— Это не твой дом, а дом твоей сестры! — шипел муж, и слова его падали, как удары тупым ножом, медленно и больно.
Маргарита замерла посреди гостиной, сжимая в руке мобильный. Всего минуту назад она спокойно разговаривала с подругой, обещала помочь, звала пожить. Всего минуту. Теперь мир сузился до размеров этой комнаты, залитой вечерним солнцем, до бледного лица Дмитрия, искаженного злостью.
— Что? — это был не вопрос, а выдох, звук лопнувшего мыльного пузыря. Мозг отказывался складывать слова в единый смысл. Сестра? Какая сестра? У нее была только сводная сестра, Ольга, от первого брака матери, но они с ней не виделись лет десять, и дом этот… этот дом был отцовским. Ее отца. Тот самый, в который они с Дмитрием въехали после похорон, который они вместе отремонтировали, в каждой трещинке штукатурки которого была частица ее памяти.
Дмитрий фыркнул, прошелся по комнате, с наслаждением растягивая паузу. Он любил такие моменты — моменты превосходства, моменты своей осведомленности.
— Ну да, Марго. Удивлена? Твой идеальный папочка не такой уж и идеальный. — Он подошел к старому папиному бюро, тому самому, красного дерева, которое Маргарита не позволяла ему менять. Он рылся в ящике, шурша бумагами. — Говорил тебе, не надо никого к нам тащить. Хватит с нас твоих убогих подружек с их вечными проблемами. Хватит устраивать здесь благотворительный приют.
— Катя не убогая! Ее муж избивает! — вырвалось у Маргариты, но звучало это слабо, глупо, будто она оправдывалась за то, что дышит.
— А мне какая разница? — Дмитрий обернулся, в руке у него был пожелтевший лист, сложенный вчетверо. — Моя разница в том, что мы живем здесь словно нелегальные жильцы. Терпим милость твоей сестры.
Он бросил лист на журнальный столик, прямо на глянцевый журнал об интерьерах, который Маргарита листала с утра.
— Смотри. Расписка, дарственная… Не знаю, как это правильно называется. Твой отец, еще до того, как с ним стало плохо, прописал тут некую… Елену. Свою дочь. Рожденную вне брака. Вот, черным по белому.
Маргарита не двигалась. Ноги стали ватными. Солнечный луч, падавший на паркет, вдруг показался ей враждебным, слишком ярким. Она медленно, как во сне, подошла к столу и взяла бумагу. Бумага была шершавой, пахла пылью и временем. Папин почерк. Она узнавала его из тысячи. Аккуратные, округлые буквы. «Я, нижеподписавшийся… передаю в дар… закрепляю право пожизненного проживания…» Имя: Елена. Отчество — ее отца. Фамилия — незнакомая, чужая.
— Не может быть, — прошептала она. — Это какая-то ошибка. Он бы… он бы сказал.
— Сказал? — Дмитрий громко рассмеялся, и смех его резал слух. — А зачем? Чтобы твоя мать с ним развелась? Чтобы ты смотрела на него как на… как на обычного мужика, который нагулял ребенка на стороне? Он все красиво обставил. Прописал ее, но оставил за собой право жить тут. А после его смерти право перешло к нам. Но хозяин — она. Юридически. Так что твоя Катя со своими синяками может идти… куда подальше. Потому что это не мы решаем, кого тут селить.
Маргарита опустилась в кресло, все еще сжимая в пальцах зловещий документ. Комната поплыла. Вот эта трещинка на потолке, которую она всегда сравнивала с очертаниями Италии… Папа смеялся, говорил, что у нее бурная фантазия. А вот пятно от вина на ковре, которое Дмитрий так и не смог вывести… Они тогда ссорились из-за этого. Мелочи. Осколки жизни. Которая оказалась ложью.
Он лгал. Все эти годы. Ее идеальный, честный, принципиальный отец. У него была другая семья. Другая дочь. Елена.
