— Ты с ума сошла? — голос свекрови звенел, как тонкая проволока, натянутая до предела.
— Нет, Людмила Ивановна, — Полина стояла в дверях своей кухни, не подпуская гостью дальше. — Я просто решила, что хватит.
Пауза затянулась. Чайник на плите зашипел, выпуская пар. Свекровь прищурилась, тонкие губы её дрогнули.
— Ты думаешь, у тебя есть право говорить мне «хватит»? — холодно спросила она. — Я мать твоего мужа.
— Я жена твоего сына, но не банкомат.
Эти слова, будто стеклянные осколки, разлетелись по кухне. Тишина — густая, вязкая, как старый кисель — обволокла их обеих. Но внутри Полины наконец что-то щёлкнуло: вместо вечной вежливости и осторожности в голосе появилась твердость.
И тут надо сказать, что у Полины было лицо тихое, почти детское, с мягкими скулами и глазами, которые все принимали за покорные. Её всегда называли «удобной» — подруги, коллеги, даже мама. Но сейчас эта удобная женщина стояла, как человек на обрыве: шаг в сторону — и сорвёшься, шаг вперёд — и откроешь другую жизнь.
— Я не уйду, — с вызовом бросила Людмила Ивановна, будто проверяя прочность этих слов. — Это мой дом тоже.
— Нет, это мой дом. Мой и Толика. Но если ты считаешь иначе — поговорим в суде.
И вот тут случилось то, чего Полина не ожидала. Свекровь — эта крепкая, хитрая женщина с всегда натянутым выражением «жертвы» — вдруг ударила кулаком по столу. Стакан с остывшим чаем качнулся и опрокинулся.
— Ты нас всех предаёшь, девка, — прошипела она. — Всех!
Полина только улыбнулась — впервые за все эти месяцы искренне.
— Если быть предателем — значит спасать себя, то да, я предатель.
История эта началась не с того дня, когда Полина выгнала свекровь из квартиры. И даже не с того вечера, когда выставила чемодан мужа в прихожую. Началась она гораздо раньше — ещё в тот миг, когда на свадьбе Людмила Ивановна сказала свою фразу: «Теперь ты часть нашей семьи».
Семьи у них были разные. Для Полины семья — это двое на кухне ночью, когда макароны убегают из кастрюли, и кто-то один тушит конфорку, а другой держит полотенце, чтобы не обжечься. Для Людмилы Ивановны семья — это крепкая паутина, где каждый обязан тянуть нить, пока не порвётся. Полина тогда ещё не понимала, что эту паутину ей накинули на плечи как свадебную фату.
Толик был мягким человеком. Вечно уставший, вечно вежливый. Он любил Полину, но любил и маму — так, что в его мире это никогда не конфликтовало. А вот в её мире конфликт стал стволом, от которого пошли ветки.
Первое время Полина глотала намёки и слова, как горькие таблетки. Ну что ж, бывает, не повезло со свекровью. Потом — деньги. «На лекарства», «на коммуналку», «на еду». Всё это было не просьбы — а будто налоги. Ирина, сестра мужа, добавила свою долю. Сначала мелочь, потом — больше. «Ну ты же понимаешь, у нас семья!»
Полина понимала слишком хорошо.
И вот здесь я вставлю то, чего, как мне кажется, не хватало в самом рассказе. Улицкая любит показывать, как в жизнь героини вдруг вторгаются чужие люди — случайные, но именно они двигают сюжет. И в истории Полины тоже должен появиться такой персонаж.
Однажды, когда Полина уже собиралась идти в магазин, в лифте застрял мальчишка лет пятнадцати. Щуплый, с рюкзаком и наушниками, он бил по кнопкам, как по барабанам.
— Зависло, — пояснил он ей, не снимая капюшона. — Лифт опять.
Они застряли вместе. Полина вздохнула и присела на корточки, чтобы не кружилась голова. Мальчишка смотрел на неё исподлобья, потом неожиданно спросил:
— А вы чего такая злая?
Она даже рассмеялась. «Злая» — так её никто никогда не называл. На работе — ответственная, дома — терпеливая. А тут подросток с дешёвыми кроссовками вдруг угадал точнее всех.
— Потому что устала, — призналась она.
