— Прописывай меня, Алин, — сказал Стас будничным тоном, будто речь шла о покупке хлеба. Он стягивал через голову свитер, и голос его прозвучал глухо, но требовательно.
Алина замерла с чашкой чая на полпути ко рту. В воздухе повисла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов в коридоре — старых, еще маминых.
— Что, прости? — переспросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Говорю, прописку мне сделай. Постоянную. Я не собираюсь тут жить на птичьих правах, — повторил он, уже освободившись от свитера. Он бросил его на кресло и посмотрел на жену в упор. Взгляд у него был тяжелый, свинцовый.
Они были женаты третий год. Жили в квартире Алины, которая досталась ей от родителей. Однокомнатная, но уютная, в хорошем районе. Это было ее единственное настоящее достояние, ее крепость. Стас был прописан у своей матери, Тамары Петровны, в области, в старом доме на три семьи. Вопрос о его регистрации в квартире Алины никогда не поднимался. Просто не было нужды. Они любили друг друга, строили планы, и бумажные формальности казались чем-то далеким и несущественным. До этого вечера.
— Стас, а к чему такая спешка? Что-то случилось? — Алина осторожно поставила чашку на стол. Чай расплескался в блюдце.
— Ничего не случилось. Просто так надо. Я твой муж или кто? Почему я должен быть прописан за сто километров отсюда, где я даже не появляюсь? Это ненормально, Алин.
Его тон стал жестче. Он начал ходить по комнате, от окна к двери, и эта его манера — мерить шагами небольшое пространство — всегда выдавала его крайнее раздражение.
— Но это просто формальность, — попыталась она сгладить углы. — Какая разница, где у тебя штамп в паспорте? Мы же вместе.
— Большая разница! — он резко остановился. — Любой вопрос — в поликлинику прикрепиться, кредит взять, да что угодно — я должен по месту прописки решать. Мне надоело мотаться в тот Мухославль. Я здесь живу, с тобой. И хочу быть зарегистрирован здесь. Это мое законное право как мужа.
Слово «право» прозвучало как выстрел. Алина почувствовала, как внутри все сжалось в холодный комок. Родители, когда были живы, всегда говорили ей: «Алиночка, квартира — это твое. Будь умницей. Мужчины приходят и уходят, а крыша над головой должна оставаться». Она тогда отмахивалась, считала это пережитком прошлого. Но сейчас эти слова всплыли в памяти с пугающей ясностью.
— Стас, я не понимаю, почему это возникло именно сейчас? Три года все было нормально.
— Потому что я устал быть приживалой! — выпалил он. — У всех моих друзей-мужиков нормальная прописка в квартирах жен, если у самих нет. Один я как... гость.
Он сел на диван, отвернувшись, и уставился в темное окно. Алина смотрела на его напряженную спину и не узнавала его. Куда делся ее ласковый, понимающий Стас, с которым можно было говорить обо всем на свете? Перед ней сидел чужой, упрямый мужчина с тяжелым взглядом.
— Я подумаю, — тихо сказала она.
— А чего тут думать? — он обернулся, в его глазах плескалось откровенное раздражение. — Да или нет? Ты мне не доверяешь, что ли?
Этот вопрос был ударом под дых. Конечно, она доверяла. Доверяла. Или ей так казалось?
— Дело не в доверии, Стас. Просто это... серьезный шаг. Дай мне время.
— Время, — протянул он с горькой усмешкой. — Сколько тебе нужно времени, чтобы понять, что твой муж хочет просто нормальной жизни? Неделю? Месяц? Год?
Он встал, схватил с кресла свитер и ушел в коридор. Через минуту хлопнула входная дверь. Алина осталась одна в оглушительной тишине, глядя на остывающий чай в блюдце. Холодный комок в груди разрастался, замораживая все внутри. Она поняла, что это не просто каприз. Это начало чего-то большого и очень неприятного.
Следующие несколько дней превратились в тихий ад. Стас почти не разговаривал с ней. Приходил с работы, молча ужинал, утыкался в телефон или телевизор и так же молча ложился спать, отвернувшись к стене. Алина пыталась заводить разговоры на отвлеченные темы, но он отвечал односложно, не глядя на нее. Воздух в квартире стал густым и тяжелым, его можно было резать ножом.