— Откуда у тебя это? — голос ее сорвался. — Где ты это нашел?
— Искал старые страховки, — Дмитрий пожал плечами, явно довольный эффектом. — Наткнулся. Видимо, твой папа не хотел, чтобы это всплыло. Но забыл уничтожить. Или не успел.
Он подошел к ней, навис над ней, заслонив свет.
— Так что, милая, хватит играть в благодетельницу. Заботься лучше о нашем будущем. Пока нас отсюда не выгнали.
Он ушел на кухню, громко включил воду. Маргарита сидела, не двигаясь. Шум воды сливался с гулом в ушах. Она смотрела в окно на старый клен, который папа посадил, когда они только переехали. «Расти, Маргоша, — говорил он, — дерево будет тебе другом».
А у него была другая дочь. Елена. Для которой, возможно, он сажал другие деревья в другом месте.
Она развернула бумагу снова. Год. За два года до его болезни. Значит, он знал о ней все это время. Поддерживал? Видел? Любил?
Это было хуже ссоры с Дмитрием. Хуже его шипения и зла. Это было предательство из могилы. Удар в спину от самого близкого человека.
Она подняла телефон. Катя прислала сообщение: «Рита, ты не передумала? Я уже собрала вещи».
Маргарита посмотрела на сообщение, потом на документ. На свое отражение в темном экране телевизора — испуганное лицо, широко раскрытые глаза.
«Нет, — подумала она. — Я не передумала».
Но это уже была не просто помощь подруге. Это был вызов. Ей, той невидимой сестре. Ему, Дмитрию, который думал, что сломал ее. И тени отца, который оставил ей в наследство не дом, а лабиринт лжи.
Она медленно, очень медленно набрала ответ Кате: «Приезжай. Все в порядке».
И отправила.
Потом поднялась, подошла к бюро и аккуратно, стараясь не шуметь, выдвинула ящик полностью. Она должна была найти остальные зацепки. Письма. Фотографии. Все, что могло бы рассказать о Елене. О той части жизни отца, которую он у нее украл.
Первая часть лабиринта была пройдена. Впереди были только темные коридоры. Но отступать она не собиралась.
***
Ночь Маргарита провела не смыкая глаз. Рядом посапывал Дмитрий, довольный, будто кот, свернувшийся на чужой добыче. Его откровенность была циничной, но она дала ей ключ. Тяжелый, ржавый, но ключ.
Как только за окном посветлело, а за спиной мужа загромыхало равномерное похрапывание, Маргарита бесшумно выбралась из постели. Пол был холодным, но она не чувствовала холода. Только жгучую потребность — докопаться.
Бюро отца стояло в гостиной, как молчаливый свидетель. Оно всегда казалось ей хранителем семейных секретов, но таких — теплых, пахнущих старыми книгами и ладаном. Теперь же оно смотрело на нее пустыми замочными скважинами, словно говоря: «Ты сама хотела знать правду».
Она выдвинула ящик полностью. Аккуратно, стараясь не издать звука, вытащила папки с документами. Страховки, налоговые декларации, гарантийные талоны на давно сломавшуюся технику. Жизнь, расписанная в казенных бумажках. И среди них — пустота. Ни единой зацепки о Елене.
Сердце начало сжиматься от паники. А что, если Дмитрий сфабриковал эту расписку? Чтобы просто выжить ее из дома, морально сломать? Нет, почерк… почерк был папиным. Она не сомневалась.
Маргарита отодвинула бюро от стены. Сзади, в слое пыли и паутины, лежала небольшая картонная коробка, некогда обклеенная красивыми обоями, а теперь выцветшая и помятая. Она помнила ее — там отец хранил «личное». Открытки от нее, маленькой, его записные книжки.
С замирающим сердцем она достала коробку и уселась с ней на пол, в луч утреннего солнца.
