— Ты опять за свое? Кирилл, я же просила! Где мне взять такие деньги?
— Мам, это не «опять», это шанс! Последний раз, честно. Ты же знаешь, я не прошу на ерунду. Этот проект, он выстрелит, я уверен. Все просчитано.
Марина смотрела на сына, и сердце сжималось от смеси любви и бессильной досады. Ему двадцать четыре, а в глазах все тот же мальчишеский азарт, та же вера в чудо, которая уже не раз приводила их к разбитому корыту. Высокий, красивый, так похожий на покойного отца, он умел быть обаятельным, когда ему что-то было нужно.
— Мы уже «просчитывали». И с теми вложениями в криптовалюту, и с «супер-выгодной» франшизой кофейни. Кирилл, у меня зарплата библиотекаря. У нас за квартиру долг за два месяца. Какие вложения?
— Вот именно поэтому! — он шагнул к ней, понизив голос до заговорщицкого шепота. — Чтобы выбраться из этой ямы. Чтобы ты наконец уволилась со своей копеечной работы. Я все верну, мам. С процентами. Через полгода будешь на море лежать, я тебе обещаю.
Она устало опустилась на старый кухонный стул. Обещания. Она слышала их столько раз. После смерти мужа она тянула Кирилла одна, отказывая себе во всем, только чтобы у сына было все не хуже, чем у других. Хорошая одежда, репетиторы, новый компьютер. А он вырос и теперь хотел всего и сразу, презирая долгий и честный труд.
— Денег нет, — твердо сказала она.
Он прошелся по крохотной кухне, задев плечом старенький холодильник.
— Я знаю, что есть. Ты откладывала. На ремонт.
Марина вскинула на него глаза. Она никому не говорила об этих деньгах. Прятала по тысяче, по две с каждой зарплаты, с редких подработок. Мечтала хотя бы поменять текущие трубы в ванной и переклеить обои в коридоре, которые уже отходили от стен, как сухая кожа.
— Не смей, — прошептала она.
Лицо Кирилла стало жестким, исчезла вся его обаятельная улыбка.
— Мам, это важно. Пойми. Важнее каких-то обоев.
— Это мои деньги. Я их заработала.
— А я твой сын! — почти выкрикнул он. — Или ты хочешь, чтобы я всю жизнь, как ты, за три копейки на полставки сидел? Я хочу жить, а не существовать!
Он резко развернулся и вышел из кухни. Марина услышала, как он прошел в ее комнату. Сердце заколотилось. Она бросилась за ним. Кирилл уже стоял у комода, где в шкатулке из-под чая лежала ее скромная заначка. Он не стал даже открывать ее. Он просто взял всю шкатулку.
— Кирилл, не надо, пожалуйста, — голос сорвался.
Он не посмотрел на нее. Его взгляд был устремлен куда-то в сторону, на стену. В его лице была холодная решимость. Он молча сунул шкатулку во внутренний карман куртки. Потом прошел мимо нее, оцепеневшей, к выходу. Уже в дверях он на секунду обернулся. В его глазах не было злости, только какая-то отстраненная усталость, будто это не он грабил собственную мать, а исполнял неприятный, но необходимый ритуал. Он молча забрал из кошелька, лежавшего на тумбочке, последние несколько сотен на проезд и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
Марина осталась стоять посреди коридора. Щелчок замка прозвучал оглушительно в наступившей тишине. Она медленно подошла к комоду, механически выдвинула ящик. Пусто. В кошельке тоже было пусто. В холодильнике — полбатона хлеба и остатки вчерашнего супа. А до зарплаты еще две недели.
Она не плакала. Слез не было, только звенящая пустота внутри. Казалось, вместе с деньгами он забрал из нее что-то последнее — надежду, веру, силы. Она села на пол, прислонившись спиной к стене, и долго смотрела в одну точку, не видя ничего перед собой.
Прошли сутки. Кирилл не звонил. Марина сходила на работу, механически выдавала книги, отвечала на вопросы читателей, улыбалась. Никто и не догадался, что внутри у нее выжженная пустыня. Дома она доела суп, потом хлеб. Пила воду из-под крана. Голод ощущался слабо, приглушенный постоянной тупой болью в груди. Она смотрела на телефон, но он молчал. Она знала, что звонить самой бесполезно. Он не ответит, пока не потратит все до копейки.
