Елена Геннадьевна помешивала борщ с сосредоточенностью сапёра, склонившегося над особо коварным устройством. Ложка плавно ходила по кругу в рубиновой гуще, источавшей такой аромат, что у соседей этажом ниже наверняка сводило желудки. Свекла для этого борща была не просто куплена на рынке, а любовно выращена на даче, прополота от сорняков, спасена от засухи и собрана в строго определённый день, когда луна вошла в правильную фазу для корнеплодов. По крайней мере, так утверждал журнал «Дачные секреты», которому Елена верила больше, чем прогнозу погоды.
— Зин, ты меня слышишь? — прижимая плечом телефонную трубку к уху, спросила она сестру. — Он придёт с минуты на минуту. Я волнуюсь так, будто сама замуж выхожу.
— Леночка, да что ты так убиваешься? — донёсся из трубки дребезжащий голос Зинаиды. — Ну, парень. Ну, у Аньки. Не первый и не последний. Ты главное что? Главное, сразу смотри, как ест. Если ложкой по тарелке скребёт — жлоб. Если хлеб в борщ крошит — деревенщина. А если добавки попросит — вот это хороший знак. Значит, не избалованный и к домашнему уюту тянется.
Елена Геннадьевна хмыкнула. Советы сестры всегда отличались прямолинейностью и порой смахивали на выдержки из справочника по дрессировке.
— А Витя мой уже коньяк на стол выставил, — продолжала Елена, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — Сказал: «Проверку на крепость никто не отменял». Сидит в кресле, газету читает, а у самого уши как локаторы. Ждёт.
— Ой, Виктор твой — это кремень! Правильно делает. У Людки-то, помнишь, с третьего подъезда? Дочка тоже привела. Художник! Весь в краске, волосы до плеч. Так он у них из дома фамильную брошь прабабкину унёс. Якобы на реставрацию. И с концами! Ни броши, ни художника. А Людка потом локти кусала. Так что пусть Виктор его по всем статьям прогонит. Ты мне потом позвони, расскажешь, кто такие его родители. Это самое важное! Яблочко от яблони… сама знаешь.
Звонок в дверь прозвучал так резко, что Елена вздрогнула и чуть не выронила половник.
— Всё, Зин, пришли! — прошипела она в трубку и нажала отбой.
Сердце заколотилось где-то в горле. Она быстро вытерла руки о передник, одёрнула домашнее платье в мелкий цветочек и бросила последний, критический взгляд на накрытый стол. Скатерть без единой складочки, хрустальный салатник с оливье, который ждал своего часа со времён Олимпиады-80, нарезка двух видов колбасы, выложенная веером. Всё было готово к смотринам.
На пороге стояла её Анечка, её двадцатилетняя студентка-отличница, её гордость. Сияющая, счастливая. А за её спиной маялась долговязая фигура.
— Мам, пап, знакомьтесь, это Марк, — выпалила Аня с такой радостью, будто представляла им не молодого человека, а как минимум лауреата Нобелевской премии.
Марк шагнул вперёд. Симпатичный, но, по мнению Елены, слишком худой. Джинсы, свитер какой-то невнятной расцветки. В руках — торт в коробке. Это был плюс. Но улыбка какая-то… растерянная.
— Здравствуйте, Елена Геннадьевна, Виктор Петрович, — пробасил он, и Елена отметила, что голос у него приятный.
— Проходите, проходите, что же вы на пороге, — засуетилась она, принимая торт. — Анечка, помогай молодому человеку. Марк, тапочки вот, синие.
Виктор Петрович оторвался от газеты, поднялся из своего кресла-трона и медленно, как тяжёлый линкор, двинулся навстречу. Он не улыбался. Он оценивал. Рост, вес, крепость рукопожатия.
— Виктор, — коротко бросил он, пожимая руку Марка. Рука у парня была не мозолистая, не рабочая. «Интеллигенция», — с ноткой пренебрежения подумал Виктор.