Первая же записная книжка, самая старая, с потертым кожаным переплетом, преподнесла удар. На первых страницах — обычные контакты. А потом, в разделе «Л», почти в самом низу… Сначала шла «Люда» — тетя Люда, мамина сестра. А под ней — «Лена». И телефон. Старый, городской, с кодом того района, где они жили раньше.
Рука задрожала. Она существовала. Не просто имя на бумаге, а человек с телефоном.
Маргарита лихорадочно перебирала остальное. Старые фотографии. И снова — удар в солнечное сплетение. Групповой снимок, отец на каком-то пикнике с коллегами. Молодой, улыбающийся. И рядом с ним — женщина с темными волосами. А на руках у женщины — маленькая девочка, лет трех. Отец одной рукой обнимал женщину за плечи. Случайный жест? Или… Нет, он смотрел на них с такой нежностью, которой Маргарита, казалось, никогда не видела в его глазах. Она всегда считала его сдержанным, даже суховатым. А здесь — он сиял.
Она перевернула фотографию. На обороте мелкий почерк: «С Леной и Леночкой, Июль, 94-й».
Лена. Леночка.
94-й год. Ей, Маргарите, было тогда семь лет. Она болела ветрянкой, и папа целыми днями читал ей вслух по телефону. Говорил, что задерживается на работе.
Ворох старых писем. И среди конвертов с маминым почерком — один, без обратного адреса. Маргарита вскрыла его дрожащими пальцами. Письмо было коротким.
«Дорогой папа. Спасибо за деньги. Но этого мало. Маме плохо, нужна операция. Ты обещал помочь. Лена учится хорошо, но ей нужен репетитор по английскому. Ты же говорил, хочешь, чтобы она поступила в хороший вуз. Прошу тебя, не бросай нас снова. Твоя дочь, Лена».
Дата. За несколько месяцев до смерти отца.
Маргарита отшвырнула письмо, будто оно обожгло ей пальцы. «Твоя дочь, Лена». Не «ваша», а «твоя». Слово «папа» резануло слух. Это была не просьба. Это был крик о помощи. И он… он что? Помог? Или снова отвернулся?
Она сидела на полу, обняв колени, и смотрела в окно. Весь ее мир, все теплые воспоминания о детстве рассыпались в прах. Каждая его ласка, каждое «Маргоша, я тобой горжусь» — отзывалось теперь фальшью. Он гордился ею, пока у него была другая, тайная семья, которой он, судя по всему, не гордился. Содержал? Стыдился?
Вдруг скрипнула дверь. На пороге стояла Катя, бледная, с испуганными глазами, сжимая в руках стакан воды.
— Рита, ты чего на полу? Я услышала шум… — она осеклась, увидев разбросанные бумаги и лицо подруги. — Что случилось? Ты плачешь?
Маргарита даже не заметила слез. Она молча протянула Кате фотографию. Та взяла ее, внимательно рассмотрела.
— Это… твой отец? А это кто?
— Сестра, — хрипло выдохнула Маргарита. — Оказывается, у меня есть сестра. И этот дом, по документам, ее.
Катя медленно опустилась на пол рядом. Она не стала говорить утешительных слов, не стала возмущаться. Она просто обняла Маргариту за плечи. И в этой тишине, в этом простом жесте была такая сила, какой не было во всех словах Дмитрия.
— Что ты будешь делать? — тихо спросила Катя.
— Не знаю, — честно ответила Маргарита. Она посмотрела на телефонный номер в записной книжке. — Но я должна узнать. Должна посмотреть ей в глаза.
— Рита, подожди, это опасно. Ты не знаешь, что это за люди.
— А я кто? — вдруг резко спросила Маргарита. — Я — законная дочь? Или я — дочь от «официальной» семьи, жившая в неведении, пока мой отец разрывался между двумя домами? Я уже не знаю, кто я.
