— Я сказала, что больше не поеду к твоей матери клеить обои. С меня хватит этой благотворительности! — твердо заявила жена.
Лена стояла посреди нашей залитой солнцем кухни, скрестив руки на груди. Ее идеальная укладка, дорогой домашний костюм из шелка, даже маникюр — всё в ней кричало о том, что она создана для другой жизни. Жизни, в которой нет места старым хрущевкам, запаху обойного клея и просьбам пожилой свекрови.
Я молча помешивал сахар в своей чашке с чаем, глядя на то, как медленно расходятся круги по темной поверхности. Костяшки моих пальцев побелели оттого, как сильно я сжимал ложку.
— Лен, ну какая благотворительность? Это же моя мама, — сказал я как можно мягче. — Она одна не справится. Ей семьдесят два года.
— Вот именно! — подхватила она, и ее голос стал на тон выше, резче. — У нее есть сын. Ты. Почему я должна тратить свой единственный выходной на ремонт в ее квартире? У меня свои планы. У меня встреча с девочками, потом йога. Я всю неделю работаю, чтобы в субботу дышать пылью и мазаться клеем?
Я тоже всю неделю работаю, — пронеслось у меня в голове, но я промолчал. Моя работа в строительной компании не была такой «престижной», как ее должность маркетолога в крупном агентстве, но именно эта работа позволяла нам жить в этой просторной квартире в центре города, покупать ей шелковые костюмы и оплачивать ту самую йогу. Моя работа позволяла нам всё. Но говорить об этом было нельзя. Это было бы «не по-мужски», как она любила говорить.
— Хорошо, — вздохнул я, отставляя чашку. Аппетит пропал. — Я съезжу один. Просто думал, ей будет приятно, если мы приедем вместе.
Лена смягчилась, подошла ко мне со спины, обняла за плечи. Ее духи, что-то легкое и цветочное, как всегда, ударили в нос. Раньше я обожал этот запах. Сейчас он казался чужим, искусственным.
— Прости, котик, — промурлыкала она мне в ухо. — Просто я очень устала. Правда. Но ты же знаешь, как я люблю твою маму. Передай ей от меня огромный привет. И скажи, что я на следующей неделе обязательно к ней заскочу, привезу ее любимый торт.
Я кивнул. Я знал, что не заскочит. И торт не привезет. Последние полгода все ее обещания, касающиеся моей семьи, растворялись в воздухе. Сначала она «забыла» про юбилей тети, потом «не смогла» приехать на день рождения племянника, потому что у нее была «важная рабочая встреча» в воскресенье. А теперь — обои.
Это всего лишь обои, — убеждал я себя, пока ехал к маме. Она просто устала. У нее сложный период на работе, новый проект. Она пытается найти себя, ходит на какие-то курсы личностного роста. Нужно ее понять и поддержать.
Но где-то в глубине души уже тогда, в то субботнее утро, шевелился холодный, неприятный червячок сомнения. Он был еще совсем маленьким, почти незаметным, но он уже был там. Я чувствовал его слабое копошение, когда целовал жену на прощание и видел ее облегченную улыбку. Она была рада, что я уезжаю. Рада остаться одна в нашей большой квартире.
Мама встретила меня с пирожками. Ее маленькая квартирка пахла капустой, старыми книгами и уютом. Рулоны новых обоев — светлых, в мелкий цветочек — уже стояли в углу.
— А Леночка где? — спросила она, заглядывая мне через плечо, будто надеялась, что жена прячется за моей спиной.
— Устала, мам. Работа. Привет тебе огромный передавала, — соврал я, не моргнув глазом. — Сказала, на неделе заглянет.
Мама поджала губы, но ничего не сказала. Она всегда все понимала без слов. Мы молча пили чай с пирожками, а потом принялись за работу. Я сдирал старые, пожелтевшие от времени обои, а мама аккуратно смазывала клеем новые листы. Мы работали и разговаривали. О ее соседях, о ценах на рынке, о моем детстве. О Лене мы больше не говорили. И это молчание было громче любых слов.
К вечеру я вернулся домой, смертельно уставший. В квартире было тихо и пусто. На кухонном столе лежала записка, написанная ее идеальным каллиграфическим почерком: «Котик, я у Кати на девичнике. Будем поздно. Не скучай, люблю!».
Я улыбнулся. Ну вот, а я накручивал себя. Просто девичник. Пусть отдохнет. Я принял душ и завалился на диван перед телевизором. Но сон не шел. Квартира казалась слишком большой и гулкой без нее. Каждый звук — тиканье часов, гул холодильника — отдавался в ушах. Я бродил из комнаты в комнату, трогал ее вещи: вот ее шарф, небрежно брошенный на кресло, вот раскрытая книга на прикроватной тумбочке. Все было на своих местах, но ощущение неправильности не покидало.
Около одиннадцати вечера раздался звонок. Это была Лена.
— Привет, любимый! — ее голос в трубке был веселым, немного возбужденным. На фоне играла музыка, слышались женские голоса. — Ты не спишь? Слушай, у нас тут планы немного поменялись. Мы решили поехать в одно новое место, за город. Там так красиво! Ты не мог бы забрать меня где-то через часик? Такси вызывать не хочу, там далеко.
