Точка невозврата
— Твоя сестра не будет у нас жить, Максим! Нет! Она может приехать, встретиться с тобой, заглянуть в гости, но не жить здесь! Если ты меня не послушаешь в этот раз, я подам на развод!
Анна произнесла это тихо, почти обыденно, стоя у окна и наблюдая за шумным московским двором, где подростки гоняли на скейтах, а их голоса сливались в приглушённый гул сквозь стеклопакет. Её силуэт излучал внешнее спокойствие — ровные плечи, руки, сплетённые за спиной. Но это было спокойствие натянутой струны, готовой лопнуть в любое мгновение.
Максим, сидевший за письменным столом с чашкой чая, оторвал взгляд от ноутбука. Он поморщился, словно от внезапной мигрени. Снова. Опять этот разговор, которого он настойчиво избегал последние четыре дня.
— Анюта, ну зачем сразу так категорично? Это же Оля. Всего на два месяца. Ей просто нужно передохнуть от провинции, подыскать работу в столице. Ты же понимаешь, как она мается там.
Он задействовал свой испытанный арсенал — ласковое обращение, мягкий, умоляющий тон, попытка пробудить сочувствие. Обычно этот приём действовал безотказно. Но сегодня всё было иначе.
— Я понимаю, как она жаждет всё тут перекроить под себя, — Анна медленно обернулась. В её взгляде не было бури, только ледяная, безграничная усталость. — Два месяца, Максим? Два месяца, когда она опять будет показывать мне, как надо готовить плов, который ты якобы любишь с юности? Два месяца, когда мои книги будут переставлены в «правильном» порядке, а твои рубашки развешены по системе? Два месяца критики моей профессии, моих подруг и того, как я неразумно распоряжаюсь нашими финансами? Спасибо, это я уже проходила.
Он закрыл ноутбук, отставил чашку. Разговор определённо переходил в стадию, когда отмахнуться от него было уже нереально.
— Ну не нагнетай. Она просто хочет поддержать. Проявить участие.
— Нет, Максим. Она хочет доминировать. Это принципиально разные вещи. И ты прекрасно это осознаёшь, но всякий раз делаешь вид, что не понимаешь, о чём речь. Ты прячешься за фразу «это же сестра», как за щитом, и даёшь ей разрушать то, что мы строим. Нашу жизнь. Наш союз.
Он поднялся, подошёл к ней, попытался обнять за плечи. Она едва заметно отстранилась, и его руки остались висеть в воздухе. Этот жест был красноречивее любых объяснений. Максим ощутил неприятный холод где-то в районе солнечного сплетения. Контроль над ситуацией ускользал.
— Ань, ну что я могу сделать? Я не в силах ей просто отказать. Она обидится.
— В силах. Ты взрослый мужчина, Максим. Ты можешь сказать «нет» своей сестре, если её визит убивает твой брак. Ты должен был это сделать. Объяснить, что мы рады видеть её в гостях, но постоянно она у нас жить не будет. Что мы готовы забронировать ей приличную гостиницу рядом, если она так стремится провести время в Москве. Вариантов масса. Если, разумеется, хотеть их искать.
Он отошёл, заходил по комнате. Его лицо отражало мучительную растерянность. Он оказался зажатым между двух фронтов, и любое решение казалось ему проигрышным. Он взглянул на Анну, на её твёрдое, непреклонное лицо и понял, что деликатные уговоры больше не работают. И тогда он пошёл ва-банк, надеясь, что свершившийся факт принудит её капитулировать.
— Оля уже купила билет, Анна. Она прилетает завтра утром.
Он произнёс это почти вызывающе, глядя ей в глаза. Он готовился к чему угодно: к истерике, к обвинениям, к разбитой посуде. Но Анна никак не среагировала. Она просто безмолвно смотрела на него несколько томительных секунд, и её взгляд становился всё более отрешённым, словно она видела не мужа, а незнакомца. Затем она повернулась и молча направилась на кухню.