Она взяла телефон. Пальцы сами набрали тот старый номер. Сердце колотилось где-то в горле. Гудок. Второй. Третий. Вот-вот сработает автоответчик.
— Алло? — женский голос. Усталый, глуховатый.
Маргарита просто сбросила вызов.
— Ты чего? — удивилась Катя.
— Она дома, — прошептала Маргарита. — Она жива!
Она поднялась с пола, внезапно ощутив не слабость, а странную, холодную решимость. Боль и шок сменились чем-то другим. Жаждой справедливости? Мести? Она еще не знала.
— Катя, ты поможешь мне? — она посмотрела на подругу. — Нам нужно найти ее. Не звонить, а найти.
Катя, все еще держа в руках злополучную фотографию, кивнула. В ее глазах читалась та же решимость. Две женщины, обе с изломанными судьбами, против лжи, оставленной им в наследство мужчинами.
— Конечно, помогу.
Маргарита подошла к окну. Утро было ясным, безоблачным. Таким же, как в тот день, когда они хоронили отца. Она тогда думала, что хоронит самого честного человека на свете.
Теперь ей предстояло откопать правду. Какой бы горькой она ни была.
***
Они нашли адрес быстро. Слишком быстро, как будто сама судьба подталкивала Маргариту к порогу. Помогла Катя, копнув через знакомых в паспортном столе. Оказалось, Елена жила не просто в том же районе, а в пяти остановках от их дома, в старой кирпичной пятиэтажке с облупившейся штукатуркой.
— Ищешь свою принцессу? — бросил он ей утром, заваривая кофе. — Напрасно время тратишь. Думаешь, она тебя с распростертыми объятиями встретит? Она тебя ненавидит, дура. Всю жизнь ненавидела. За то, что у тебя был папа, а у нее — только алименты.
Маргарита ничего не ответила. Его слова больше не жгли, они отскакивали от нее, как горох от стены. Она была сосредоточена, как снайпер перед выстрелом.
Она стояла перед серой дверью с номером 34, рука сама потянулась к звонку. Катя была на улице, в качестве тыла. «Если что, я сразу вызову полицию», — сказала она. Но Маргарита знала — полиция здесь не нужна. Это был ее бой.
Дверь открыла женщина. Невысокая, с уставшим лицом, в простом домашнем халате. В ее глазах — ни капли удивления, только глубокая, выстраданная усталость. Она была похожа на отца. Сильнее, чем сама Маргарита. Те же серые, внимательные глаза, тот же разрез губ.
— Маргарита? — тихо спросила женщина. — Я знала, что ты придешь. Рано или поздно.
Это было последнее, чего ожидала Маргарита. Полное отсутствие сюрприза. Ее впустили в небольшую, но уютную квартиру. Пахло пирогами и лекарствами. В кресле у окна сидела пожилая, очень худая женщина — та самая Лена с фотографии. Мать Елены. Она смотрела на Маргариту пустым, невидящим взглядом.
— Мама уже не узнает никого, — пояснила Елена, предлагая чай. — После инсульта.
Они сидели за кухонным столом. Молчание было оглушительным.
— Ты знала обо мне? — наконец выдохнула Маргарита.
— Конечно. Он… папа… часто показывал твои фотографии. Говорил, какая ты умница, как ты хорошо учишься. — Голос Елены был ровным, без обиды. Просто констатация факта.
— Почему… почему ты никогда?.. — Маргарита не могла подобрать слов. Вся ее ярость, вся подготовленная обвинительная речь растаяла в этом простом, печальном спокойствии.
— А зачем? — Елена посмотрела на нее прямо. — Чтобы разрушить твою семью? Чтобы сделать больно твоей маме? Он просил этого не делать. Говорил, что однажды все само уладится. — Она горько усмехнулась. — Обещал… обещал, что мы будем жить в том доме. После. Но не успел ничего уладить.
