— Так, Аннушка, не греми тут кастрюлями с утра, у нормальных людей выходной! — голос Натальи Сергеевны раздался из гостиной с таким возмущением, словно я включила отбойный молоток прямо у её изголовья.
Я замерла на секунду, держа в руках половник. В голове мгновенно вспыхнула мысль: а чего же вы, Наталья Сергеевна, тогда в мой холодильник лазите каждое утро? Но вслух я, конечно, не сказала. На автомате привычно улыбнулась. Хотя улыбка получилась кривая, скорее похожая на гримасу.
— Мне на работу через час, — спокойно, насколько могла, ответила я. — Мне надо приготовить завтрак.
Свекровь, щёлкнув пультом от телевизора, фыркнула:
— Завтрак... Ты на себя в зеркало посмотри, какой тебе завтрак, макароны на ночь жрёшь, а потом жалуешься, что в джинсы не влезаешь.
Я чуть не уронила половник. Это было сказано так буднично, словно она констатировала факт: сегодня пятница или дождь на улице.
— Мама, хватит! — наконец вмешался Игорь, вышедший из спальни в мятой футболке. — Ну что ты к ней опять прицепилась?
Он сказал это лениво, без огонька, будто выполнял супружеский долг — не больше.
— А я что? — свекровь театрально развела руками. — Я, между прочим, добра желаю. Я ей как дочке говорю, а она нос воротит. У вас, между прочим, квартира не резиновая, а она всё со своими баночками и кастрюлями. Где мне вообще сидеть?
Я сжала зубы. Вот оно, началось. Уже неделю живём втроём, и каждый день — новый концерт.
— Сидеть? — я обернулась к ней, стараясь, чтобы голос не дрожал. — У вас теперь везде место. Вы весь зал своими вещами заняли. Мою кружку выкинули, кресло моё отодвинули, даже тапочки на балкон убрали.
— Кружка твоя сто лет никому не нужна! — парировала Наталья Сергеевна. — А кресло... ну, я люблю сидеть у окна. Тебе что, жалко?
— Да, жалко! — вырвалось у меня неожиданно громко. — Потому что это было моё место. Моё единственное.
Игорь замер посреди кухни, почесал затылок и пробормотал:
— Господи, как дети малые.
«Дом мой, решать мне» — вот эта фраза прозвучала чуть позже, но её я запомню на всю жизнь.
Пока же он лениво достал из холодильника колбасу и принялся резать её прямо на газете. Я смотрела и думала: этот человек — мой муж. Когда-то я влюбилась в него так, что дышать не могла. И ради него уехала из своего города. И ради него терпела его вечные «мама лучше знает». И вот теперь мама сидит в моём кресле, а я стою у плиты, как прислуга.
— Анна, не заводись, — сказал он устало. — Она пожилая женщина, ей труднее.
— Труднее? — я не выдержала и засмеялась. Смех вышел нервный, злой. — Она тут неделю, Игорь. Всего неделю! И за это время я стала в собственной квартире никто.
Свекровь тут же откликнулась, будто ждала момента:
— Правильно, никто! Квартира-то Игоря, не твоя!
Я застыла. Казалось, воздух в кухне стал густым, как кисель. Слова ударили прямо в лицо.
— Наталья Сергеевна, — медленно произнесла я, — если вы считаете, что я тут никто, тогда зачем я три года выплачивала вместе с вашим сыном кредиты на мебель и ремонт? Зачем я по вечерам бегала по магазинам, чтобы было что кушать?
Она только презрительно усмехнулась:
— Ну, ты же женщина. Это твой долг.
Я смотрела на неё и понимала: спорить бесполезно. Этот человек не признает ни моих усилий, ни моего права на голос.
Игорь поднял голову от колбасы, нахмурился и, наконец, выдал:
— Всё, хватит! Дом мой, решать мне.
Вот и всё. Всё, что нужно было услышать, чтобы окончательно всё стало на свои места.
Когда я ушла в комнату и закрыла за собой дверь, руки дрожали. Я присела на край кровати и впервые за долгое время заплакала. Не тихо, не украдкой, а в голос, навзрыд. Казалось, плачу не я — какая-то другая женщина, уставшая, выжатая, потерявшая себя.