Вечером второго дня, когда она уже собиралась лечь спать, чтобы просто не чувствовать голода, раздался звонок. Незнакомый номер.
— Марина? Маринка, это ты? — раздался в трубке бодрый, чуть дребезжащий женский голос.
Марина не сразу узнала его.
— Да… А кто это?
— Ленка Соколова! Не узнала? Мы же в одной группе в институте учились!
Лена. Конечно. Веселая, громкая, всегда душа компании. Они не виделись лет двадцать, если не больше. После института их пути разошлись.
— Лена? Привет. Надо же… Откуда у тебя мой номер?
— Ой, мир тесен, подруга! Я тут с Валькой нашей встретилась, разговорились, она и дала. Слушай, я по делу звоню, времени в обрез. У меня тут ситуация горит. Ты сейчас как, работаешь?
— Да, в библиотеке.
— Понятно. А замужем?
— Я вдова давно, — сухо ответила Марина.
— Ох, прости, я не знала… Слушай, у меня к тебе предложение, от которого, как говорится, нельзя отказаться. Есть у меня один знакомый, очень хороший человек, Виктор Николаевич. Вдовец тоже. Профессор бывший, на пенсии. Живет один в большом загородном доме. Ему нужна… ну, не то чтобы сиделка, он в полном порядке, скорее помощница по хозяйству и компаньонка. Чтобы и прибраться, и приготовить, и поговорить иногда. Он человек замкнутый, чужих не любит. А я про тебя вспомнила, ты же всегда такая спокойная была, надежная. И живешь одна. Он предлагает полное содержание, отдельную комнату и зарплату очень хорошую. Прямо очень. Как тебе?
Марина молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Уехать. В другой дом. Где будет еда, тепло и работа. Подальше от этой квартиры, где каждый угол напоминал о предательстве.
— Почему я? — тихо спросила она.
— Говорю же, вспомнила про тебя. Ты порядочная, интеллигентная. Ему именно такая нужна. Он не хочет абы кого с улицы брать. Так что? Дело срочное, он хочет, чтобы человек уже завтра приехал.
Завтра. Это казалось нереальным. Но что ее здесь держало? Долги? Пустой холодильник? Сын, который появится только тогда, когда снова понадобятся деньги?
— Я… я согласна, — выдохнула Марина, сама удивляясь своей решимости.
— Вот и умница! — обрадовалась Лена. — Диктую адрес. Записывай. Приезжай часам к одиннадцати утра. Я его предупрежу. Не бойся, он человек золотой, хоть и с причудами.
Положив трубку, Марина почувствовала, как по щекам текут слезы. Первые за эти дни. Но это были не слезы отчаяния. Это было что-то другое. Она быстро собрала небольшую сумку: пара кофт, смена белья, халат, зубная щетка, любимая книга. Она оставила на столе записку для Кирилла: «Я уехала работать. Не ищи меня». Она не знала, вернется ли сюда когда-нибудь. Уходя, она не стала закрывать дверь на ключ. В этой квартире больше нечего было брать.
Дом Виктора Николаевича оказался еще больше, чем она представляла. Старый, кирпичный, с высокими окнами и заросшим садом. Он стоял в элитном поселке, где за высокими заборами угадывались такие же внушительные особняки. Ее встретил сам хозяин. Это был высокий, сухой старик лет семидесяти с седой бородой и пронзительными, очень умными глазами. Он был одет в старый, но чистый шерстяной свитер и вельветовые брюки.
— Марина? Проходите, — его голос был глухим, не привыкшим к разговорам. — Елена предупредила.
Он провел ее внутрь. В доме пахло пылью, старыми книгами и чем-то еще, неуловимо-печальным. Огромный холл, лестница на второй этаж, высокие потолки с лепниной. Все говорило о былом достатке, но сейчас дом выглядел запущенным, неухоженным.
— Ваша комната наверху, вторая дверь слева, — сказал он, не глядя на нее. — Располагайтесь. На кухне можете взять все, что нужно. Правила простые: тишина, порядок и не трогать ничего в моем кабинете. В остальном — на ваше усмотрение. Обязанности… Думаю, вы сами видите. Уборка, готовка. Я ем простую пищу. Встаю рано, ложусь поздно. Вопросы есть?