— Ну, тогда надо сделать что-то смешное, — предложил он и начал дурацки петь рэп, заменяя слова именами соседей. Полина смеялась так, что даже забыла о свекрови. Когда лифт починили, мальчишка махнул рукой:
— Я Егор. Если что, звоните, — и протянул ей бумажку с номером.
Казалось бы — пустяк. Но именно с этого лифта начнётся новый поворот. Егор станет тем самым неожиданным героем, который покажет Полине: мир шире, чем её квартира и чужие требования.
В тот вечер, когда Полина впервые сказала свекрови «нет», ей казалось, что воздух в квартире стал другим. Чище. Свежее. Но вместе с этим воздухом пришло и новое чувство — предчувствие большой войны. Муж не поймёт. Свекровь не простит. Ирина подольёт масла в огонь.
А в коридоре под дверью послышался шорох: это Егор оставил ей банку варенья — «у нас бабушка закрывает, попробуйте». И Полина вдруг заплакала. От простоты этого жеста.
Вот так, из одной ссоры на кухне, из одного слова «хватит» и из одной банки с вареньем начинает расти то самое дерево конфликта. Ствол — её брак, который трещит по швам. Ветки — деньги, власть, привычки, любовь, и даже чужие дети, случайно оказавшиеся рядом.
— Ты должна извиниться, — сказал Анатолий, не снимая пиджака. Стоял прямо в прихожей, словно даже не решался пройти дальше.
— Перед кем? — Полина сидела на диване, обхватив колени. — Перед твоей мамой, которая роется в моём кошельке? Или перед Ириной, которая решила, что я банкомат?
Анатолий сжал губы. В его глазах был страх — не гнев, не раздражение, а именно страх.
— Поля, пойми… они без меня не справятся. Я для них — всё. А теперь ты. Ты должна быть вместе со мной.
— Вместе? — Полина подняла голову. — Но они же живут на нас. А ты даже не замечаешь, что из нашей жизни ничего не осталось.
Диалог этот был похож на плохую пьесу: реплики уже заранее известны, исход предсказуем, и аплодисментов не будет.
Первые недели после её «нет» превратились в настоящее испытание. Телефон звонил по утрам и вечерам. Номера менялись: то мама, то сестра, то какая-то двоюродная тётя из Вологды, о существовании которой Полина даже не подозревала. Все они говорили одно и то же: «Семья должна помогать».
Она перестала брать трубку. Анатолий всё чаще задерживался на работе. Полина чувствовала, как в её квартире поселилась пустота. Вечером сидишь одна на кухне — и кажется, что стены ближе, чем раньше.
Но у пустоты есть одно качество: в ней всегда найдётся место новому.
Егор объявился снова. Сначала постучал в дверь с мятой коробкой: «Вот, мама пирожки испекла. Она говорит, вы худющая, вас кормить надо». Полина рассмеялась и впервые за долгое время съела что-то без чувства вины.
Потом он приносил какие-то мелочи — то книжку из школьной библиотеки, то сломанную наушниковую «лапшу», которую просил починить. Ему было пятнадцать, но он разговаривал с ней так, будто они ровесники. И в этом было странное освобождение.
— А у вас что, муж всегда такой скучный? — спросил он однажды.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, он идёт с работы — и сразу в телефон. И глаза пустые. Как будто ему сто лет.
Полина хотела возразить, но замолчала. Подросток попал в точку.
Тем временем Людмила Ивановна не отступала. Наоборот, она решила сменить тактику. Пришла как-то в гости с иконами, свечами и длинным рассказом про «женскую судьбу».
— Ты, Полина, ещё молода, — начала она, расставляя по кухне свои иконы, как шахматные фигуры. — Не понимаешь, что женщина без семьи — пустое место. Свою семью надо хранить. А хранить — значит помогать.
Полина слушала, а внутри у неё уже кипела злость.
— А вы храните свою семью? — спросила она резко. — Или только берёте у неё всё, что можно?
Свекровь зашипела, будто кошка. И тогда Полина сделала то, что не планировала: собрала все свечи и иконы в пакет и сунула их обратно в руки.
— В этой квартире не будет вашего театра, — сказала она твёрдо. — Уходите.