В субботу утром, когда Алина собиралась в магазин, зазвонил телефон. На экране высветилось «Тамара Петровна». Алина вздохнула. Отношения со свекровью у нее были ровными, но прохладными. Тамара Петровна была женщиной из тех, кто никогда не говорит прямо, но всегда добивается своего намеками, вздохами и многозначительными паузами.
— Алло, Тамара Петровна, здравствуйте.
— Здравствуй, Алиночка, здравствуй, деточка, — голос свекрови был слаб и печален. — Не отвлекаю?
— Нет, что вы. Как ваши дела? Как здоровье?
— Ох, какое уж тут здоровье, — последовал тяжелый вздох. — Давление скачет, сердце пошаливает. Старость — не радость, сама понимаешь. А тут еще и Стасик мой совсем расстроенный.
Алина напряглась. Началось.
— Что-то случилось? — спросила она как можно более нейтрально.
— Да я и не знаю, дочка. Он же мне ничего не рассказывает, бережет меня. Но я же мать, я сердцем чую. Ходит чернее тучи, на звонки отвечает сквозь зубы. У вас там все в порядке? Ты его не обижаешь?
«Я его не обижаю?» — мысленно передразнила Алина.
— У нас все хорошо, Тамара Петровна. Просто работа, усталость.
— Ну да, ну да, работа, — в голосе свекрови послышался неприкрытый скепсис. — Только вот я думаю, не из-за бытовых ли неурядиц он так переживает. Тяжело ему, наверное. Как-то все неустроенно у него. Ни кола, ни двора, получается. Все на тебе, все твое. А он, мужик, должен себя хозяином чувствовать. Вот и мается.
Алина молчала, сжимая телефонную трубку. Она знала, что любое слово будет использовано против нее.
— Он мужчина гордый, — продолжала вещать Тамара Петровна. — Он никогда не пожалуется. Но я-то вижу. Ему нужна опора под ногами, уверенность в завтрашнем дне. А какая уверенность, когда ты в собственном доме как на временном постое? Даже в поликлинику по-человечески не сходить.
Вот оно. Ключевая фраза. Та же самая, что и у Стаса. Было ясно, что этот разговор, а может, и вся идея с пропиской, были инициированы ею.
— Мы с ним поговорим об этом, — сухо ответила Алина.
— Поговорите, поговорите, деточка. Мужчину надо поддерживать. Он же для семьи старается, все в дом. А когда нет ощущения дома, то и стараться не для чего. Ладно, не буду тебе мешать. Пойду таблетку выпью, что-то сердце совсем прихватило.
Короткие гудки. Алина бросила телефон на диван и села рядом. Гнев и обида боролись в ней с каким-то странным, холодным расчетом. Значит, это не просто блажь Стаса. Это спланированная операция, в которой он — исполнитель, а его мать — стратег. И цель этой операции — ее квартира. Нет, не так. Цель — ее уязвимость.
Вечером Стас вернулся с работы с небольшим тортом. Это был знак примирения. Он даже попытался улыбнуться.
— Давай чаю попьем? — предложил он, ставя коробку на стол.
Алина кивнула. Они сели за стол, разлили чай. Некоторое время молчали.
— Алин, — начал он первым, нерешительно. — Ты не злись на меня. Я погорячился тогда. Просто накипело.
— Мне звонила твоя мама, — прямо сказала Алина, глядя на него.
Стас вздрогнул и отвел глаза.
— И что? Она просто беспокоится.
— Она беспокоится о твоей прописке. Говорит, тебе неудобно без нее.
— Ну... да. И это правда, — он снова посмотрел на нее, и во взгляде его была уже не злость, а мольба. — Алин, ну что тебе стоит? Это же просто штамп. Ничего ведь не изменится. Я как любил тебя, так и буду любить. Даже еще больше буду.
Он взял ее руку в свою. Его ладонь была теплой и немного влажной.
— Стас, я не могу, — тихо, но твердо сказала она. — По крайней мере, не сейчас. Я не готова.
Он медленно убрал свою руку. Улыбка исчезла с его лица, оно снова стало жестким и чужим.
— Ясно. Значит, не доверяешь.
Он встал, взял куртку и снова ушел, даже не притронувшись к торту. На этот раз Алина не плакала. Она просто сидела за столом и смотрела на нетронутый десерт — нелепый символ их несостоявшегося примирения. Она понимала, что отступать ей некуда. За спиной — пропасть.