Она рассказала все. Не спеша. Как отец любил ее мать, но не смог уйти из семьи из-за маленькой Маргариты. Как он помогал им, но тайком. Как мучился этим раздвоением. А та самая дарственная на дом — это была его попытка обеспечить будущее своей второй, тайной дочери. Юридическая хитрость, чтобы после его смерти у них был кров над головой.
— Но он не учел, что умрет так быстро, — Елена пожала плечами. — Не успел все объяснить тебе. А я… я не имела права требовать. У меня была мама, за которой нужно было ухаживать. Да и твой муж… — она посмотрела на Маргариту с легкой жалостью, — он нашел меня через полгода после вашей свадьбы. Объяснил, что вы теперь семьей живете в доме, и что предъявлять права бессмысленно. Сказал, что ты… не очень хорошо воспримешь новость о моем существовании.
Маргариту будто окатили ледяной водой. Дмитрий. Всю эту ложь, все эти годы он знал. И не просто знал — он использовал это как козырь, как таран, чтобы держать ее в повиновении. Он играл на ее незнании, как на скрипке.
— Так почему же сейчас? — спросила Маргарита, чувствуя, как внутри закипает новый, чистый гнев. — Почему он сейчас все рассказал?
— Потому что отец умер, — тихо сказала Елена. — А я… я выхожу замуж. И собираюсь уезжать. Дмитрий, видимо, узнал об этом. И решил, что теперь можно «поставить тебя на место». Раз уж я не буду претендовать на дом.
Освобождение наступило не в виде озарения, а как тихий, ясный щелчок. Все пазлы встали на свои места. Весь пазл под названием «Жизнь с Дмитрием». Его постоянные упреки, его стремление контролировать каждый ее шаг, его ядовитые фразы о том, что она «должна быть благодарна», что он «терпит» ее в этом доме. Это была не любовь. Это была власть. Власть, построенная на лжи.
Маргарита встала из-за стола.
— Спасибо тебе, Лена. За правду.
— А что ты будешь делать? — в голосе Елены впервые прозвучала тревога.
— То, что должна была сделать давно.
Она вышла из квартиры, не оглядываясь. Катя ждала ее внизу.
— Ну что? Все хорошо?
— Лучше не бывает, — сказала Маргарита, и впервые за много дней ее улыбка была настоящей.
***
Дмитрий встретил ее в прихожей их — нет, ЕЕ — дома с самодовольным видом.
— Ну что, встретилась с сестричкой? Убедилась, что я прав?
Маргарита прошла мимо него в гостиную, сняла пальто и положила его на стул. Потом повернулась к нему. Смотрела прямо в глаза. Спокойно. Так спокойно, что ему стало не по себе.
— Да, Дима, убедилась. Ты — трус и манипулятор. Ты знал все эти годы. И молчал. Чтобы было чем меня приструнить.
Он попытался что-то сказать, перейти в контратаку, но она подняла руку.
— Молчи. Вещи соберешь сегодня. Я вызываю завтра риелтора. Этот дом будет продан. Половина денег по закону — твоя. Вторую половину я переведу Елене. Это ее отцовское наследство. А я… — она посмотрела на трещину в виде Италии на потолке, — а я на свою часть куплю маленькую студию. Без тебя. Без призраков. И без лжи.
Она ждала истерики, скандала. Но Дмитрий лишь побледнел. Он видел в ее глазах не истерику, а сталь. И понимал — все кончено. Его власть рухнула в один миг, разрушенная простой правдой, прозвучавшей из уст той, кого он считал слабой.
— Ты совсем охамела! — прошипел он уже без всякой силы, лишь по инерции.
— Нет, — тихо ответила Маргарита. — Я просто проснулась.
Она повернулась и вышла на кухню, чтобы поставить чайник. Впервые за долгие годы она чувствовала не боль, не обиду, а абсолютную, оглушительную тишину. Тишину после бури.
И в этой тишине начиналась ее новая жизнь.