — Звучит, как слово из чужой книжки. У нас его нет, Нина. Пока что.
— А знаешь почему? — она резко встала, телефон со звоном упал на стол. — Потому что каждый раз, как только мы подбираемся к заветной сумме, объявляется твоя мать с потопом или твоя сестра с очередной авантюрой!
Слова повисли в воздухе, как дым, тяжёлые и вязкие. Андрей замер в дверях кухни, будто выбирал — войти или уйти.
— Мама не виновата, что труба сорвалась, — наконец произнёс он, будто оправдывался не перед женой, а перед кем-то невидимым за её спиной. — И Катя… Она просто доверчивая. Её обманули.
— А мы? — Нина сжала пальцы так, что побелели костяшки. — Мы тоже доверчивые? Сколько лет живём на чемоданах, как квартиранты в чужой жизни?
Тут Андрей не выдержал, шагнул в кухню, сел прямо на табуретку, склонился, опершись локтями о колени. Его широкие плечи вдруг казались узкими, как у подростка, которого застали за курением.
— Я не могу им не помогать, — тихо сказал он. — Это моя семья.
— А я? — Нина прошептала так, что он еле услышал. — Я тогда кто?
Повисла пауза. И в этой паузе — вся их жизнь: пять лет ожиданий, обещаний, бесконечных разговоров о «потом».
За окном моросил дождь, стекло рябило от капель. Нина невольно подумала, что этот дождь похож на неё: тоже течёт, тоже стирает, но ничего не меняет.
В тот вечер они так и не пришли к согласию. Андрей пообещал, что «всё будет по-другому», но глаза его бегали, выдавая привычную нерешительность. А Нина впервые почувствовала, что если не сделать шаг сейчас, то завтра будет уже поздно.
Она вспомнила свою мать — та всегда говорила: «Нин, в браке главное — не стать мебелью. Пока тебя двигают из угла в угол, вроде удобно, но ты сама-то жить когда начнёшь?» Тогда Нина смеялась, а теперь эти слова звенели в голове, как колокольчик.
Ночью она долго не могла уснуть. Андрей сопел рядом, переворачивался, искал удобное положение. А Нина слушала шум города за окном — редкие машины, лай собаки, чей-то смех из соседнего подъезда — и думала: «Я ведь могу уйти. Уйти прямо сейчас. У меня есть руки, работа, немного денег. Я могу». И эта мысль — впервые за долгое время — показалась не страшной, а освобождающей.
Через несколько дней Зинаида Павловна явилась в их квартиру. Вечером, как всегда, без звонка. В руках — пакет с яблоками, на лице — страдание.
— Андрюша, сынок, — сразу начала она, не успела даже снять пальто. — У меня беда. Кредит в банке, проценты дикие. Я же брала на телевизор, ну как без телевизора? А теперь...
Андрей встал, словно по команде.
— Мама, я…
— Нет, — перебила его Нина, шагнув ближе. — Мы не будем платить за этот кредит.
Зинаида Павловна медленно повернула голову к невестке. В её взгляде смешались обида и удивление, будто Нина нарушила неписаный закон семейной иерархии.
— Девочка, — произнесла она холодно, — это семейное дело.
— Я — семья Андрея, — твёрдо сказала Нина. — И у нас есть свои планы.
Андрей замялся. Он переводил взгляд с матери на жену, будто стоял на перекрёстке и не знал, куда свернуть.
— Мам, я не могу, — наконец выдавил он. — Мы копим на квартиру.
Зинаида всплеснула руками, яблоки рассыпались по полу.
— Так вот что! — воскликнула она. — Значит, теперь чужая баба важнее родной матери!
— Мам, не надо… — Андрей бросился собирать яблоки.
А Нина смотрела на это и понимала: вот оно, настоящее сражение. Не за яблоки и не за кредит. За право быть первой в жизни мужа.
Через неделю пришла Катя. Села за стол, закинула ногу на ногу, как хозяйка.