— Нет, Виктор Николаевич, — тихо ответила Марина.
— Вот и хорошо, — он кивнул и удалился в ту самую комнату, которую назвал своим кабинетом. Дверь за ним закрылась.
Марина поднялась в свою комнату. Она была небольшой, но уютной, с окном, выходящим в сад. Старая, но добротная кровать, шкаф, кресло. После ее тесной квартиры это казалось роскошью. Она разобрала сумку и спустилась на кухню. Здесь тоже царил беспорядок, но было видно, что кухней пользуются. Марина нашла кастрюлю, сварила себе простой суп из овощей, которые нашла в холодильнике. Она ела медленно, наслаждаясь каждым глотком. Это была первая нормальная еда за последние дни.
Первая неделя прошла в молчании. Марина убирала дом, отмывая многолетнюю пыль, стирала шторы, наводила порядок. Виктор Николаевич почти не выходил из кабинета. Она оставляла ему еду на подносе у двери, а потом забирала пустую посуду. Они почти не разговаривали. Марина не навязывалась. Она чувствовала, что этому человеку нужно одиночество, и уважала это.
Постепенно дом начал оживать. Засияли чистотой полы, исчезла паутина по углам, в вазах, которые она нашла в кладовке, появились простые осенние ветки из сада. Марина обнаружила в гостиной рояль под пыльным чехлом. Она сняла чехол, протерла инструмент. Клавиши были желтыми от времени.
Однажды вечером, когда она заканчивала уборку на кухне, Виктор Николаевич вышел из своего убежища.
— Вы играете? — спросил он, кивнув в сторону гостиной.
— Немного. В музыкальной школе училась, — смутилась Марина.
— Сыграйте что-нибудь, — попросил он неожиданно.
Она растерялась. Она не прикасалась к инструменту много лет. Но отказать было неудобно. Она прошла в гостиную, села за рояль. Пальцы сами вспомнили простую мелодию из старого фильма. Она играла неуверенно, сбиваясь, но мелодия лилась, наполняя тихий дом звуками. Виктор Николаевич стоял в дверях и слушал. Когда она закончила, он ничего не сказал, только кивнул и ушел обратно в кабинет. Но на следующий день она увидела, что рояль настроен. Видимо, хозяин вызвал мастера.
Это стало их маленькой традицией. Каждый вечер Марина играла. Иногда он выходил слушать, иногда нет, но она знала, что он слышит. Они начали понемногу разговаривать. Он спрашивал о книгах, которые она читала, она — о растениях в саду. Разговоры были короткими, но Марина чувствовала, как лед между ними понемногу тает.
Она узнала, что он был профессором филологии, специалистом по Серебряному веку. Его жена Алина, тоже филолог, умерла пять лет назад. После ее смерти он ушел на пенсию, замкнулся и почти перестал выходить из дома.
— Она очень любила музыку, — сказал он однажды, когда Марина доигрывала ноктюрн Шопена. — Особенно эту вещь. Она и играла лучше, чем вы. Без обид.
— Я не обижаюсь, — улыбнулась Марина.
Это была первая его почти личная фраза.
Однажды, убирая в гостиной, она нашла старый фотоальбом. Она не хотела лезть в чужую жизнь, но альбом был открыт. На фотографии молодая, смеющаяся женщина с копной рыжих волос обнимала совсем еще молодого Виктора Николаевича на фоне моря. Алина. У нее было удивительно светлое, счастливое лицо.
— Она была как солнце, — раздался за спиной голос хозяина. Марина вздрогнула, обернулась. Он стоял и смотрел на фотографию. — Освещала все вокруг. А когда она ушла, свет погас.
Он подошел, взял альбом из ее рук и аккуратно закрыл его.
— Простите, я не должна была…
— Ничего, — он вздохнул. — Вы хорошая женщина, Марина. Порядочная. Лена не ошиблась.
Прошел месяц. Марина привыкла к этому дому, к его тишине, к своему странному, молчаливому хозяину. Она впервые за много лет чувствовала себя спокойно. Мысли о сыне причиняли боль, но эта боль стала глуше, словно доносилась издалека. Он ни разу не позвонил. Она понимала, что это значит. У него еще были деньги.
