Яркий солнечный луч ударил в окно, тут же раздробившись на тысячи маленьких лучиков, забродивших по её лицу. Луч быстро добрался до глаз, ласково щекоча кожу и заползая под плотно сомкнутые ресницы. Она пошевелила головой и, чуть приоткрыв глаза, тут же зажмурилась.
— Опять тётка не додумалась задернуть шторы, — мелькнула мысль. — Сколько раз говорено: нужна полная темнота, чтобы нормально выспаться и спокойно проснуться! Ну конечно, сейчас, как обычно, притащится в комнату и начнёт объясняться, лепетать, найдёт тысячу причин… Мол, боялась побеспокоить, разбудить, зашуметь, ещё что-нибудь в том же духе. Вместо того чтобы честно признаться: просто напросто забыла, потому что давно выжила из ума.
Привычно, в мыслях выдав нерадивой родственнице по первое число, она обречённо вздохнула — и всё же открыла глаза. И несколько раз изумлённо моргнула. Картина, открывшаяся перед ней, была совершенно необъяснима.
Вместо знакомого с детства высокого, так называемого французского окна с тяжёлыми портьерами, отливающими благородным атласом и подхваченными золотистыми шнурами, на неё смотрело небольшое, кривоватое даже на первый взгляд оконце, разделённое на четыре части облезлой рамой. Выцветшая, словно несмываемая, занавеска выглядела так, будто её не стирали ни разу в жизни.
Кусок ситцевой ткани, неумело зацепленный за два гвоздя в стене, мог называться занавеской лишь с большой натяжкой. Треснувшее и небрежно заклеенное обыкновенным пластырем окно было столь мутным и грязным, что трудно было поверить — как через него пробиваются солнечные лучи.
На узком, тоже очень грязном подоконнике валялось множество засохших мух, а над ними, стоя как памятник, высился треснувший глиняный горшок с давно погибшим растением. Ошарашенная этим, она поспешно перевела взгляд направо — и увидела ещё большее безобразие.
Стенная штукатурка, которую когда-то явно накладывали небрежно, осыпалась местами, обнажив тёмные брёвна стены. Прямо напротив, вбитый в стену гвоздь грубо отколол кусок штукатурки, и на нём криво болтался бумажный перекидной календарь с весёлым бычком в дурацком новогоднем колпаке и какими-то неправильными, несуразными цифрами сбоку.
— Ну, этому календарю лет пять, не меньше, — подумала она, морщась. — Весь грязный, выцветший…
Слева взгляд задержался на покрытых пылью и давно остановившихся настенных часах. Ещё — пара дыр с разрушениями вокруг, напоминание о вечном ремонте.
Она поспешно подняла глаза вверх, будто ища хоть какие-то признаки цивилизации — но зря. Кривая, тёмная деревянная балка тянулась под странным углом через потолок, увешанный паутиной и трещинами. Балка казалась готовой вот-вот обрушиться вниз.
А сама она лежала на старом продавленном диване с затёртой до дыр обивкой. Испуганно подпрыгнув, она схватилась за голову и снова опустила её на подушку. Брезгливость отступила перед головной болью, больно укоряя хозяйку за поспешные движения.
— Так, это просто дурацкий сон, — сказала она вслух дрожащим голосом. — Мне приснилась какая-то ерунда.
Она закрыла глаза:
— Сейчас проснусь — и всё исчезнет. Исчезнет это старое и убогое! — шёпотом бормотала она, судорожно зажмурив веки, как ребёнок, пытающийся спрятаться от страха.
Но, едва осторожно открыв глаза, поняла — ничего не исчезло. Не растаяло. Не изменилось.
Наоборот, всё стало ещё хуже. В ногах обнаружилась куча сваленного как попало, явно не чистого тряпья. Из потёртого, засаленного подлокотника дивана торчали клочки поролона, а лежать на всём этом было совершенно невмоготу. С трудом шатаясь, она всё же встала на дрожащие ноги.