Максим напрягся. Эта тишина была страшнее любой ссоры. Он поспешил вслед за ней. Анна налила в стакан минеральной воды, достала из холодильника лайм и начала неторопливо выжимать в воду сок. Кап, кап, кап — монотонный звук эхом отдавался по кухне, отмеряя мгновения. Она была абсолютно невозмутима. До жути невозмутима.
— Ясно, — проговорила она наконец, не отводя взгляда от плавающих в воде долек лайма. — Ты определился.
Он ждал взрыва. Бури, которая неизбежно должна была последовать за его откровением. Но взрыва не произошло. Анна выпила воду залпом, поставила стакан в раковину с чёткий, резким звуком и, схватив телефон, покинула кухню. Её шаги были размеренными и решительными, в них не чувствовалось ни тени колебаний. Максим остался у стола, растерянно провожая её взглядом. Происходящее не вписывалось ни в один из привычных ему сценариев. Он был готов к претензиям, к конфликту, даже к тому, что она соберёт вещи и уедет к подруге на пару дней, чтобы остыть. Но это ледяное, методичное спокойствие выбивало почву у него из-под ног.
Он услышал её голос из гостиной — ровный, деловой, без малейшего дрожания. Голос человека, который бронирует отель или заказывает доставку. Он встал и на подкашивающихся ногах пошёл на звук. Анна стояла в центре комнаты, прижав телефон к уху, и смотрела в ту же точку за окном, с которой всё началось.
— Алло, это агентство недвижимости? Добрый день. Мне нужно арендовать квартиру на два месяца. Да, с понедельника. Хороший район, желательно рядом с метро, минут семь-десять пешком. Однушка, возможна студия. Главное — чистота, современность и полный набор необходимого. Бюджет не лимитирован.
Максим застыл в дверном проёме. Мир, который ещё пятнадцать минут назад казался ему привычным и незыблемым, трещал по швам, распадаясь на острые, болезненные осколки. Он не мог поверить своим ушам.
— Что ты творишь? — прошептал он, но она либо не расслышала, либо предпочла не отвечать.
— Да, жду варианты на почту. Спасибо, остаюсь на связи, — она завершила разговор и опустила телефон. Только сейчас она посмотрела на него. Прямо, открыто, без тени эмоций.
— Ты что, спятила? Какая арендованная квартира? — его голос наконец обрёл силу, но в нём слышались паника и растерянность.
— Обеспечиваю твоей сестре комфортное пребывание в столице, — ответила она невозмутимо. — Она ведь летит к брату, в его уютное семейное гнёздышко. Пусть и живёт здесь. С братом. А я не собираюсь ей мешать. Я сниму квартиру. Для себя. А вы обитайте тут вдвоём, — она сделала паузу, окидывая взглядом их обставленную с такой заботой гостиную. — Готовь, убирай, развлекай. Создавай ту самую «насыщенную московскую жизнь», о которой она грезит. Через два месяца продолжим этот разговор. Если захочу.
Это прозвучало так буднично, так спокойно, что Максим на мгновение потерял дар речи. Он подошёл к ней вплотную, всматриваясь в её лицо, пытаясь найти там хотя бы какую-то зацепку — ярость, боль, желание торговаться. Но ничего не было. Только ровная, гладкая поверхность, как у застывшего озера.
— Анна, это же бред! Это наша квартира!
— Это была наша квартира. Теперь это жильё, в котором завтра поселится твоя сестра, потому что ты так решил, не согласовав со мной. А я в доме твоей сестры существовать не намерена. Считай это моим двухмесячным отпуском от семейной жизни. Твоей семейной жизни.
С этими словами она прошла мимо него в спальню. Он потащился следом, как побитая собака. Она распахнула шкаф. Её движения были продуманными и экономными. Она не сгребала одежду в охапки, не швыряла. Она аккуратно укладывала в большую спортивную сумку несколько комплектов белья, джинсы, пару блузок, домашний халат. С туалетного столика в косметичку переместились самые необходимые вещи. Затем она отсоединила от зарядки планшет и сложила в его футляр провода и адаптеры.
