Арина смотрела на экран телефона, не видя букв. Слова «Орлиное гнездо» пульсировали в сознании, как неоновая вывеска. Это было похоже на дурной сон, где ты бежишь по коридору, а двери превращаются в стены. Она показала сообщение Андрею.
— Розыгрыш какой-то, — неуверенно предположил он, хотя по его лицу было видно, что он и сам в это не верит. — Может, кто-то из ее друзей решил нас напугать?
— Нет, — отрезала Арина. — Это не шутка. Я чувствую. Что это за гнездо такое?
Они сели за компьютер. Поисковик на запрос «Орлиное гнездо» и название их города выдавал ссылки на рестораны, базы отдыха и детский лагерь советских времен. Бесполезно. Тогда Арина попробовала искать на форумах для подростков, в группах, посвященных андеграундной жизни города. И нашла. Туманные упоминания некой коммуны, сообщества «свободных людей», которые выбрали жизнь вне «матрицы». Они собирались в заброшенном здании бывшего шелкопрядильного комбината на окраине города. Комментарии были полны восторгов про «настоящую свободу» и «дух братства».
— Боже мой, — прошептала Арина, откидываясь на спинку стула. — Это какая-то секта.
— Нужно ехать, — Андрей уже натягивал куртку.
— Куда? Туда? Вломимся и силой ее заберем? Она нас возненавидит. Она и так считает, что я тиран. Если мы так поступим, это будет для нее доказательством. Ассоциация сработает мгновенно: родители — зло, контроль, несвобода. Она сбежит снова, только уже туда, где мы ее точно не найдем.
— И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, пока наша дочь вступит в ряды «свободных людей» в заброшке? — в голосе Андрея зазвенел металл.
Впервые за вечер Арина почувствовала не отчаяние, а холодную ярость. Ярость на себя, на Бориса, на весь мир, который подсовывал ее дочери такие кривые зеркала вместо нормальной жизни.
Они поехали. Дорога к промзоне была разбитой, фонари не горели. Мрачное здание комбината с пустыми глазницами выбитых окон выглядело как скелет доисторического чудовища. Из одного крыла доносилась глухая, ритмичная музыка.
— План такой, — скомандовала Арина, когда Андрей заглушил мотор. — Никаких криков. Никаких угроз. Мы просто найдем ее и поговорим.
Но у входа в здание они увидели Бориса. Он стоял, прислонившись к обшарпанной стене, и с кем-то яростно спорил по телефону. Его самоуверенная ухмылка испарилась, на ее месте была растерянность и злость.
— Я тебе говорю, это пипец какой-то! Это не то, о чем мы говорили! Я ее забираю! — прошипел он в трубку и сбросил вызов.
Он поднял голову и увидел родителей Киры. Вздрогнул, выпрямился, словно приготовился к бою.
— Где она? — голос Арины был тихим, но в нем слышалась угроза.
Борис сдулся, как проколотый шарик. Он махнул рукой в сторону здания.
— Там. Она… она не хочет уходить. Я сам не рад, что мы сюда сунулись.
— Что это за место? — спросил Андрей, подходя ближе.
— Типа коммуна, — Борис поморщился. — Я слышал о них, думал, круто. Свобода, никаких предков, живем как хотим. Хочешь — какао пьешь, хочешь — до утра музыку слушаешь. Я Кирке рассказал, ей идея понравилась. Я хотел ее сначала к себе привести, чтобы мы вдвоем… ну, пожили. А ее прямо переклинило на этом «гнезде». Потащила меня сюда.
Он замолчал, подбирая слова.
— Тут главный есть, Соколом себя кличет. Взрослый мужик. Он так говорит, так в уши заливает про «оковы системы» и «полет духа»… Как этот, помните, по телеку выступал, банки с водой заряжал? Вот типа того. Только Кира верит. А я вижу — это просто дыра. Грязь, холод. И все, что у кого есть, становится общим. То есть, Сокола. Я хотел ее увести, а она уперлась. Говорит, я ничего не понимаю в истинной свободе.
Арина слушала, и ледяной ужас сменялся странным, почти болезненным пониманием. Этот парень, которого она считала исчадием ада, оказался таким же запутавшимся подростком, как и ее дочь. Он тоже купился на красивую обертку, но, в отличие от Киры, быстрее распробовал горькую начинку.
— Кто прислал сообщение? — спросила Арина.
— Понятия не имею. Может, кто-то из местных, кто меня невзлюбил. Я тут всем сказал, что мы уходим.
