Автобус выплюнул меня на пыльный перекрёсток и, кряхтя, уполз обратно в тот мир, из которого я бежал. Я остался один на один с тишиной, густым запахом нагретой солнцем хвои и указателем, на котором кривыми буквами было выведено: «Хутор Заречный». Дорога туда была не асфальтовой, а просто уплотнённой землёй, и она вела в никуда — в самое сердце леса.
Я не выбирал это место. Оно само меня выбрало. После того как мой маленький строительный бизнес лопнул, оставив после себя только долги и презрение в глазах жены, я готов был пойти куда угодно, на любую работу, лишь бы спрятаться. Объявление в районной газете было коротким: «Требуется помощник на ферму. Проживание, питание. Срочно». Никаких требований, никаких вопросов. Идеально.
Ферма оказалась одним-единственным двором, затерянным в лесной глуши. Крепкий, рубленый дом, длинный коровник, сарай. И ни души вокруг. Всё было ухоженным до стерильности. Трава выкошена, заборы поправлены, нигде ни соринки. Встретил меня хозяин, Сидоров. Мужик лет шестидесяти, сухой, жилистый, с лицом, будто высеченным из камня, и глазами — блёклыми, бесцветными, как речная галька.
Он не стал расспрашивать, кто я и откуда. Просто кивнул на мои руки, мозолистые, рабочие.
— Работать умеешь?
— Умею, — ответил я.
— Мне много не надо, — сказал он, и голос его был таким же ровным и безжизненным, как и его взгляд. — Кормить, доить, убирать. Жить будешь в летней кухне. Еда — на столе. Вопросы есть?
— Нет, — соврал я. Вопросов была тысяча. Почему так дёшево? Почему так далеко от людей? Почему он один?
— Вот и хорошо, — кивнул Сидоров. — Работа с рассвета до заката. А ночью… — он помолчал, будто подбирая слова. — Ночью у нас тут одно правило. Главное.
Он повернулся и посмотрел на коровник.
— Услышишь ночью, как они говорят, — делай вид, что спишь. Понял? Не двигайся, не дыши. Просто лежи и жди утра.
Я смотрел на него, пытаясь понять, шутит он или нет. Но его каменное лицо было абсолютно серьёзным.
— Коровы? Говорят?
— Делай, как я сказал, — отрезал он. — И всё будет в порядке.
Так началась моя новая жизнь. Днём была работа. Тяжёлая, изматывающая, но честная. Я таскал воду, ворошил сено, чистил стойла. И я видел коров. Их было десять. Обычные, казалось бы, бурёнки. Ухоженные, чистые, с лоснящимися боками. Но было в них что-то… неправильное.
В первый же день я понял, что. Глаза.
Это были не коровьи глаза. Не большие, влажные, с длинными ресницами и бессмысленным выражением. Нет. Это были человеческие глаза. У каждой — свои. У старой, чёрной коровы, которую Сидоров звал Мартой, глаза были карими, глубокими, полными какой-то застарелой, выстраданной мудрости, как у моей покойной бабки. У молодой, рыжей Зорьки — голубые, испуганные, растерянные, как у девчонки, попавшей в беду. Они не просто смотрели. Они осознавали. Они изучали меня, и в их взгляде я видел не любопытство животного, а тихий, молчаливый вопрос.
Я старался не смотреть им в глаза. Я делал свою работу, отводя взгляд, убеждая себя, что это всё — игра воображения, что я просто устал, что мой разум, измученный неудачами, ищет чертовщину там, где её нет.
А потом пришла ночь.
Я лежал на своей койке в летней кухне, прислушиваясь к звукам. Сверчки, уханье филина, скрип старого дерева. Я почти уснул, когда услышал это. Из коровника донеслись голоса.
Это был не рёв, не мычание. Это был тихий, приглушённый разговор. Женские голоса. Они не кричали, не спорили. Они просто… говорили. Слов разобрать было невозможно, мешала толстая стена. Но интонации… в них была тоска, сожаление, усталость. Будто несколько женщин сидели в темноте и делились друг с другом своим бесконечным горем.
Я вспомнил слова Сидорова. «Делай вид, что спишь». Я замер, вцепившись в одеяло. Я даже дышать перестал. Я лежал и слушал, и по моей спине катился холодный пот. Разговор продолжался, наверное, с час. А потом всё стихло.
Утром Сидоров вёл себя как ни в чём не бывало. Он не спросил, слышал ли я что-то. А я не решился спросить.