— Андрюш, — протянула она, — выручай. Подруге подарок хочу сделать, а у меня нет денег. Всего-то пятьдесят тысяч.
Андрей сглотнул, посмотрел на Нину. И впервые за много лет сказал твёрдо:
— Нет, Кать. У нас свои планы.
Катя фыркнула, стукнула дверью и ушла. Но в этой двери будто осталась трещина. Нина почувствовала её всем телом: ещё немного, и снова прорвётся поток чужих бед, смоет их сбережения, их мечту.
И всё-таки они начали копить. Месяц, другой, третий. Нина записывала каждую отложенную тысячу в блокнот — аккуратно, ровным почерком, будто фиксировала не просто цифры, а маленькие шаги к свободе.
И когда сумма перевалила за девятьсот тысяч, она впервые позволила себе улыбнуться.
Андрей в тот вечер принёс букет ромашек — нелепый, смятый, но настоящий.
— Скоро будет наш миллион, — сказал он, целуя её в висок.
Нина кивнула. Она тоже хотела верить.
Но где-то глубоко внутри уже знала: испытание впереди. И придёт оно не из банка и не от риелтора. Придёт, как всегда, оттуда, где Андрей слабее всего. От его семьи.
И правда — через неделю в их дверь позвонили. На пороге стояла Катя. Промокшая, с тушью, растёкшейся по щекам.
— Андрюша, — дрожащим голосом сказала она, — я пропала. Михаил подал на раздел имущества. Я могу остаться без квартиры.
И Нина вдруг почувствовала: вот он, момент истины. Всё, что они строили, может рухнуть в одну секунду.
— Я могу остаться без квартиры, — повторила Катя, и голос её прозвучал так жалобно, будто за дверью уже стоял судебный пристав с печатью и ломом.
Андрей побледнел, словно это не сестра, а он сам оказался на грани катастрофы.
— Подожди, — он поднял руки, будто хотел остановить поток слов. — Вы же с Михаилом всё разделили.
— Устно! — Катя ударила ладонью по колену. — Два года назад мы договорились: я выплачу ему половину стоимости, а он оставит квартиру мне. Я думала, что смогу…
Она замялась, глотнула воздух, и тут же разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.
Нина наблюдала за этим театром и чувствовала, как внутри у неё всё сжимается. Она не любила Катиных слёз: в них всегда было что-то нарочитое, искусственное, как в дешёвом кино, где актриса играет не горе, а своё представление о горе.
— И что теперь? — Андрей сел рядом с сестрой, приобнял её за плечи.
— Я взяла кредит, — призналась Катя, — чтобы расплатиться с Михаилом. Полтора миллиона. И перевела всё ему. А теперь банк угрожает… У меня уже три просрочки. Могут забрать квартиру.
Нина резко встала.
— Прекрасно, — сказала она тихо, почти шёпотом. — Просто великолепно.
Катя подняла глаза, полные слёз, но в глубине этих глаз мелькнуло что-то стальное, требовательное.
— Нин, ты же понимаешь…
— Я понимаю, — перебила её Нина. — Что снова мы должны спасать твои ошибки.
Андрей вскочил, словно от удара.
— Нина, подожди. Это не так. Катя в беде.
— Она всегда в беде, — Нина повернулась к мужу. — И всегда ты — её спасатель. А я — кто? Молчунья с чемоданом, которая каждый год откладывает свои мечты ради чужих долгов?
— Ты несправедлива, — Андрей шагнул ближе. — Это моя сестра.
— А я твоя жена, — резко бросила Нина.
Они спорили до поздней ночи. Катя рыдала на кухне, звонко сморкалась в бумажные салфетки. Андрей метался между ней и Ниной, как школьник между строгой учительницей и капризной младшей сестрой.
— Сколько тебе нужно? — спросил он наконец, будто сдаваясь.
— Андрей! — Нина сорвалась на крик. — Даже не думай!
Катя подняла голову и тут же жалобно, но уверенно сказала:
— Полмиллиона. Всего-то. Я потом всё верну.