Прошла еще неделя молчаливого противостояния. Стас стал задерживаться на работе, иногда приходил, когда Алина уже спала. Если она не спала, он делал вид, что спит она. Они жили в одной квартире как два посторонних человека, случайно оказавшихся под одной крышей.
Однажды вечером Алина вернулась домой и застала его собирающим сумку. Небольшую, спортивную.
— Ты куда-то уезжаешь? — спросила она, и сердце ухнуло вниз.
— К матери поеду на выходные, — бросил он, не поворачиваясь. — Помочь надо. Да и отдохнуть от всего этого.
«Отдохнуть от меня», — пронеслось у нее в голове.
— Хорошо, — только и смогла сказать она.
Когда он ушел, квартира показалась пустой и гулкой. Алина побродила по комнате, машинально поправляя вещи, и вдруг ее взгляд упал на его телефон, который он в спешке забыл на тумбочке у кровати. Она никогда не лазила в его вещи. Это было их негласное правило, основанное на доверии, которого, как выяснилось, больше и не было.
Руки сами потянулись к аппарату. Пароль она знала — дата их свадьбы. Иронично. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Она открыла мессенджер. Переписка с матерью. Алина начала читать, и щеки ее заливал то холод, то жар.
«Сынок, ну что, как там? Она согласилась?»
«Нет, мам. Уперлась, и все. Говорит, не готова».
«Я же говорила тебе, что она хитрая. Все они такие. Думают только о своих квадратных метрах. Ты должен быть настойчивее! Скажи, что это унизительно для тебя. Дави на жалость, на мужскую гордость. Скажи, что друзья смеются».
«Я пробовал, мам. Она как каменная».
«Плохо пробовал! Значит, слушай мой план. Ты сейчас скажешь, что едешь ко мне на выходные. А сам поживешь у Витька. А ей скажешь, что ты у меня. Я ей буду звонить, плакаться, как тебе тут у нас плохо, как ты маешься в старом доме. Чтоб совесть у нее проснулась. Пару дней такой обработки, и она сама прибежит с паспортом».
Алина отложила телефон. Руки ее дрожали. Значит, даже его отъезд — это часть спектакля. Дешевого, унизительного спектакля, в котором ей отводилась роль бесчувственной особы, которую нужно «проучить». А он... он, ее муж, покорно играет по нотам, написанным его матерью. Он не просто поддался на уговоры. Он активный участник этого заговора против нее.
Она села на кровать. Обида была такой сильной, что перехватило дыхание. Это было не просто предательство. Это было уничтожение всего, во что она верила. Их любви, их семьи, их будущего. Все оказалось ложью, декорацией.
В этот момент она приняла решение. Холодное, ясное и бесповоротное.
Она дождалась понедельника. Стас вернулся вечером, с видом усталого, но выполнившего свой сыновний долг человека.
— Привет, — сказал он, проходя в комнату. — Как ты тут?
— Нормально, — ответила Алина ровным голосом. Она сидела в кресле, и вид у нее был совершенно спокойный. — Как съездил? Помог маме?
— Да, — он с облегчением вздохнул, решив, что гроза миновала. — Там всегда дел хватает. Дом старый...
Алина смотрела на него и видела только лжеца. Жалкого, слабого человека, идущего на поводу у властной матери.
— Стас, — прервала она его. — Я тут подумала на выходных. Ты прав.
Он замер и с надеждой посмотрел на нее.
— В чем прав?
— В том, что тебе нужна прописка.
На его лице расцвела улыбка. Такая искренняя, счастливая, что Алине на секунду стало его жаль.
— Правда? Алинка, я знал! Я знал, что ты все поймешь! Я же говорил, что это просто формальность!
— Да, — кивнула она. — Просто формальность. Поэтому я хочу, чтобы все было по справедливости.
Она встала, подошла к шкафу и достала оттуда папку с документами.
— Вот, — она протянула ему лист бумаги. — Это соглашение.
— Что за соглашение? — он с недоумением взял бумагу.