Внутри билось только одно: я больше не хочу быть здесь.
Я вспомнила, как три года назад мы въезжали в эту квартиру. Пустые стены, запах свежей краски, мои наивные планы: как будет уютно, как будем вместе ужинать на кухне, смеяться, смотреть кино. Тогда я даже не подозревала, что однажды главным героем нашего семейного кино станет его мама.
И самое обидное: я-то ведь любила её когда-то. С самого начала старалась быть хорошей невесткой. А она... Она всегда умела одной фразой перечеркнуть все старания.
Сейчас её слова звенели в ушах: «Ты здесь никто».
Через пару часов я уже не плакала. Я сидела и смотрела в окно. На улице шумели дети, кто-то выгуливал собаку, а у меня внутри было чувство, будто я в другой реальности.
Жизнь не может быть постоянной жертвой чужих амбиций, — мелькнула мысль. И я поняла, что решение созревает.
Я взяла тетрадный лист, ручку и начала писать. Слова шли легко, будто сами. Письмо мужу. Не объяснение — нет. Просто констатация факта: я устала, я ухожу, я больше не могу.
Собрала вещи тихо, пока они с матерью спорили о том, какой фильм смотреть вечером. Никто даже не заметил.
И вот я стою в коридоре, с сумкой в руках. Слышу их голоса — один и тот же тон, словно у них давно своя семья, а я так, лишний предмет интерьера.
Я посмотрела на свою кружку, стоящую на полке у двери. Маленькая, белая, с трещинкой. Хотела забрать, но не стала. Пусть будет им напоминанием.
Дверь захлопнулась за спиной. И мне впервые за долгое время стало легко дышать.
Идти было некуда. Но странным образом это не пугало. Я шла по улице с сумкой и думала: пусть даже на диване у подруги, но я буду человеком. А не тенью в доме, где меня считают никем.
На секунду захотелось развернуться и посмотреть на окна квартиры. Но я не сделала этого.
Телефон надрывался уже третий раз подряд. Я лежала на диване у подруги и смотрела на потолок. Светлана бегала по кухне, гремела чайником и периодически выглядывала в комнату.
— Ты возьми уже трубку, а? — сказала она, закатывая глаза. — А то он мне сейчас звонить начнёт, а я вообще не готова слушать его «мамочка переживает».
Я усмехнулась. Смех был какой-то горький.
— Свет, я не могу. Я сейчас его голос услышу и сорвусь.
Она махнула рукой и вернулась к плите.
Телефон снова зазвонил. На экране — «Игорь». Я глянула и нажала «отбой».
Внутри было пусто. Не злость, не боль — пустота.
Через час мы сидели с кружками чая. Светлана смотрела на меня внимательно, почти изучающе.
— Ну? И что дальше? — спросила она.
— Не знаю, — ответила я честно. — У меня только зарплата в конце недели. Снять ничего не получится. Может, у тебя перекантуюсь чуть-чуть?
Она усмехнулась.
— У меня диван твой, знаешь, всегда свободен. Хочешь — живи хоть месяц. Но я тебя знаю, ты не из тех, кто сидит сложа руки.
Я пожала плечами.
— А куда идти? К маме в деревню? Она сама еле сводит концы с концами.
— Ага, зато там без свекрови, — фыркнула Светка. — Игорь, конечно, красавец. Дом мой, решать мне. Как по нотам!
Я улыбнулась, но в груди защемило.
— Он просто боится матери, — тихо сказала я.
— Он не боится, — резко перебила она. — Он привык. Это разные вещи. Он привык, что за него всё решают. Мама сказала — он сделал. А ты у него как приложение.
Я замолчала. Хотела возразить, но слов не было. Она была права.
К вечеру Игорь написал. Длинное сообщение: «Ань, вернись. Ты перегнула палку. Мама переживает. Я не хочу ругаться. Давай всё обсудим. Я люблю тебя».
Я читала эти строки и ловила себя на том, что сердце всё равно дрогнуло. Вот он, мой Игорь. Тот, с кем я когда-то гуляла по набережной до утра, кто приносил мне шоколадки после работы, кто обещал, что никогда не даст меня в обиду.
И всё же я не ответила.
Света заглянула через плечо и хмыкнула:
— Вот смотри: «мама переживает». Не «я переживаю», не «как ты там одна». Мама. Как будто ты у них в доме квартирантка.