Арина посмотрела на мрачный вход, из которого несло сыростью и дешевым табаком. Она вспомнила слова свекрови: «Дай ей набить свои шишки». Вот они, эти шишки. Только удар мог оказаться слишком сильным. И сейчас у нее не было права на ошибку. Нельзя было действовать силой. Нужно было что-то другое.
Она решительно шагнула к входу.
— Я иду одна.
— Арина! — Андрей схватил ее за руку.
— Нет. Вы останетесь здесь. И ты, — она посмотрела на Бориса, — тоже. Если она увидит меня с вами, это будет штурмовая группа. А так… так это просто пришла мама.
Внутри было еще хуже, чем снаружи. Тусклый свет от гирлянды, брошенной на балку под потолком. Несколько человек в потрепанной одежде сидели на старых матрасах. В центре на подобии трона из ящиков восседал мужчина лет тридцати с ухоженной бородкой и слишком живым, бегающим взглядом. Это и был Сокол. Он что-то вещал про энергию мегаполиса, которую они, «орлы», учатся использовать. Арина увидела Киру. Дочь сидела на полу, обхватив колени, и смотрела на своего гуру с восторгом, который Арина не видела на ее лице уже много лет.
Арина не стала кричать или звать ее. Она просто подошла и встала рядом. Музыка смолкла. Все взгляды устремились на незваную гостью.
Кира обернулась. Лицо ее вспыхнуло, потом стало злым.
— Что ты здесь делаешь? Уходи! Я же сказала!
— Я не буду тебя забирать, — спокойно ответила Арина. Голос не дрогнул. — Я просто пришла сказать, что ты забыла дома одну вещь. Очень важную.
Она протянула Кире небольшой термос.
— Твой чай. С бергамотом. Я подумала, тебе здесь может быть холодно.
Кира смотрела на термос, потом на мать. В ее глазах смешались недоумение, злость и что-то еще, похожее на растерянность.
Арина обвела взглядом убогое пристанище «свободных людей». Она посмотрела прямо в глаза Соколу.
— Знаете, свобода — странная штука. Она похожа на открытое окно на двадцатом этаже. Вид захватывающий, и кажется, что можно полететь. Но без крыльев за спиной или хотя бы страховки полет будет недолгим и закончится очень плохо.
Она снова повернулась к дочери.
— Твой дом — это твоя страховка, Кира. Не клетка, а место, куда ты всегда можешь вернуться. В любом состоянии. Без вопросов и упреков. Я не буду тебе указывать, как жить. Но я всегда буду рядом, чтобы подать руку, если ты начнешь падать. Подумай об этом.
Арина развернулась и пошла к выходу. Каждый шаг давался с трудом. Ей хотелось обернуться, схватить дочь за руку и утащить из этого гадюшника. Но она сдержалась. Это был ее единственный шанс. Шанс доказать, что ее любовь — это не контроль, а поддержка.
Она вышла на улицу, где ее ждали Андрей и притихший Борис.
— И всё? — спросил Андрей.
— Всё, — выдохнула Арина. — Теперь ждем.
Они ехали домой в полном молчании. Всю следующую ночь и весь следующий день Арина не находила себе места. Телефон молчал. Она не звонила сама. Она дала слово и должна была его сдержать. Это было самое трудное испытание в ее жизни — добровольно отпустить контроль, довериться не дочери, нет, а той невидимой связи, которая все еще должна была между ними существовать.
Вечером, когда надежда почти угасла, в дверь позвонили.
Арина открыла. На пороге стояла Кира. Одна. С рюкзаком за плечами. Уставшая, осунувшаяся, с темными кругами под глазами. Она не плакала и не бросалась в объятия. Она просто смотрела на мать долгим, тяжелым взглядом.
— Привет, — тихо сказала она.
— Привет, — ответила Арина, отступая в сторону и пропуская ее в квартиру. — Ты голодная?
Кира кивнула.
— Чай будешь? С бергамотом.
Дочь посмотрела на нее, и в уголке ее губ дрогнула слабая, едва заметная улыбка.
— Буду.
Больше они в тот вечер не говорили о том, что случилось. Арина знала, что разговор еще предстоит. Долгий, сложный, может быть, не один. Но сейчас это было неважно. Важно было то, что ее дочь вернулась домой. Не потому, что ее заставили, а потому, что сама сделала выбор. И в этой тишине, нарушаемой только стуком ложечки о чашку, рождалось что-то новое: не отношения матери и ребенка, а отношения двух взрослых людей, которым еще только предстояло научиться понимать и уважать друг друга.