Голова продолжала вести себя так, словно внутри разместили тяжёлый чугунный колокол — тот знал себе дело, раскачивался, гудел и бил набатом так, что, казалось, вот-вот разнесёт черепную коробку. В глазах — вспышки, разноцветные искры, зигзаги. Губы и язык пересохли так, что, казалось, сейчас просто треснут... В общем, так плохо Татьяне Минаевой не было давно.
Откровенно говоря, она вообще не помнила, чтобы ей когда-нибудь было настолько плохо.
– О, меня зовут Татьяна Алексеевна Минаева, мне двадцать два года, – с облегчением и удовольствием повторила она вслух. – Слава Богу, хотя бы память при мне.
Ведь сколько раз она читала в книжках и видела в фильмах: люди приходят в себя в незнакомом месте и даже не могут вспомнить, кто они такие. Откровенно говоря, такую ситуацию она всегда считала явным художественным вымыслом… Но вот сейчас вдруг охотно поверила — бывает, значит.
– Татьяна Алексеевна… Минаева… – ещё раз, закрепляя вспомненное, произнесла она в полголоса своё имя и даже подмигнула собственному отражению в мутном зеркале, что нашлось на приоткрытой дверце скрипучего шифоньера.
Неожиданно, несмотря на абсурдность ситуации, Таню разобрало веселье. В зеркальной поверхности отражалась фигура с взлохмаченными и спутанными волосами. Она подошла ближе, вгляделась в своё лицо. Да уж... действительно, героиня-ужастика. Тушь на ресницах частично размазалась, частично осыпалась и теперь лежала под глазами неряшливыми пятнами. Сами глаза — красноватые, опухшие, да и всё лицо такое же.
Провела ладонью по волосам, пытаясь хоть как-то их пригладить, зацепилась чем-то и с досадой дёрнула кисть к лицу.
– Ну, конечно… – выдохнула она. – Два ногтя безнадёжно испорчены. Вот уж по-настоящему обидно. Этому великолепному, во всех смыслах слова, маникюру всего-то пара дней отроду, а обошёлся он мне в такую совершенно неприличную сумму…
Прошло всего несколько часов — и всё уже испорчено. Татьяна вдруг опустила руку, испуганно посмотрела на своё отражение и прошептала:
– Господи, какая же я всё-таки… идиотка. Очнулась в какой-то хибаре, неизвестно как вообще здесь оказавшись, с дикой мигренью. Вокруг — ни души… Ноги до сих пор трясутся, будто я только что научилась ходить…
И при всём при этом она готова расплакаться из-за сломанных ногтей. Ну хорошо, пусть не расплакаться, но всё равно – очень и очень досадно. Да ладно, с этим маникюром, в самом-то деле… Есть проблема гораздо важнее. Нужно понять, что же всё-таки с ней происходит.
Татьяна подняла голову и ещё раз внимательно огляделась вокруг. Пусть её трясёт от непонятной слабости. Голова кружится и болит, а к горлу подкатывает тошнота… Всё равно паниковать она не будет. При всех её недостатках истеричкой и простофилией она никогда не была. Вот и сейчас, оказавшись в какой-то совершенно несуразной, неправдоподобной обстановке, она постаралась взять себя в руки и найти всему логичное объяснение.
То, что всё это, к сожалению, не дурной сон, она уже поняла. Реальность происходящего окончательно закрепилась в её сознании, когда Таня больно ударилась пальцами ноги о валяющуюся на полу огромную чугунную гантелю. Значит, раз это всё происходит с ней на самом деле, нужно понять причину.
Самым простым и логичным объяснением было следующее: её разыграли. Тем более что в Татьяниной жизни уже был однажды такой случай — когда её, перебравшую и заснувшую на вечеринке, увезли вместо дома в гостиницу. Тогда она, проснувшись, тоже долго не могла понять, где находится. Правда, в этот раз друзья, если это и в самом деле шутка, явно переборщили с креативом.