— Остановись! Прошу тебя, давай обсудим! — взмолился он, хватая её за руку. Она аккуратно освободилась от его захвата.
— Мы уже всё обсудили, Максим. Ты всё сказал, когда сообщил мне про билет. Это была точка в разговоре. А это — его последствия.
Она застегнула молнию на сумке и, взяв её, направилась в прихожую. Он ринулся за ней, встал у входной двери, загораживая выход.
— Ты не можешь просто так уйти.
Она молча надела кроссовки, накинула куртку. Затем подняла на него глаза. В её взгляде не было ни злобы, ни пренебрежения. Только что-то похожее на сожаление врача, поставившего безнадёжный диагноз.
— Могу. Смотри.
Она потянула ручку двери, и он инстинктивно отступил. Дверь распахнулась. Анна шагнула на площадку. Затем дверь за ней закрылась. Не хлопнула, а именно закрылась, с мягким, окончательным щелчком замка. Максим остался стоять один посреди прихожей. Квартира, их квартира, вдруг стала необъятной, гулкой и невыносимо пустой. И в этой оглушительной тишине он наконец-то с ужасающей ясностью осознал, что только что произошло.
Ольга прилетела в Домодедово, как прибывает генерал в захваченную крепость. Она была стройной, энергичной женщиной с проницательным, всевидящим взглядом и активностью, которая, казалось, могла бы запитать электростанцию небольшого города. Максим, встречавший её в аэропорту, натянул радостную улыбку и, подхватив тяжёлый чемодан, повёл сестру к такси.
— А где Аннуля? На работе, не смогла вырваться? — прозвучал первый вопрос, как только они сели в машину. В нём не было упрёка, лишь деловой интерес. — Да, Оль, аврал у неё, сама знаешь, конец месяца, — соврал Максим, уставившись в окно на мелькающие мимо рекламные щиты. Ложь вышла какой-то вялой и неубедительной даже для него самого.
В квартире Ольга первым делом не разулась, а совершила инспекционный обход. Она провела пальцем по подоконнику в коридоре, заглянула в ванную, оценила состояние плиты на кухне. Её молчание было красноречивее любых комментариев.
— Ну, располагайся, Оль. Вот эта комната твоя, — Максим кивнул на бывший рабочий кабинет, где он поспешно демонтировал рабочее место, переместив компьютер в гостиную.
— Хорошо. Мило у вас, — произнесла она, но интонация была такой, будто она сказала: «Сойдёт, но многое нужно доработать».
И она приступила. Немедленно, без промедления. Вечером, когда Максим, усталый после работы, решил приготовить себе простейший ужин — макароны с сыром — она материализовалась на кухне, как джинн из бутылки.
— Максимка, что же ты ерундой питаешься? Давай я тебе сейчас котлет пожарю быстренько, у меня с собой и фарш хороший, и специи отличные.
— Оль, не нужно, я не особо голоден, просто перекушу.
— Ничего не слышу. Мужчина должен есть мясо, — она решительно оттеснила его от плиты.
Через час вся квартира наполнилась густым паром от жареного лука и запахом подсолнечного масла, который Анна категорически не переносила. Максим сидел за столом и машинально жевал пережаренные, но приготовленные «с душой» котлеты. Его уютная, пахнущая кофе и Анниными духами кухня превратилась в филиал деревенского дома. Это было только начало.
Первая неделя плавно перетекла во вторую, и квартира постепенно, но неотвратимо переставала быть его домом. Она становилась территорией Ольги. Пульт от телевизора теперь покоился на её прикроватной тумбочке. Вечера заполнились звуками ток-шоу, которые Максим на дух не переносил. Его любимая кружка была задвинута в дальний угол полки, потому что у неё «неправильная ручка», а вместо неё на столе красовалась фарфоровая чашка с розочками из Ольгиного набора. Она не спрашивала разрешения, она просто действовала. Каждое её действие сопровождалось одной и той же мантрой: «Я же о тебе забочусь».
— Максим, ну кто так джинсы складывает? Их же на тремпель нужно вешать, а то заломы будут. Дай, я переложу.