Я положила телефон на стол.
— Знаешь, Свет, я, наверное, боюсь не развестись. Я боюсь, что вернусь.
На следующий день он пришёл сам. Стоял под окнами и звонил.
— Анна! — его голос был громкий, злой. — Ты издеваешься? Выйди!
Света выглянула в окно и прыснула.
— О, твой Ромео. Только вместо розы — пивной животик.
Я чуть не рассмеялась.
— Тихо, — прошептала я. — Сейчас уйдёт.
Но он не ушёл. Звонил в домофон, стучал в дверь. В итоге Света сдалась и открыла.
— Заходи, — сказала она холодно. — Но учти: я сковородкой метко кидаю.
Игорь ворвался в квартиру, сразу ко мне.
— Ты что устроила? — начал он. — Мама места себе не находит. Я тоже! Ты могла хотя бы сказать, куда пошла!
Я встала, скрестила руки на груди.
— А ты мог хотя бы сказать своей маме, что в моём доме я не никто.
Он замер. Лицо его перекосилось.
— Опять начинаешь? Да что ты за человек такой! Всё тебе не так!
— Я не вещь, Игорь, — перебила я его. — Я живой человек. И если твоя мама считает меня пустым местом, а ты молчишь, значит, я действительно никому там не нужна.
Он прошёлся по комнате, схватился за голову.
— Господи, Анна, давай без истерик! Ну сказала она что-то сгоряча! Ты же знаешь её характер.
— Я знаю, — кивнула я. — А ещё я знаю твой характер. Ты всегда молчишь. Всегда. Когда мне больно, когда обидно. Ты молчишь.
— Я не молчал! — вспыхнул он. — Я сказал: хватит!
— И добавил: дом мой, решать мне.
Он осёкся. Мы смотрели друг на друга, и в комнате стало так тихо, что слышно было, как часы тикают на стене.
Света не выдержала.
— Игорёк, — сказала она с усмешкой, — ты, конечно, мужик хороший. Но как-то у тебя всё по детскому принципу: «мама лучше знает». Может, тебе и жениться не стоило?
Игорь резко обернулся к ней:
— Тебя никто не спрашивал!
— А я всё равно скажу, — парировала она. — Ты хочешь, чтобы Анна была служанкой для вас с мамочкой. Только, знаешь, у неё и без вас есть жизнь.
Я смотрела на них обоих и понимала: вот сейчас решается моя судьба.
— Игорь, — сказала я тихо. — Я не вернусь.
Он шагнул ко мне, схватил за руку.
— Аня, не дури! Ты же знаешь, я тебя люблю! Ну не делай глупостей!
— Любишь? — я горько усмехнулась. — Ты даже в смс написал, что мама переживает. Не ты. Мама. Так кого ты любишь, Игорь? Меня или её покой в кресле у окна?
Он опустил глаза. И это молчание стало ответом.
Он ушёл, хлопнув дверью так, что у Светки с полки упала вазочка.
Я сидела долго, глядя в пустоту. Внутри было больно, но легко.
Света села рядом, обняла меня за плечи.
— Ну вот и всё, — сказала она. — Знаешь, иногда свобода пахнет дешевым чаем на чужом диване. Но это лучше, чем роскошная клетка.
Я засмеялась сквозь слёзы.
Через неделю я сняла маленькую комнату в общежитии при детсаду. Скромно, но своё. Я вставила в розетку старый ночник, расставила книжки. И впервые за долгое время почувствовала: это мой угол.
Иногда мне всё ещё звонил Игорь. Сообщения были короткие: «Вернись», «Мама просит поговорить», «Ты пожалеешь». Я их не открывала.
И каждый раз, когда телефон вибрировал, я повторяла себе: я больше не никто. Я — я.
Вечером, возвращаясь домой, я остановилась у продуктового. На витрине отражалась я — с растрёпанными волосами, усталой улыбкой, но с прямой спиной.
Я посмотрела на себя и впервые за долгое время подумала: а ведь я живая. И у меня всё впереди.
«Жизнь не может быть постоянной жертвой чужих амбиций» — эта фраза стала моей мантрой.
Я больше не была тенью. Я стала собой.