Людмила Ивановна ушла, но по дороге к подъезду успела встретить соседку. Уже через день все старушки у двора знали: «У Толика жена — ведьма. Мать из квартиры выгоняет».
Ирина тоже не осталась в стороне. Она устроила сцену прямо на лестничной клетке: визжала, что «Полина разрушает семью», что «Толик всё ради неё делает, а она неблагодарная». Крики слышал весь дом. Полина стояла, сжав зубы, и впервые ощутила: да, это война. Не скандал, не бытовые дрязги — настоящая война.
На фоне этой войны Егор стал чем-то вроде островка. Он болтал про школу, про своего дурацкого учителя физики, про девочку, которая «дура, но нравится». Полина слушала и вдруг понимала: она снова живёт.
И вот однажды он сказал:
— Знаете, у вас глаза другие стали. Когда я вас первый раз видел, они были как у моей собаки, когда её привезли в приют. А теперь — как будто вы снова верите, что можно бегать без поводка.
Эта фраза ударила сильнее любых слов Анатолия.
Но у любого островка есть шторм. И случился он внезапно. Однажды вечером Анатолий вернулся домой не один — с мамой и сестрой.
— Мы будем разговаривать, — сказал он, и в его голосе впервые за всё время прозвучала жесткость.
Они расселись за столом. Людмила Ивановна разложила какие-то квитанции, Ирина уже плакала, хотя никто её не обижал.
— Мы не просим многого, — сказала свекровь. — Только десять тысяч в месяц. Для семьи это копейки.
Полина посмотрела на мужа. Он сидел молча, но его глаза выдавали: он согласен. И тогда она поняла окончательно — выбор сделан. Не ею, а ими.
— Нет, — сказала она тихо. — Ни копейки больше.
Тишина разорвалась криком Ирины и грохотом стула, который свекровь отодвинула, резко поднимаясь. Анатолий тоже вскочил, и в его взгляде впервые появилась ненависть.
— Значит, это конец, — сказал он.
— Значит, конец, — повторила Полина.
Но конец одного всегда становится началом другого. В ту ночь она впервые позвонила Егору — просто поблагодарить за варенье. А утром нашла в почтовом ящике записку: «Если будет совсем плохо, приходи на крышу. Вид там классный, сразу легче становится».
Полина подняла глаза к окну, где мерцало небо, и впервые за много месяцев вдохнула полной грудью.
— Полина, открой, мы всё равно зайдём! — голос Людмилы Ивановны гремел на весь подъезд. Соседи уже выглядывали из дверей, кто-то в халате, кто-то с сигаретой.
Полина стояла за дверью, прижав ладони к дереву, и думала, что это похоже на осаду. Вчера муж забрал вещи и ушёл к матери. Сегодня они вернулись втроём: свекровь, Ирина и сам Анатолий. Они стучали, звонили, требовали впустить.
— Ты должна нам, — кричала Ирина, визжа на всю лестницу. — Мы без тебя пропадём!
Внутри у Полины уже не было страха. Было раздражение, злость и странное чувство освобождения. Она наконец поняла, что не обязана больше быть их добычей.
— Убирайтесь, — спокойно сказала она в замочную скважину. — Иначе вызову полицию.
В ответ раздался грохот — кто-то пнул дверь. Соседка тётя Вера вышла на площадку, сложила руки на груди и громко произнесла:
— Оставьте девушку в покое! Вы ей и так жизнь отравили.
Эти слова стали неожиданным союзом. Полина впервые ощутила: мир не сводится к этим троим.
На следующий день она поднялась на крышу. Там её ждал Егор — в кедах и с банкой газировки. Он молча протянул её Полине. И вдруг сказал:
— Я знаю, что вы думаете, будто всё кончено. Но это только начало.
Полина села рядом, и перед ними раскинулся город: белые дома, узкие улицы, разноцветные вывески. Там, где-то внизу, осталась её прежняя жизнь — с криками, требованиями и вечной виной. А здесь начиналась новая, ещё неизвестная.
— Я не знаю, что будет дальше, — сказала она.
— Никто не знает, — ответил Егор. — Но это и есть прикол.
Полина рассмеялась впервые за долгое время. Смех вышел громким, почти дерзким. И в тот момент она точно знала: больше никакая свекровь не будет решать, сколько стоит её жизнь.
Конец.