— Максимка, зачем ты хлеб в пакете держишь? Он же черствеет! Его в хлебницу надо. Нет хлебницы? Завтра сходим купим.
— А что это Анна тебе вообще не звонит? Поругались, что ли? Я же вижу, что-то не так. У неё к тебе совершенно нет уважения.
Он пытался звонить Анне. Первые несколько дней она брала трубку. Коротко, сухо.
— Привет. Как дела?
— Привет. Нормально. Что-то срочное?
— Нет, просто… узнать хотел. Может, увидимся? Кофе выпьем?
— Максим, мы договаривались. У меня всё хорошо, квартира отличная. Я занята. Увидимся через шесть недель.
Её голос был ровным и холодным, как у оператора колл-центра. В нём не было ни обиды, ни злости, и это было ужаснее всего. Это было безразличие. После пятого такого разговора он перестал звонить. Он попал в ловушку, которую сам себе и расставил. Днём он уходил на работу, как на свободу, а вечером возвращался в свою квартиру, как в гости. В чужие, душные гости, где его ждала заботливая, любящая сестра, чья забота ощущалась как медленное удушье.
Напряжение копилось. Он становился раздражительным, отвечал односложно. Однажды вечером, работая за ноутбуком в гостиной, он почувствовал, как она стоит у него за спиной.
— Что ты всё в свой компьютер уткнулся? Зрение посадишь. Лучше бы погулял. И спину выпрями!
— Оля, я работаю, — процедил он, не отрывая взгляда от экрана.
— Работа, работа… Всю жизнь на эту работу положите, а потом и вспомнить нечего. Вот Анька твоя тоже, наверное, работает. Бросила мужа одного, и работает.
Это стало последней каплей.
— Её здесь нет, потому что ты здесь! — взорвался он. — Ты этого хотела? Получила!
Ольга отшатнулась. Её лицо на секунду исказилось болью.
— Что ты такое говоришь, братик? Я же к тебе прилетела, помочь, побыть рядом…
— Мне не нужна такая помощь! — заорал он, вскакивая. — Я хочу жить своей жизнью! В своей квартире!
Он замолчал, тяжело дыша. В наступившей тишине громко тикали часы.
Ольга молча развернулась и ушла в свою комнату. Максим остался один посреди гостиной. Квартира пахла её парфюмом и жареным луком. На кресле лежала её кофточка. На журнальном столике — её очки и журнал с кроссвордами. Он огляделся и с ужасом понял, что от его прежней жизни, от их с Анной жизни, здесь не осталось почти ничего. А впереди было ещё целых три недели этого кошмара.
Ровно через шестьдесят дней, в субботу, в час дня, в дверь позвонили. Максим, который провёл утро в лихорадочной уборке, бросился открывать. Последние три недели прошли в гнетущем молчании. После их стычки Ольга ходила с обиженным лицом и общалась с ним исключительно по хозяйственным вопросам, что было ещё мучительнее, чем её постоянные наставления. Он отправил её в торговый центр за продуктами, выкроив себе, как он надеялся, час на решающий разговор. Он верил, он принуждал себя верить, что Анна вернётся. Что эти два месяца были уроком, жестоким, но необходимым. Он всё понял.
На пороге стояла Анна. Она была в брюках и простой синей рубашке, но выглядела отдохнувшей, посвежевшей. Умиротворённой. Рядом с ней на площадке стояли пять пустых коробок.
— Привет, — сказала она ровным голосом, в котором не было ни теплоты, ни враждебности. — Я за вещами.
Сердце Максима ухнуло вниз. Он ожидал чего угодно — упрёков, требований, но не этой деловой отстранённости.
— Ань, подожди. Давай поговорим, — он попытался загородить ей дорогу, но она спокойно обошла его, затаскивая коробки в прихожую.
— Говори. Я пока соберу документы.
Она прошла в гостиную и начала методично, без спешки, вынимать из папок свои документы и складывать их в портфель. Её движения были точными, как у швейцарского механизма. Максим поплёлся за ней.