Ночи превратились в пытку. Каждую ночь, ровно в полночь, начинался этот тихий, сводящий с ума разговор. Я лежал, притворяясь спящим, и слушал. Я начал различать голоса. Один — низкий, грудной, с нотками горечи. Другой — высокий, дрожащий, вечно жалующийся. Третий — почти беззвучный, уставший шёпот.
Днём я смотрел на коров. И я знал. Я знал, что низкий голос принадлежит чёрной Марте с мудрыми глазами. А высокий, дрожащий — рыжей Зорьке.
Я начал сходить с ума. Что это? Проклятие? Массовая галлюцинация? Я должен был бежать отсюда. Но куда? В тот мир, где меня ждали только долги и позор? Этот страх был сильнее страха перед говорящими коровами.
От безделья и тоски я начал исследовать ферму. И в старом сарае, под грудой гнилого сена, я нашёл сундук. Он был не заперт. Внутри лежали не письма. Внутри лежала одна-единственная толстая, в кожаном переплёте книга. Что-то вроде фермерского журнала или приходской книги. Первая запись в ней была сделана больше ста лет назад. И волосы на моей голове зашевелились.
Это был не просто журнал. Это была летопись горя. Прадед Сидорова, основатель этого хутора, записывал сюда истории. Истории женщин, которые приходили на эту ферму. «Приют Заблудших Душ», — так он называл это место. Сюда приходили те, кто больше не мог нести свою ношу. Кого предала любовь, у кого отняли детей, чья жизнь превратилась в ад. Они приходили сюда умереть. А прадед Сидорова давал им другое. Он давал им покой. И новое тело.
«Марта. 1928 год. Пришла из города. Жених обещал вернуться и не вернулся. Ждала десять лет. Сердце иссохло от тоски.»
«Зоряна. 1953 год. Сын утонул в реке. Обезумела от горя. Винит себя, что не уследила.»
Десять имён. Десять историй. Десять трагедий. Последняя запись была сделана рукой самого Сидорова пять лет назад. Я понял. Это не коровы. Это они. Женщины, которые не смогли вынести свою боль. Которые пришли сюда, как в последний приют.
Но как? Что с ними сделал Сидоров? Он — маньяк? Убийца? Но он не был похож на монстра. Он был просто уставшим стариком, который несёт свою, непонятную мне службу.
В ту ночь я решил нарушить правило.
Я не мог больше притворяться. Я должен был узнать правду. Когда начался разговор, я не стал замирать. Я тихо встал с кровати и, стараясь не шуметь, подошёл к двери коровника. Она была не заперта. Я приоткрыл её на миллиметр и заглянул внутрь.
Коровник был погружён в полумрак. Коровы не стояли в своих стойлах. Они сидели. Сидели на полу, как люди, сбившись в кружок в центре зала. Они не ели сено, не жевали жвачку. Они разговаривали. И я впервые услышал их слова.
— …а он мне сказал, что вернётся, — говорил низкий, горький голос Марты. — Я ждала его десять лет. Каждый день выходила на дорогу. А потом узнала, что он женился в городе. И всё… пустота.
— …а мой утонул, — всхлипывал высокий голос Зорьки (Зоряны). — Маленький совсем был, семь годиков. Полез за мячиком в реку… Я видела, как вода его забирает, а сделать ничего не могла. Просто стояла и кричала…
Они делились своей болью. Своими воспоминаниями. Они были в ловушке. Не в коровьих телах. А в своём собственном, бесконечном горе.
Я стоял, и по моему лицу текли слёзы. Мне было не страшно. Мне было их жалко. До боли в сердце.
И тут одна из них, самая маленькая, с глазами, полными детской обиды, повернула голову в мою сторону.
— Там кто-то есть, — прошептала она.
Все разговоры разом стихли. Десять пар человеческих глаз уставились в темноту, прямо на меня. В них не было угрозы. Только удивление. И… надежда.
— Человек… — прошептал голос Марты. — Живой…
И в этот момент дверь за моей спиной распахнулась. На пороге стоял Сидоров. В его руке был старый, двуствольный дробовик.
— Я же говорил тебе, дурак, — прошипел он. — Я же говорил…
Он не целился в меня. Он целился в них.
— Назад! — закричал он на коров. — По местам!
Они испуганно зашевелились, начали подниматься, превращаясь снова в неповоротливых животных. Но Марта, чёрная, с мудрыми глазами, не сдвинулась с места. Она смотрела на меня.
