"Медея" реж. А.Зельдович
Александр Зельдович создал лабораторное чудо. Фильм, где в сценарии нет ни одного лишнего слова или жеста- все в корзину, все в десятку. Фильм, в котором роскошные приморские виллы или задрипаные задворки славного города Иерусалима уравниваются в правах бело-желтой солнечной гаммой- солнце всем светит одинаково. Попутно бело-желтый цветовой камертон «Медеи» вызывает ассоциации с яичницей, которая есть не что иное, как неродившиеся убиенные цыплята, что впрямую работает на основную сюжетную линию. Музыка Алексея Ретинского, звучащая в картине большую часть экранного времени эмоционально создает предощущение беды, нависшего рока, неизбежности трагедии. По сути, «Медея»- это фильм-опера. Опере очень идут экстатические состояния героев, наваждения, от которых невозможно избавиться, решительные смертоубийственные, непоправимые и неисправимые поступки. Опере очень идут маски, эффектные парики и костюмы, яркий грим. Все это и составляет художественный мир нового фильма Зельдовича.
Режиссер попал в десятку. Современный мир поплыл. Все то, что еще вчера казалось достижением человеческого ума и вершиной прогресса ( технического или социального- неважно) , сегодня, пройдя свой зенит, оборачивается абсурдом и бредом. В ситуации, когда ценности , словно кучер в «Золушке», обернулись крысой, начинают работать базовые, архетипические принципы. Миф о «Медее», в котором главная героиня ни в чем не виновата, превратился в драму Еврипида, где Медея совершает детоубийство, находясь в аффектированном состоянии ревности. Зельдович не наследует ни мифу, ни Еврипиду. Он живет в мире, где благородные феминистские идеи победили. Но не довольствуясь победой, пошли побеждать дальше. И теперь побеждают здравый смысл. Зельдович поверяет новую мифологию мифами базовыми.
Причем, сильнее мифа оказывается элементарная женская психо-физиология. Время для женщин, в отличие от мужчин, имеет абсолютно четкие физиологические проявления. И они все время напоминают : ТВОЕ время уходит. Желание повернуть время вспять, остаться навсегда в возрасте расцвета- редкую женщину, вероятно, миновало. Главная героиня «Медеи» доводит и это до абсурдистского наваждения. Уже не 21 и не 17, а 13, 11, 5 лет, 3,2,1 год- а дальше красный диван и поза эмбриона. Для этого все средства хороши. Кремы и мази, которая сама создает Медея. Экстатические крики «Я тебя люблю». Истерики, вопли, маленькие смерти в момент оргазма- Медея одержима желанием вечной молодости, пленительности, желанием отдаваться по полной и владеть безраздельно. И, если для возвращения в возраст ноль с минусом нужно избавиться от детей, она сделает и это. Это естественные всходы феминистских идей. Женщина вольна все сама решать. Судьбы мужа, любовников и детей уже никого не волнуют.
И вот на этом месте для меня начинается водораздел в отношении к картине. Почему глазами, ушами и разумом «Медея» Зельдовича мною воспринимается на ура, а сердце принять это творение отказывается категорически? Возможно, дело в том, что опера- не мое искусство. «Травиата» Дзефирелли с Терезой Стратас- не в счет. Там все правда, в каждом кадре, в каждом жесте. Даже в том, что герои не разговаривают, а поют. В том мире страдание так велико, что можно только петь. «Волшебная флейта»- тоже исключение, сказка все-таки. Но когда с экрана телевизора девушка кустодиевских форм, пышущая здоровьем вопит : « Я истомилась, я исстрадалась», я понимаю- не могу. Опера для меня – симулякр. Мертвое, которое притворяется живым. Искусство, которое пограничные психические состояния выдает за норму. Страдания в опере чаще всего причиняют не обстоятельства и не злодеи, а сами герои, погружаясь в пучину подсознательных животных желаний настолько глубоко, что уже не всплыть. «Медея» из этого же разряда.
Понятно, что слово «искусство» имеет основу «искус». Понятно, что поэтику в буднях найти сложнее. Понятно, что больная психика для художника интереснее здоровой. Но произведение искусства- жест не только эстетический, но и этический. Современный мир настолько прессингует человека по всем фронтам, что диагностика заболевания , даже такая тонкая, каковую провел Зельдович, это как аспирин при онкологии. И после финальных титров так и хочется завыть, подобно Лизе из оперы Чайковского «Пиковая дама» « Я истомился, я исстрадался». Так за такую женско-мужскую перверсию феминистки и побить могут. А то и еще чего похуже сделать. Они способны. Зельдович убедил.