— Анна, я всё понял. Честное слово. Эти два месяца… это был ад. Я был неправ, что поставил тебя перед фактом. Я должен был тебя послушать. Я больше никогда так не поступлю. Давай начнём сначала. Пожалуйста.
Она, не останавливаясь, продолжала своё дело.
— Для тебя это был ад, Максим. А для меня это был эксперимент. Эксперимент жизни, в которой мне не надо никому ничего доказывать. В которой мой дом — это моя крепость, а не проходной двор для родственников. В которой мои решения уважают. Мне понравилось.
Её слова были как пощёчины. Холодные, отточенные, бьющие точно в цель. Он смотрел на неё, на женщину, с которой прожил восемь лет, и не узнавал её. Прежняя Анна вспыхнула бы, накричала, но потом, возможно, простила бы. Эта — нет. Эта выносила приговор.
— Но я же люблю тебя! — вырвалось у него отчаянно. Она на секунду застыла, держа в руках папку с документами. Затем посмотрела на него так, будто увидела впервые.
— Правда? Любовь — это когда ты защищаешь человека, а не подставляешь его под удар. Всегда. Ты не любишь меня, Максим. Ты просто привык, что я рядом и решаю проблемы. В том числе и те, которые создаёшь ты со своей сестрой.
В этот момент в замке повернулся ключ, и в квартиру вошла Ольга с сумками, полными покупок. Она увидела Анну, коробки, растерянного брата и мгновенно всё поняла по-своему. Её лицо окаменело.
— А, объявилась! Барахло собираешь? Решила обчистить его подчистую, пока меня не было? Я так и знала!
Анна даже не повернула головы в её сторону. Она словно не слышала её, продолжая укладывать документы. Всё её внимание было сосредоточено на Максиме. Ольга, проигнорированная, завелась ещё сильнее.
— Что молчишь? Я с тобой говорю! Примчалась тут, порядки свои наводить! Максим, ты только посмотри на неё! Она же тебя за человека не считает!
Она подошла ближе, почти крича ему в ухо. Максим дёрнулся, пытаясь что-то сказать, успокоить сестру, обратиться к Анне, но слова застряли у него в горле. Он был парализован, разрываясь между двумя женщинами. Анна закрыла первую коробку, взяла вторую и пошла в спальню. Ольга двинулась за ней, продолжая свою тираду.
— Бросила мужа на два месяца одного! Где это видано! Ни одна нормальная жена так не поступит!
Анна молча открыла шкаф и начала складывать в коробку свои вещи. Не всё, только самое дорогое, самое важное для неё. Максим смотрел на эту сцену, и ледяной ужас сковывал его. Он видел свой брак, свою жизнь, рассыпающимися на части прямо у него на глазах, под аккомпанемент сестриных воплей.
Наконец, Анна закончила. Она вынесла четыре запечатанные коробки в коридор, оставив пятую пустой. Затем она обулась, надела куртку. И только тогда она снова посмотрела на Максима. Она смотрела на него поверх головы его сестры, которая всё ещё что-то говорила, но её слова уже превратились в бессмысленный белый шум.
— Дело никогда не было в ней, Максим, — сказала Анна тихо, но её голос прорезал пространство, заставив Ольгу замолчать на полуслове. — Она просто индикатор. Лакмусовая бумажка. Дело всегда было в тебе. В твоей неспособности быть мужем своей жены, а не братом своей сестры. Ты хороший брат, возможно. Но как муж ты — пустота. Никто. Живи с ней. Ты её заслужил.
Она развернулась, открыла дверь и вышла, оставив её незапертой. Через минуту она вернулась, молча подхватила коробки одну за другой и унесла. Максим слышал, как поднялся лифт, как закрылись его двери. И всё.
Он остался стоять посреди коридора рядом с сестрой. Ольга что-то говорила про «стерву», про то, что «так даже лучше, братик, найдёшь себе достойную». Но он её не слышал. В ушах у него звенели последние Аннины слова. В квартире, из которой ушла жизнь, остался только запах жареного лука, валокордина и его сокрушительного, окончательного поражения.