— «Потом»? — Нина рассмеялась горько. — Сколько раз я слышала это слово!
Утром, когда Катя ушла, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка, Нина молча достала телефон и перевела половину их накоплений на свой личный счёт.
— Что ты делаешь? — Андрей стоял в дверях спальни, как будто его застукали за чем-то постыдным.
— Забираю своё, — спокойно ответила Нина. — Чтобы завтра не оказалось, что все деньги ушли в очередную яму.
Он шагнул к ней, протянул руки.
— Нина, давай поговорим.
— Я устала говорить, — отрезала она. — Ты выбирай: или мы наконец-то думаем о себе, или ты снова тонешь вместе с ними. Только без меня.
Нина ушла к подруге Марине. Та жила в двухкомнатной квартире с сыном-подростком, и Нине выделили диван в гостиной.
Марина слушала молча, не перебивая, только подсовывала кружку крепкого чая и иногда вздыхала.
— Ты знаешь, — сказала она наконец, — у тебя есть редкий дар: ты умеешь быть слишком терпеливой. Вот и дотерпела.
— Думаешь, я всё испортила? — спросила Нина.
— Нет, — Марина усмехнулась. — Думаю, ты наконец начала жить сама.
Андрей звонил каждый день. Писал длинные сообщения, приносил к подъезду цветы. Стоял под окнами, как подросток из романтических фильмов.
— Я не дал ей денег, — умолял он. — Я сказал, что она сама должна решать свои проблемы.
Нина слушала через закрытую дверь и понимала: он говорит искренне. Но верить было страшно.
И вот тут, казалось бы, жизнь могла встать на новые рельсы. Но вмешался случай.
Однажды вечером Нина возвращалась с работы и увидела у подъезда Марининого дома незнакомого мужчину. Средних лет, в потёртом пальто, с чемоданом в руках. Он сидел на лавочке и листал потрёпанный блокнот.
— Извините, вы случайно не Маринина соседка? — спросил он, увидев её. Голос мягкий, чуть хриплый, будто прокуренный.
— Ну… можно и так сказать, — ответила Нина настороженно.
— Я ищу Зинаиду Павловну, — мужчина поднял глаза. — У неё комната сдаётся.
Нина вздрогнула. Зинаида Павловна — её свекровь.
— Вы… вы с ней договаривались?
— Да. По телефону. Она сказала, что срочно нужны деньги.
И тут Нина поняла: свекровь решила сдавать комнату, чтобы выплачивать кредит. Но не сказала ни слова сыну.
В голове промелькнула мысль: «А ведь Андрей узнает. Узнает и снова ринется её спасать».
Нина ушла домой молча, но внутри росло ощущение, что буря ещё впереди.
Через неделю Андрей всё же узнал. Мать сама позвонила — со слезами, с упрёками.
— Ты довёл меня, сынок. Пришлось пустить чужого мужика в дом! А вдруг он убийца?
— Мам, зачем ты так? — Андрей схватился за голову. — Надо было сказать мне!
— А ты что бы сделал? — резко вмешалась Нина. — Опять вынул бы наши сбережения?
Андрей посмотрел на неё с такой болью, что Нина впервые почувствовала: их семья трещит не просто по швам, а по самому основанию.
Катя тем временем не отступала. Она писала Андрею сообщения, звонила, приходила к офису.
— Ты обязан помочь, — шипела она, когда Нина случайно застала их разговор. — Иначе я всем расскажу, что у тебя есть деньги!
— Что значит «всем»? — Андрей побледнел.
— Ну, матери для начала. А там посмотрим, — ухмыльнулась Катя.
Нина услышала это и поняла: дело больше не в долгах. Дело в том, что эта семья держит Андрея на коротком поводке — чувством вины, обязательствами, вечным «ты должен».
В ту ночь Нина снова не спала. Она сидела на диване, смотрела в окно, где зажигались и гасли огни соседних домов, и думала: «Я так больше не могу. Нужно принимать решение. Или я спасаю себя, или тону вместе с ними».