— Конечно, заеду. Без проблем, — ответил я. — Адрес скинь.
— Да, сейчас скину. Все, целую, жду!
Через минуту на телефон пришла геолокация. Странно. Это был адрес не за городом, а в элитном коттеджном поселке на окраине, известном своими высокими ценами и закрытой территорией. Я знал, что ее подруга Катя живет в обычной квартире на другом конце города. Может, это дом кого-то из ее новых знакомых с курсов? — подумал я, натягивая джинсы.
Я ехал по ночному городу, и тревога нарастала с каждым километром. Яркие огни фонарей смазывались в длинные полосы. Радио играло какую-то спокойную мелодию, но она только раздражала. Почему она сказала, что это «за городом»? Этот поселок формально был в черте города. Мелочь, конечно, но эта маленькая нестыковка цеплялась за сознание. Как заноза.
Я подъехал к высокому забору с камерами и шлагбаумом. Назвал охраннику номер дома, который прислала Лена, и он, сверившись с каким-то списком, без проблем меня пропустил. Значит, меня ждали. Значит, все в порядке. Я немного выдохнул.
Дом оказался огромным современным особняком из стекла и бетона. Все окна были темными, кроме одного, на втором этаже. Оттуда лился теплый, приглушенный свет. Я припарковался у ворот и написал Лене: «Я на месте».
Ответ пришел не сразу, минут через пять. «Подожди еще минут двадцать, пожалуйста. Мы никак не можем наговориться».
Двадцать минут? Я посмотрел на часы. Было уже почти полпервого ночи. Что-то было не так. Обычно на девичниках шум и гам, музыка гремит. А здесь — мертвая тишина. Только шелест листьев на ветру и стрекот сверчков. Я заглушил мотор. Сидел в машине и смотрел на это единственное светящееся окно.
Прошло двадцать минут. Потом тридцать. Сорок. Лена не отвечала на сообщения. Телефон был доступен, но она просто не брала трубку. Холод начал медленно расползаться от живота по всему телу. Уже не просто червячок сомнения — это был настоящий ледяной змей, который сжимал внутренности.
Что я здесь делаю? — думал я. — Сижу, как дурак, посреди ночи у чужого дома и жду жену с вечеринки, которой, кажется, нет. Я вспомнил ее утренние слова про благотворительность. Вспомнил ее холодные глаза. Вспомнил все эти «важные встречи» по выходным. Вспомнил, как пару недель назад увидел в истории ее браузера сайт по продаже недвижимости. Она тогда отшутилась, что просто «мечтает» и смотрит красивые картинки.
Внезапно во мне что-то щелкнуло. Хватит. Хватит быть понимающим, добрым и удобным. Я вышел из машины. Руки слегка дрожали. Я подошел к калитке. Она оказалась незаперта. Глупость? Или самоуверенность?
Я вошел на участок. Газон был идеально подстрижен. Дорожка, выложенная камнем, вела к главному входу. Я обошел дом сбоку. То самое окно на втором этаже было панорамным, от пола до потолка. И шторы на нем были не задернуты.
Я замер под раскидистым деревом, в тени. Отсюда было все прекрасно видно. Это была спальня. Огромная, стильная, обставленная с безупречным вкусом. И в этой спальне была моя жена.
Она была не одна.
Рядом с ней стоял мужчина. Высокий, подтянутый, в дорогой рубашке. Я его не знал. Они не кричали, не ссорились. Они… смеялись. Лена стояла спиной к окну, а он — лицом. Он что-то говорил ей, и она запрокидывала голову, заливаясь тихим, счастливым смехом. Тем самым смехом, который я не слышал уже очень давно. Потом он подошел к ней, нежно убрал прядь волос с ее лица и поцеловал. Не страстно, не торопливо. А нежно, долго, так, как целуют любимого и родного человека.
Мир вокруг меня перестал существовать. Пропали звуки, запахи, ощущение холода. Я просто стоял и смотрел, как чужой мужчина целует мою жену в их общей спальне. А потом мой взгляд упал на стену над кроватью. Там висела большая интерьерная картина. Абстракция в сине-золотых тонах. Я узнал ее. Я сам купил эту картину Лене на нашу годовщину три месяца назад. Она тогда сказала, что никак не может найти для нее место в нашей квартире, и убрала ее в кладовку.
И тут меня накрыло. Не яростью. Не болью. А каким-то оглушающим, ледяным пониманием. Это не просто измена. Это не случайная интрижка. Это целая другая жизнь. Параллельная. Жизнь, которую она тщательно строила за моей спиной, используя меня как ресурс, как удобный аэродром.
Обои. Боже, какие обои? Я думал про клей, про маму, про ее усталость. А она в это время уже жила здесь. В этом доме. С этим мужчиной. Отмывала мои деньги, которые я зарабатывал, вкладывая в наше будущее, и вкладывала их в свое будущее. С ним. Вот почему она не хотела ехать к маме. Дело было не в благотворительности. Дело было в том, что жизнь моей мамы, моя жизнь — это был для нее уже чужой, ушедший мир, который вызывал только раздражение. Мир, из которого она мысленно давно ушла.