Кроме того, они сильно рискуют — ведь когда она узнает, кто додумался притащить ее непонятно куда и положить на этот кошмарный, грязный, дурнопахнущий диван, она начнёт действовать. Вот уж выдумщику придётся нелегко! Тогда инициаторам всей этой шутки лучше сразу для собственной безопасности эмигрировать из страны… Да и с ней самой могли бы быть поаккуратнее. И зачем, спрашивается, было снимать с неё обувь? Кстати, где она вообще, эта обувь? Не видно.
– Ладно, хватит, – подумала Таня, сжимая губы. – Сейчас я выйду из этой жуткой халупы и прибью на месте всех этих шутников.
Кто там вчера тусил с ней в компании в ночном клубе? Подружка Нинка, институтские одногруппники, Валерка, Саша… ещё кто-то. Были и другие люди, которых она почему-то не помнит.
Но самое главное – был же он, Максим… Пожалуй, именно его лицо было последним, что она видела перед тем, как её накрыла полная и глухая темень.
– Что же всё-таки произошло? – пробормотала она вслух, прикрыла глаза от боли в голове и попыталась припомнить вчерашний вечер.
В памяти возникли обрывки, похожие на калейдоскоп из лиц, голосов, громких звуков музыки, запахов, стаканов, мелькающих в голове бестолковой стаей.
Дождавшись, когда стук в висках чуть стихнет, Таня осторожно двинулась к двери – больше похожей на вход в избушку бабы-яги. Дверной косяк был низким, а сама дверца, крашенная, наверное, не менее десятка раз, казалась облезлой и перекошенной.
Не рискнув прикоснуться к ручке, обмотанной какой-то серой тряпкой, Таня толкнула дверь ладонью. Потом ещё раз. Затем уперлась в неё уже двумя руками и изо всех сил надавила. И — потрясённо замерла. Дверь была явно заперта снаружи. Значит, мало того, что её оставили в какой-то древней грязной халупе, так ещё и закрыли здесь.
Шутка явно переходила все границы и затягивалась. Татьяна громко и требовательно забарабанила кулаками по двери.
— Эй! — крикнула она в отчаянии. — Это уже не смешно! Откройте!
И, словно в ответ, с той стороны раздался громкий собачий лай, в котором слышалась явная злоба.
— Вот ещё, — пробормотала Таня, — и собаку сюда притащили, только этого не хватало…
Да что же она, в самом деле — совсем мозги от всего этого отшибло? Телефон! Позвонить любому из их компании и потребовать немедленно прекратить этот дурной розыгрыш… Он должен быть где-то здесь, у неё — телефон! Она метнулась к дивану, с которого встала несколько минут назад, и дрожащими руками обшарила его, в надежде, что смартфон завалился в какую-нибудь складку или щель.
Но поиски ничего не дали. Телефона не было. Так же, как не было её кроссовок, сумочки, замшевой куртки и часов. Татьяна опустилась на ставший уже почти родным диван, глубоко вздохнула и попыталась успокоиться.
— Надо просто подождать… — шепнула она самой себе, стараясь не расплакаться. — Всё это рано или поздно закончится. И чем раньше, тем лучше для тех, кто сыграл со мной в такую неудачную и совсем несмешную шутку.
Татьяна ещё раз с досадой посмотрела на испорченный маникюр и, вздрогнув, словно не веря своим глазам, поднесла руки ближе к лицу. На среднем пальце не было её кольца — того самого, тонкого, изящного, с тремя бриллиантами, которое она почти никогда не снимала… Словно не веря самой себе, Таня последовательно проверила: да, из ушей вынуты маленькие, но очень дорогие старинные серёжки с драгоценными камнями.
И даже золотого кулона, который она всегда носила на тонкой цепочке под одеждой, тоже не было.
— Ну, с ума сойти… — прошептала она. — С меня сняли все украшения. Вообще все…
Чтобы снять кулон, нужно было её обыскать. Никто из друзей на такое не способен…
— Это просто невозможно, — сказала она впервые вслух, испугавшись собственного голоса. — Значит, это никакая не шутка…
Она похищена, ограблена и заперта в старом доме, который больше похож на нищенскую ночлежку. Где он вообще расположен, этот страшный дом? Но хорошо, дверь заперта, да ещё и собака снаружи лает… Но ведь есть окно.