И впервые за долгое время ей стало по-настоящему страшно. Потому что решение означало одно: конец прежней жизни.
— Ну, что ты решила? — Андрей стоял на пороге Марининой квартиры, смятый, осунувшийся, будто за эти недели с него сняли несколько лет жизни.
Нина молча смотрела на него. За это время она привыкла к своей временной свободе: маленький диван в гостиной, чай с Мариной на кухне, подростковое ворчание её сына — всё это казалось куда честнее, чем прежняя жизнь на чемоданах и вечное ожидание, когда очередная «беда» свалится с головы мужа.
— Я ничего не решала, — наконец сказала она. — Решать тебе.
— Нин, — Андрей шагнул ближе, протянул руку, но тут же отдёрнул, — я отказал Кате. Сказал, что не дам ей ни рубля. Она теперь ненавидит меня.
— А твоя мама?
— С мамой сложнее, — он опустил глаза. — Но я сказал, что мы больше не можем вытаскивать её из долгов.
Нина всмотрелась в мужа: впервые за долгие годы он выглядел не мальчишкой, который пытается усидеть на двух стульях, а взрослым мужчиной. Но поздно ли?
Пока они разговаривали, за стенкой слышался шум — Маринин сын спорил с матерью о компьютере, потом захлопнул дверь так, что посыпалась штукатурка. Нина вдруг подумала: чужие ссоры кажутся проще, чем свои. Их можно слушать со стороны, не влезая в середину.
А вот свои — прожигают изнутри.
Через несколько дней случилось то, чего она боялась: Катя позвонила в слезах, а потом явилась к Андрею прямо на работу. Устроила скандал, кричала при коллегах:
— Ты бросаешь родную сестру! Да ты не мужчина, а тряпка!
Андрей вернулся домой — точнее, к Нине в Маринину квартиру — бледный, разбитый, с опущенными плечами.
— Она больше не сестра, — сказал он хрипло. — Я отрезал.
Нина не поверила сразу. Она знала, как легко он сдаётся, как трудно держит оборону.
Тем временем жизнь сама подбрасывала новые испытания. Свекровь позвонила и сообщила:
— Андрюша, я пустила квартиранта, но он пьёт. Ходит по дому, как хозяин. Я боюсь.
Андрей схватился за голову:
— Что же мне делать?
Нина смотрела на него и понимала: если он сейчас побежит спасать мать, всё вернётся на круги своя.
— А ты не делай ничего, — сказала она твёрдо. — Пусть сама решает.
Он поднял на неё глаза — усталые, потерянные. И в этих глазах Нина увидела: он понимает. Он наконец-то понял, что его мать и сестра всю жизнь держали его на поводке.
Через месяц Нина собрала чемодан. Но уже не чтобы уйти — чтобы переехать. Они нашли небольшую двушку в новостройке. Едва обжитую, с бетонными стенами и видом на парк. Взяли ипотеку — на тридцать лет, страшно, но своё.
Нина стояла посреди голой комнаты, держала в руках старый блокнот, куда годами записывала накопленные суммы. Цифры, зачёркнутые и переписанные, казались теперь не просто числами, а её собственной биографией.
Андрей вошёл, обнял её за плечи.
— Мы справимся, — сказал он. — Теперь у нас есть дом.
Она кивнула. Но внутри оставался страх: а что, если завтра снова появится Катя? А если мать найдёт новый способ втянуть их в беды?
Нина понимала: это не конец истории. Конфликт, как дерево, будет пускать новые ветви. Но теперь у неё был корень — её собственное жильё. И сила, чтобы сказать «нет».
Вечером они сели на подоконник — вдвоём, в пустой комнате, среди коробок. За окном шёл снег, редкий, первый.
— Помнишь, как всё начиналось? — спросил Андрей.
— Помню, — ответила Нина. — И не хочу, чтобы это повторилось.
— Не повторится, — сказал он.
Нина посмотрела на него и подумала: «Возможно». Но впервые за долгие годы ей захотелось верить.
Конец.