За столом напряжение можно было резать ножом. Елена металась между кухней и комнатой, стараясь своей суетой заполнить неловкие паузы. Аня без умолку щебетала о каких-то университетских проектах, пытаясь создать видимость непринуждённой беседы. Марк больше молчал, кивал и улыбался, явно чувствуя себя экспонатом на выставке. Виктор же, напротив, молчал грозно, по-хозяйски, давая понять, кто здесь главный.
— Ну, пробуйте борщ, Марк, — наконец поставила перед ним дымящуюся тарелку Елена. — Свой, с дачной свеколкой.
Марк послушно взял ложку. Не скребёт. Хорошо. Хлеб не крошит. Отлично.
— Очень вкусно, — искренне сказал он после первой ложки. — У вас талант, Елена Геннадьевна.
Елена растаяла. «А мальчик-то не промах, знает, с какой стороны к тёще будущей подходить», — мелькнуло у неё в голове.
— Кушай, кушай, — проворковала она. — Тебе надо поправляться, худенький такой.
Виктор Петрович дождался, когда первая волна борщевых восторгов схлынет, и, прочистив горло, перешёл в наступление.
— Ну, Марк, рассказывай, — начал он издалека. — Чем по жизни занимаешься? Кроме как за дочкой моей ухаживать.
Аня напряглась. Она знала этот отцовский тон — тон следователя, который уже заранее знает состав преступления.
— Я учусь на программиста, Виктор Петрович, — спокойно ответил Марк. — Третий курс. И подрабатываю.
— Программист, — Виктор попробовал слово на вкус, как незнакомое блюдо. — Это которое в компьютерах ковыряется? Понятно. А подрабатываешь кем?
— Сайты делаю на заказ. Для небольших компаний.
— Вольнонаёмный, значит, — вынес вердикт Виктор. — Без трудовой книжки, без стажа. Сегодня есть заказ, а завтра нет. Романтика.
Елена метнула на мужа испепеляющий взгляд, но тот его проигнорировал. Он подобрался к главному.
— А родители-то у тебя кто, Марк? Кем работают? Где?
И вот тут хрупкий лёд непринуждённости треснул и разлетелся на тысячи осколков. Марк на мгновение запнулся, и эта микропауза не укрылась от Виктора.
— Отец у меня фотограф, — ответил Марк. — А мама… она реставратор. Мебель старинную восстанавливает.
В комнате повисла тишина. Елена перестала дышать. Фотограф. Реставратор. В её голове эти слова звучали как приговор. Это не инженер, не врач, не директор завода. Это… богема. Ненадёжные, ветреные люди. Зинаида была бы в ужасе.
— Фотограф? — переспросил Виктор с нескрываемым презрением. — Это который на свадьбах пьяные рожи щёлкает? Или по паркам с обезьянкой бегает?
— Папа! — вскрикнула Аня, её лицо залилось краской. — Прекрати сейчас же!
— А что я такого сказал? — невозмутимо продолжал Виктор, впиваясь взглядом в побледневшего Марка. — Я хочу понять, из какой ты семьи. Какой у тебя фундамент. А то, может, твой папаша сегодня фотографирует, а завтра вдохновения у него нет, и вся семья на бобах сидит. А мама твоя… стулья старые лаком покрывает? Это что, профессия? Это хобби для скучающих жён!
— Мой отец — талантливый художник, его работы выставляются! — с дрожью в голосе сказал Марк, откладывая ложку. Кусок в горло больше не лез. — А мама — одна из лучших специалистов в городе, к ней из музеев обращаются!
— Выставляются! — передразнил Виктор. — Картину на хлеб не намажешь. Я всю жизнь на заводе отпахал, чтобы у моей дочери всё было. Чтобы она училась в престижном вузе, а не по съёмным углам с «художниками» мыкалась.
Тут взорвалась Аня. Она вскочила из-за стола так резко, что стул позади неё отлетел и ударился о стену.
— Да что ты несёшь?! Какое право ты имеешь оскорблять его родителей, ты их даже не видел! Что за допрос ты устроил? Мы в каком веке живём?! Какая разница, кто у него родители? Я люблю Марка! Его, а не его семью!