— Брачный договор, — спокойно пояснила Алина. — Мы подпишем его. Там указано, что эта квартира является моей личной собственностью, приобретенной до брака, и в случае развода ты не имеешь на нее никаких прав, независимо от наличия у тебя регистрации. После того как мы заверим его у нотариуса, я тебя пропишу.
Улыбка медленно сползла с его лица. Он смотрел то на бумагу, то на Алину.
— Ты... ты это серьезно? Брачный договор?
— Абсолютно. Ты же говоришь, что это формальность и тебе просто нужен штамп для удобства. Этот договор никак не помешает твоему удобству. Но он защитит меня. На всякий случай.
— На всякий случай? — переспросил он, и голос его зазвенел от гнева. — То есть ты уже готовишься к разводу? Ты мне настолько не доверяешь, что подсовываешь эту... эту бумажку?
— После того, что я узнала, — нет, не доверяю, — ровно ответила Алина.
— Что ты узнала? — крикнул он.
— Я узнала, что твой отъезд к маме — это спектакль. Что ты все выходные был у Витька. Что вы с Тамарой Петровной разработали целый план, как надавить на меня и заставить прописать тебя. Я читала вашу переписку. Ты забыл телефон.
В комнате повисла мертвая тишина. Стас побледнел. Он смотрел на Алину так, будто видел ее впервые.
— Ты... ты рылась в моем телефоне?
— Да, — без тени раскаяния ответила она. — И очень рада, что сделала это. Это открыло мне глаза.
— Это... это низко! — прошипел он.
— Низко — это вдвоем с матерью устраивать заговоры за спиной у жены, — отрезала она. — Так что выбор за тобой, Стас. Либо мы подписываем договор, и ты получаешь свою прописку. Либо...
Она не договорила. Он скомкал лист бумаги в руке и швырнул его на пол.
— Да подавись ты своей квартирой и своим договором! — заорал он. — Я не буду подписывать эту унизительную филькину грамоту! Жить с человеком, который держит тебя за потенциального врага!
Он схватил свою спортивную сумку, которую еще не успел разобрать, кинул туда наобум пару вещей из шкафа и ринулся к выходу.
— И не надейся, что я вернусь! — крикнул он уже из коридора.
Хлопнула входная дверь. Второй раз за две недели. Но на этот раз Алина знала — это финал.
Она медленно подняла с пола скомканный лист бумаги, разгладила его на столе. На глаза навернулись слезы. Но это были не слезы жалости к себе. Это были слезы горького разочарования в человеке, которого, как ей казалось, она любила. Она сохранила свою крепость. Но цена оказалась слишком высока — она потеряла веру в любовь и семью. Она осталась одна в своей правильной, защищенной со всех сторон квартире, и от этой правоты было невыносимо холодно и пусто.
Прошло несколько месяцев. Стас не возвращался. Он несколько раз звонил, но разговоры были короткими и злыми. Он обвинял ее в недоверии, мелочности, в том, что она разрушила их семью из-за «бетонной коробки». Алина слушала молча. Объяснять что-то было бессмысленно. Он так и не понял, что дело было не в квартире, а в тотальном, глубинном предательстве.
Однажды ей позвонила Света, ее единственная близкая подруга.
— Алин, привет. Ты сидишь? Сядь. У меня для тебя новость.
— Привет. Что-то случилось? — устало спросила Алина. Она привыкла, что в последнее время все новости были плохими.
— Я сейчас видела твоего благоверного. Точнее, почти благоверного. В торговом центре.
— И что? — в сердце Алины ничего не екнуло. Пустота.
— Он был не один. С мамашей своей. И они выбирали... детскую коляску.
Алина молчала.
— Алло, ты слышишь? — забеспокоилась Света. — С ними была еще какая-то девица. Очень сильно беременная. И Тамара Петровна вокруг нее так и порхала, так и порхала. В лицо заглядывала, животик гладила.
Вот оно что. Вот и разгадка внезапной потребности в прописке. Все оказалось еще проще и циничнее, чем она думала. Дело было не в поликлинике и не в кредитах. Дело было в том, что у ее мужа и его заботливой мамы на стороне был «запасной аэродром». И этому аэродрому скоро понадобится место для посадки. Идеально — в ее, Алины, квартире. А саму ее, видимо, планировалось со временем выжить.
— Алинка, ты как? — голос Светы был полон сочувствия.