Я не стал стучать. Не стал звонить. Не стал устраивать сцен. Какой в этом смысл? Ломать дверь в чужой дом? Врываться в чужую жизнь? Я медленно, как во сне, развернулся и пошел обратно к машине. Ноги были ватными, не слушались. Воздух в легких закончился. Я сел за руль и просто сидел несколько минут, глядя в пустоту. Руки на руле дрожали так, что я едва мог удержать их.
А потом пришло сообщение от нее. На экране высветилось: «Котик, прости, заболтались совсем! Можешь подняться? Квартира двадцать пять. Консьерж в курсе».
Квартира двадцать пять. Она даже не потрудилась придумать что-то правдоподобное. Просто назвала номер дома, переделав его в номер квартиры. Настолько она была уверена в моей слепой вере. В моей глупости.
Я завел мотор. И поехал. Не домой. Я ехал по ночному шоссе, сам не зная куда. В голове крутилась одна фраза, ее фраза, сказанная утром: «С меня хватит этой благотворительности». Как же иронично. Ведь вся наша совместная жизнь в последнее время и была сплошной благотворительностью. Только с моей стороны.
Я вернулся в нашу общую квартиру только под утро. Она уже была пуста, холодна и неуютна, как гостиничный номер. На вешалке в прихожей не было ее плаща. На полке в ванной — ее многочисленных баночек и тюбиков. Она съехала. Тихо, быстро, пока я наматывал круги по ночному городу, пытаясь собрать себя по кускам. Она даже не стала дожидаться разговора. Видимо, поняла, что я все знаю. А может, кто-то из окна меня заметил. Это уже было неважно.
На кухонном столе, там же, где утром лежала записка про девичник, теперь лежал сложенный вдвое лист бумаги. Не ее каллиграфическим почерком. А напечатанный на принтере текст. Заявление на развод. И короткая приписка от руки внизу: «Вещи заберу позже. Ключи на тумбочке».
Я сел на стул и долго смотрел на этот лист. Не было ни слез, ни злости. Только оглушающая пустота. А потом я сделал то, чего не делал уже много лет. Я открыл ноутбук и зашел в наш общий банковский счет. То, что я там увидел, было страшнее любой измены. За последние полгода со счета были списаны огромные суммы. Мелкими и крупными траншами. Покупки в строительных гипермаркетах, магазинах мебели, бытовой техники. Десятки покупок. Все то, что нужно для обустройства нового гнезда. Нашего общего гнезда, как я думал. Но оно оказалось только ее. Я прокручивал выписку, и перед глазами вставали картины: вот она покупает диван, на котором будет сидеть с ним. Вот она выбирает светильники для их спальни. Вот она оплачивает ту самую картину, которую я ей подарил, картой, привязанной к нашему счету. Шутка? Нет. Она просто вернула ее в магазин, а потом купила снова, уже на наши общие деньги, получив наличные себе в карман. Все было продумано до мелочей. Это был не порыв, а холодный, циничный расчет.
Среди файлов на ее рабочем столе я нашел папку под названием «Новая жизнь». Внутри были фотографии того самого дома на разных стадиях ремонта. Планы расстановки мебели. И переписка с риэлтором. Оказалось, дом они не купили. Они его арендовали. На год. Сразу оплатив всю сумму вперед. Моими деньгами. И в этой же папке я нашел его. Файл с названием «Антон». Короткое резюме. Оказалось, он был тем самым «коучем по личностному росту», на курсы которого она якобы ходила. Он учил ее не как стать успешной. Он учил ее, как уйти от меня максимально выгодно для себя.
В тот день я постарел на десять лет. Вся моя жизнь, все мои планы, все мои мечты — все это оказалось ложью. Карточным домиком, который она так легко разрушила.
Через неделю, в субботу, я снова поехал к маме. Она ничего не спрашивала. Просто поставила передо мной тарелку с горячим супом. Мы сидели на кухне, и я ел. Медленно, механически. И вдруг мама сказала, глядя в окно:
— Хорошо, что обои светлые выбрали. В комнате сразу просторнее стало.
Я поднял на нее глаза. В ее взгляде не было жалости. Была тихая, мудрая поддержка.
— Да, мам. Хорошо, — ответил я. И впервые за эту неделю улыбнулся. Не потому, что стало весело. А потому, что я понял одну простую вещь. Мой мир не рухнул. Он просто очистился от всего фальшивого и ненужного. От шелковых костюмов, дорогих духов и красивых слов, за которыми не было ничего. Осталось только настоящее. Мамины пирожки. Запах обойного клея. И старая хрущевка, в которой, в отличие от нашего стильного лофта, было тепло. По-настоящему тепло. Я доел суп, встал и сказал:
— Ну что, пошли доклеивать.
И мы пошли. Я брал лист, намазанный клеем, и аккуратно прижимал его к стене, разглаживая сухой тряпкой. Каждый сантиметр, каждый стык. Это была простая, понятная работа. Создавать что-то новое своими руками. На месте старого и обветшалого. И в этом был смысл. Мой новый, маленький, но очень важный смысл.