— Ах, ты любишь! — взревел Виктор, тоже поднимаясь. Его лицо побагровело. — А о будущем ты подумала? Любовь пройдёт, а кушать хочется всегда! Что он тебе дать может, этот программист без трудовой книжки, сын фотографа? Такую же необеспеченную, подвешенную в воздухе жизнь?
— Да почему ты всё деньгами меришь?! — кричала Аня, и в её глазах стояли слёзы обиды и гнева. — Мир изменился, папа! Сейчас не обязательно работать на заводе от звонка до звонка, чтобы быть успешным! Сейчас ценятся мозги, талант, свобода! То, чего ты никогда не понимал и не поймёшь! Ты застрял в своём прошлом, в своём Советском Союзе, где все должны были ходить строем!
— Ах, я застрял?! — не унимался отец. — Это на мои «застрявшие» деньги ты учишься и в джинсах модных ходишь! Я тебе не позволю сломать себе жизнь! Пока ты живёшь в этом доме, ты будешь считаться с моим мнением!
— Да не хочу я с ним считаться! Оно у тебя косное, отсталое, пещерное! — Аня уже не сдерживалась. — Ты просто боишься всего нового! Тебе проще, когда всё понятно: завод, зарплата, пенсия! А всё, что не вписывается в твою картину мира, ты пытаешься уничтожить!
Елена в панике смотрела то на мужа, то на дочь. Её идеальный ужин, её хрустальный салатник, её мечты о спокойном знакомстве — всё рушилось на глазах.
— Витя, Анечка, перестаньте, — залепетала она. — Люди добрые, соседи же услышат… Марк, вы простите его, он не со зла, он просто волнуется…
Но её уже никто не слушал.
— Я не останусь здесь больше ни минуты, — твёрдо сказала Аня, хватая Марка за руку. — Пойдём отсюда.
— Да, пожалуйста! — рявкнул Виктор. — И чтобы ноги его в моём доме больше не было! Слышишь?
Аня обернулась в дверях, её лицо было мокрым от слёз, но глаза горели яростью.
— Это и мой дом тоже! И если ты не примешь мой выбор, если ты не извинишься перед Марком, то ты рискуешь не увидеть и меня!
Дверь за ними захлопнулась.
В оглушительной тишине, которая наступила после, было слышно, как тикают старые часы на стене. Виктор тяжело опустился в кресло. Он всё ещё был красен от гнева, но в глазах уже читалась растерянность. Он был искренне уверен в своей правоте, но результат этой правоты его пугал.
Елена молча, с каменным лицом, начала убирать со стола. Она взяла почти нетронутую тарелку Марка. Идеальный, наваристый, рубиновый борщ, в который она вложила всю душу, казался теперь насмешкой. Она подошла к раковине и одним резким движением выплеснула его содержимое.
В этот момент в кармане её передника завибрировал телефон. На экране высветилось: «Зина». Сестра. Ждала отчёта. Подробностей. Она знала, что Зина сейчас поднимет на уши всю родню, что история обрастёт чудовищными деталями, и её Анечка станет главной героиней деревенской сплетни. «А парень-то оказался голодранец, сын безработных!» — уже слышала она голос сестры.
Елена посмотрела на мужа, который сидел, уставившись в одну точку, потом на телефон, который продолжал настойчиво жужжать. В её душе боролись два чувства: привычная потребность поделиться, пожаловаться, найти сочувствие у сестры, и внезапно проснувшаяся, острая, как осколок стекла, потребность защитить своего ребёнка. Защитить от всех. Даже от самой себя.
Она поднесла палец к зелёной кнопке. Ещё секунда, и она выльет на сестру всё своё горе, обиду и страх. Но рука дрогнула. Что-то внутри неё надломилось. Она посмотрела на входную дверь, за которой только что исчезла её дочь, возможно, навсегда отдалившись от неё.
Телефон не унимался. Елена глубоко вздохнула, набрала в грудь воздуха и…