— Я в порядке, — ответила Алина, и сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало. — Спасибо, что сказала. Теперь все встало на свои места.
Она положила трубку. Ни боли, ни ревности. Только ледяное, кристально чистое понимание. Ее не просто хотели обмануть. Ее хотели использовать, а потом выбросить, как ненужную вещь. И вся эта история с пропиской была лишь первым шагом в этом плане.
Через неделю она подала на развод. Стас на заседание не явился, прислав согласие по почте. Их развели быстро, как чужих людей.
Как-то поздним осенним вечером в ее дверь позвонили. Алина посмотрела в глазок. На пороге стояла Тамара Петровна. Одна. Вид у нее был поникший, одетa она была в старое пальто, на голове — нелепый платок. Алина колебалась, но все же открыла дверь.
— Чего вам? — спросила она холодно.
— Алиночка, пусти на минутку, — заискивающе попросила бывшая свекровь. — Поговорить надо.
Алина молча отошла в сторону, пропуская ее в коридор. Тамара Петровна прошла в комнату, огляделась хозяйским взглядом, который тут же сменился на страдальческий.
— Я к тебе с просьбой, дочка. Не попомни зла. Стасику моему жить негде.
Алина удивленно подняла бровь.
— Как негде? А его новая семья? Ребенок, кажется, вот-вот должен родиться.
Тамара Петровна скривилась, будто от зубной боли.
— Ох, не говори! Эта... вертихвостка! Оказалось, что ребенок-то не Стасика. Она его обманывала. Как только это выяснилось, она его выгнала. А он к ней уже переехал, со мной жить не хотел, тесно ему. И вот теперь он остался на улице. С работы его тоже попросили, запил он с горя...
Она говорила и говорила, жалуясь на злую судьбу, на обманщицу-невестку (уже другую), на слабохарактерного сына. Алина слушала и не чувствовала ничего, кроме брезгливости.
— ...Так вот я и подумала, — закончила Тамара Петровна свой монолог. — Может, пустишь его обратно? Хоть на время. Он же муж тебе все-таки... был. Человек он хороший, просто запутался. Пропадет ведь парень!
Она смотрела на Алину влажными, умоляющими глазами. Она была уверена, что сейчас, как и всегда, ее манипуляции сработают. Что Алина сжалится, простит, примет.
Но Алина смотрела на нее и видела не несчастную мать, а хищницу, которая пришла доесть остатки своей несостоявшейся добычи.
— Нет, — сказала она тихо, но так, что Тамара Петровна вздрогнула.
— Что «нет»? — не поняла она.
— Нет. Станислав для меня — чужой человек. И вам я советую больше никогда не появляться на пороге моего дома.
Она открыла входную дверь, недвусмысленно указывая на выход. Тамара Петровна на мгновение опешила. Она не привыкла к такому отпору.
— Да как ты смеешь! — взвилась она. — Я к тебе по-человечески, а ты... Да чтоб ты всю жизнь одна в этой своей коробке просидела! Неблагодарная!
Алина молчала, просто держала дверь открытой. Поняв, что представление окончено и аплодисментов не будет, Тамара Петровна выскочила на лестничную клетку, бросив на прощание еще несколько проклятий.
Алина закрыла дверь на все замки. Подошла к окну. На улице шел мелкий, противный дождь. Город тонул в серых сумерках. Она была одна. В своей квартире. В своей крепости. И впервые за долгое время она не чувствовала ни холода, ни пустоты. Только спокойствие. Она сделала правильный выбор. Трудный, болезненный, но единственно верный. Душа не развернулась от счастья. Она сжалась, закалилась и стала похожа на сталь. И эта сталь была надежнее любых стен.
***
А в другом городе разворачивалась своя драма...
— Я двадцать пять лет ждала тебя из рейсов, Витя. А ты всё это время к ней ездил?
— Оля, я могу объяснить...
— Объясни лучше, почему в телефоне у тебя "Алина. Диспетчер"? И почему Кирилл встретил в больнице девочку, которая назвала тебя папой?
Виктор похолодел. Две его жизни столкнулись лоб в лоб, как фуры на встречной...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ БУДЕТ ТОЛЬКО В МОЕМ ТЕЛЕГРАММЕ
СЕГОДНЯ В 20-30! ПОДПИШИТЕСЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРОПУСТИТЬ!!!