Виктор Николаевич стал больше времени проводить вне кабинета. Иногда он сидел в кресле в гостиной с книгой, пока Марина занималась делами. Иногда они вместе гуляли по саду. Он рассказывал ей о своих студентах, о научных конференциях, о путешествиях, в которых они бывали с женой. А она слушала. Ей нравилось слушать его тихий, размеренный голос.
Однажды вечером, когда они пили чай на кухне, он спросил:
— У вас есть дети?
Марина замерла с чашкой в руке.
— Да. Сын. Кирилл.
— Он взрослый?
— Двадцать четыре.
— Вы не скучаете по нему?
Марина опустила глаза. Что она могла ответить? Что ее сын обокрал ее и исчез? Что она скучает по тому мальчику, которым он когда-то был, а не по тому чужому, эгоистичному человеку, которым он стал?
— Мы… поссорились, — уклончиво ответила она.
Он больше не спрашивал. Но во взгляде его было столько понимания и такта, что Марине захотелось плакать.
А через неделю раздался звонок. На экране высветился номер Кирилла. У Марины похолодело внутри. Она вышла в сад, чтобы Виктор Николаевич не слышал.
— Алло.
— Мам? — голос в трубке был чужим, виноватым и жалким. — Мама, это я.
— Я знаю, — ровно ответила она.
— Мам, прости меня. Я такой дурак. Я все потерял. Меня обманули, подставили… У меня нет ни копейки, я даже не знаю, где ночевать сегодня.
Она молчала. Вся ее выстроенная за этот месяц броня спокойствия треснула. Ей было жаль его. Безумно жаль. Но она вспомнила его холодные глаза в тот день. Вспомнила пустой кошелек и пустоту в собственной душе.
— Где ты? — спросила она.
Он назвал адрес какого-то дешевого хостела на окраине города.
— Я не могу тебя забрать, — сказала она твердо, сама удивляясь своему голосу. — Но я могу помочь тебе найти работу. Настоящую работу, Кирилл. Грузчиком, дворником, кем угодно. Ты здоровый парень. И сниму тебе комнату на первое время. Самую простую. Большего я сделать не могу. И денег больше не дам. Ни копейки.
В трубке наступило молчание. Он, видимо, ожидал другого. Что она бросится его спасать, плакать, причитать, отдаст последнее.
— Мам, ты серьезно? — недоверчиво спросил он.
— Абсолютно. Это мое последнее слово. Я перезвоню тебе завтра утром. Подумай.
Она нажала отбой. Руки дрожали. Она вернулась в дом. Виктор Николаевич сидел в гостиной и смотрел на нее.
— Проблемы? — тихо спросил он.
Она кивнула, не в силах говорить.
— Сын?
Она снова кивнула.
Он встал, подошел к ней и очень осторожно, почти невесомо, коснулся ее плеча.
— Вы сильная женщина, Марина. Гораздо сильнее, чем думаете. Идите, приготовьте нам чаю. С мятой. Успокаивает.
Она пошла на кухню, и пока закипал чайник, она поняла, что впервые в жизни поступила правильно. Не как жертвующая всем мать, а как взрослый человек, который несет ответственность не только за своего ребенка, но и за собственную жизнь.
На следующий день она позвонила Кириллу. Он согласился на ее условия. Его голос был по-прежнему растерянным, но в нем уже не было прежней наглости. Через старых знакомых она нашла ему работу на складе и сняла крохотную комнату в коммуналке. Перевела ему на карту сумму, которой должно было хватить на еду на неделю. Это были ее первые заработанные в этом доме деньги.
Вечером она сидела в гостиной и читала. Виктор Николаевич что-то писал за своим столом в кабинете, дверь была приоткрыта. В доме было тихо и спокойно. Марина поймала себя на мысли, что она дома. Здесь, а не в той квартире, где она прожила двадцать пять лет. Она не знала, что будет дальше. Вернется ли когда-нибудь ее сын повзрослевшим и благодарным? Станут ли они с Виктором Николаевичем больше, чем просто хозяином и компаньонкой? Она не знала ответов. Но впервые за долгое время ей было не страшно смотреть в будущее. Она подняла глаза от книги и посмотрела в окно, на темный, заснеженный сад. И впервые за много лет она почувствовала не одиночество, а умиротворение.