Преодолевая головокружение, Татьяна подошла к наглухо вделанному в стену окошку и, наклонившись, вгляделась в мутное стекло. Взгляд уперся в остатки развалившейся и поросшей травой изгороди, за которой тёмной, непроглядной, высокой стеной вставал лес.
Она отшатнулась от окна, мгновенно покрывшись холодным липким потом.
— Значит, вдобавок ко всем бедам, я ещё и в глухом лесу, — выдохнула она, и слёзы внезапно подступили к глазам.
И похоже, что вышибать окно и орать в надежде, что кто-то придёт на помощь раньше собаки, совершенно бесполезно.
«Господи, во что же я вляпалась?» — тоскливо подумала Таня.
И опять, как ответ на её мысли, снаружи снова послышался лай. Правда, теперь он звучал весело, с повизгиванием — так бывает, когда пёс радуется чему-то.
— Грейфу, перестань, пошёл на место! — раздался громкий и повелительный мужской голос, совершенно незнакомый Татьяне.
От ужаса у неё снова затряслись руки и ноги, подкатила тошнота. Подчиняясь какому-то необъяснимому порыву, она быстро улеглась на диван, плюнув на брезгливость, и, буквально втиснув лицо в старую мятую подушку, закрыла глаза и затаилась.
С той стороны двери раздалась возня, какой-то металлический ляск, потом дверь явно растворилась, и послышались тяжёлые человеческие шаги.
— Обалдеть, ты глянь, она до сих пор в отключке. Слушай, вы сколько ей вкатили-то? Она у нас тут не крякнет? — раздался довольно высокий и встревоженный мужской голос.
— Ты не ори так громко-то, глухих тут нет... — ответил ему другой.
— Но дышит же? — голоса звучали всё ближе.
Татьяна почувствовала, как твёрдые холодные пальцы стиснули ей запястья.
— Нормально всё, пульс есть. А то, что до сих пор в себя не пришла — это даже хорошо. Меньше будет помнить и понимать. Да и нас узнать не сможет. Ладно, давай-ка лучше сами пошевеливаться. Надо собраться, через час за нами Макс приедет.
— А с ней как? — разговор явно шёл о Татьяне.
— Она же проснётся с минуты на минуту...
— Не проснётся. Макс сказал, что минимум до вечера она проваляется без сознания. Потом встанет, пить захочет, очень захочет... После этой пакости всегда дикая жажда бывает. Хлебнёт вот из этой бутылки, что на столе стоит, и уляжется ещё на несколько часиков. Мы за это время всё сделаем, а завтра приедем за ней, увезём в город и высадим где-нибудь аккуратненько — в скверике, на лавочку. И ключики от квартиры назад в кармашек положим. Пусть потом вспоминает что хочет.
— Ну, а если всё же она раньше оклемается? — упорствовал второй, явно настроенный более скептически.
— А и что? — раздалось в ответ. — Даже если она умудрилась бы как-то выбраться из дома — тут же в округе километров на тридцать ни единой души. И ни одного дома нет. Сплошные заросли да овраги. Куда она денется-то? Да ещё и босиком...
— Кстати, ты точно её кроссовки забрал? Да? Ну, молодец...
В комнате раздались шаги, скрип дверцы шкафа, тихий звон. Потом на пол что-то уронили, и один из голосов тихо выругался.
«Какое счастье, что я виртуозно умею притворяться глубоко спящей», — невольно думала Татьяна, прислушиваясь к звукам вокруг.
За много лет, проведённых под одной крышей с тёткой, она действительно отточила этот навык до идеала. Она очень часто делала вид, что спит, когда хотела остаться одна или просто желала избежать общения с тётей. Правда, сейчас мешал жуткий ужас, который словно схватил за сердце ледяной рукой и сдавливал его всё крепче... Сердце вдруг забилось так сильно, что Таня испугалась: как бы громкий стук не выдал её.