— Помоги нам, — сказал её голос у меня в голове. — Он — не зло. Он — тюремщик. Но и он устал. Помоги…
Сидоров взвёл курки.
— Не смей! — закричал я, заслоняя собой корову. — Они же… люди!
— Они — ноша, — выдохнул Сидоров, и в его голосе я услышал не злобу, а бесконечную усталость. — Моя ноша. И ноша моего отца. И деда. Эта ферма — не ферма. Это — приют. Для тех, кто не смог уйти. Для тех, чьё горе оказалось сильнее смерти. Они приходят сюда сами, когда больше нет сил. И мы даём им покой. Тело, которое не помнит боли. И забвение. А по ночам их души выходят поговорить. Выплакать то, что осталось.
— Но это же не жизнь! — крикнул я.
— Это лучше, чем вечные муки, — ответил он. — Я держу их здесь. В равновесии. Но если живой человек услышит их, поговорит с ними… он нарушает покой. Он даёт им надежду. А надежда для них — это яд. Она заставляет их вспомнить, кем они были. И тогда они хотят вернуться. А дороги назад нет. И тогда они сходят с ума.
И в этот момент я увидел, как глаза Марты начали меняться. Мудрость и печаль в них сменились безумием. Она поднялась на дыбы, и это была уже не корова. Это была тварь из кошмара. Она издала рёв, полный боли и ярости, и бросилась. Не на меня. На стену коровника. Она билась о брёвна, пытаясь проломить себе путь на волю. Туда, где её никто не ждал.
Остальные, заражённые её безумием, последовали за ней. Коровник наполнился рёвом, треском ломающихся досок, криками, в которых уже не было ничего человеческого.
— Вот, смотри! — крикнул Сидоров, пытаясь перекричать этот ад. — Смотри, что ты наделал! Теперь их не удержать! Они разнесут всё! Они пойдут в мир, и горе их будет заражать всё вокруг!
Он был прав. Я видел это. Я видел, как чистое отчаяние превращается в слепую, разрушительную силу.
Я не знал, что делать. А потом я вспомнил. Журнал. Их настоящие истории. Их настоящую боль. Я шагнул в центр этого безумия.
— Марта! — закричал я. — Тебя звали Марта! Ты ждала жениха десять лет! И он не вернулся! Твоя боль настоящая! Я знаю!
Корова замерла. Она медленно повернула свою огромную голову в мою сторону. Безумие в её глазах на миг отступило, сменившись недоверием.
— Зоряна! — крикнул я, поворачиваясь к рыжей. — Твой сын утонул! Ты не смогла его спасти! И ты винила себя до последнего дня! Я знаю твою историю!
Я кричал, называя их имена, пересказывая их судьбы. Я не лгал. Я не давал им ложной надежды. Я просто… был свидетелем. Я признавал их боль. Я говорил им то, чего им никто никогда не говорил: «Ваше горе реально. Ваша жизнь имела смысл. Я вас помню».
Я видел, как они слушали. Как их безумный рёв сменялся тихим, растерянным мычанием. Как они медленно, одна за другой, успокаивались и опускались на пол.
Последней затихла Марта. Она подошла ко мне и ткнулась своей большой, влажной мордой мне в грудь. И я почувствовал, как она плачет.
Когда всё стихло, Сидоров опустил ружьё. Он смотрел на меня другими глазами.
— Ты… — выдохнул он. — Ты не просто их услышал. Ты их понял. Ты сделал то, чего не мог сделать никто из моего рода. Мы давали им забвение. А ты дал им память.
Я остался на ферме. Сидоров ни о чём меня не просил. Просто однажды утром он собрал свой вещмешок, молча пожал мне руку и ушёл по дороге в сторону леса, откуда я когда-то пришёл. Он выглядел… лёгким. Свободным.
Я — новый хранитель. Я не даю им забвения. Я даю им то, чего у них никогда не было. Я рассказываю им их истории. Каждую ночь я прихожу в коровник. Они садятся вокруг меня, и я читаю им книгу их жизней. Я рассказываю им о том, что их боль была настоящей. Что их ждали. Что их жизнь не была напрасной.
Я не знаю, уйдут ли они когда-нибудь. Но я вижу, как в их человеческих глазах медленно, капля за каплей, уходит горе. И, может быть, однажды его не останется совсем. И тогда они смогут уйти по-настоящему. И я, может быть, тоже.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#мистика #страшныеистории #хоррор #славянскаямифология