– Она вернулась, Елена Борисовна.
Голос Леонида был тихим, выцветшим, как старая фотография. Он сидел на стуле для посетителей, ссутулив широкие, когда-то могучие плечи, и смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Большие, рабочие руки, покрытые сеткой морщин и пигментных пятен, они казались чужими в стерильной тишине юридического кабинета.
Елена Борисовна оторвала взгляд от проекта искового заявления на мониторе. За окном висело низкое, серое небо, придавливая Пензу своей влажной тяжестью. Июль, а тепла не чувствовалось. Только духота и меланхолия, сочившаяся сквозь приоткрытую форточку вместе с шумом машин с улицы Московской. Это пасмурное настроение идеально рифмовалось с приходом Леонида.
– Алевтина? – спросила она, хотя ответ был очевиден.
Он кивнул, не поднимая головы.
– Вчера. Как снег на голову. Вся из себя… модная. На машине дорогой. Говорит, соскучилась. По детям.
Елена откинулась на спинку кресла. Скрипнула кожа. Шестьдесят два года научили ее не показывать эмоций, особенно на работе. Но внутри что-то дрогнуло, как натянутая струна, по которой провели смычком. Память, острая и безжалостная, как скальпель хирурга, вскрыла прошлое. Пять лет. Или уже шесть? Время спрессовалось, оставив лишь ключевые кадры.
Картинка первая. Тот же кабинет, только мебель посвежее. За окном такой же серый день. И Леонид, вбегающий без стука, красный, задыхающийся. Не тот спокойный, сломленный старик, что сидел перед ней сейчас, а разъяренный бык.
– Елена Борисовна, беда! Помогите, Христом богом молю! – он тогда рухнул на этот же стул. – Алка-то наша… уходит!
Алка. Алевтина. Его единственная, поздняя, обожаемая дочь. Елена знала их семью шапочно, как знают многих в не самом большом городе. Леонид – уважаемый инженер на заводе, его жена – врач. Дочь-красавица, выскочившая замуж за хорошего парня, Виталия. Родила двоих, мальчика и девочку. Идеальная пензенская семья. Картинка с доски почета.
– Уходит куда? – уточнила тогда Елена, подвигая ему стакан воды.
– К кобелю какому-то! – выпалил Леонид, и в его голосе было столько ярости и отцовской боли. – Московский хлыщ, на джипе приехал. Голову ей вскружил. Она вещи собирает! Виталька как в воду опущенный ходит, ничего не соображает. А дети? Лёшка в первый класс пошел, Маринке три всего!
Елена слушала, и профессиональная отстраненность боролась с чисто человеческим сочувствием. Сколько таких историй она видела? Сотни. Каждая уникальна в своем горе и банальна в своей сути.
– Она с ним поговорила? С Виталием?
– Да какой там разговор! «Я так больше не могу, – говорит. – Я достойна большего. Я задыхаюсь в этой Пензе». Задыхается она! Мы ей с матерью квартиру на свадьбу подарили, трешку! Виталька на двух работах пашет, чтоб у них все было. А она задыхается!
Елена помнила, как на следующий день пришел сам Виталий. Тихий, интеллигентный мужчина с глазами побитой собаки. Он сел и долго молчал, перебирая пальцами край столешницы.
– Она говорит, что это временно, – наконец произнес он. – Что ей нужно разобраться в себе. Что она нас любит. И меня, и детей…
Драматическая ирония. Елена уже по рассказу тестя поняла, что это конец, а муж все еще цеплялся за иллюзии. Он был влюблен. Не просто любил как жену и мать своих детей, а был по-юношески, отчаянно влюблен в эту яркую, красивую женщину, которая была центром его вселенной.
– Алевтина хочет забрать детей? – спросила Елена прямо.
Виталий вздрогнул.
– Нет… что вы. Она говорит, им лучше пока со мной. У нее же там… новая жизнь, неустроенность.
В этот момент в кабинет снова ворвался Леонид. Он, видимо, ждал в коридоре.
– Не слушай ты его, Борисовна! – загремел он, нависая над зятем. – Я с ней говорил! – он повернулся к Виталию, и его лицо исказилось. – Твоя жена хочет отобрать у тебя детей и уехать к родителям! – пугал тесть, пытаясь выбить из Виталия остатки наивности. – К своим, в Москву! Понимаешь?! Она их заберет, а потом ты их не увидишь! Будешь алименты платить на ее хахаля!
Но это была ложь. Отчаянная попытка Леонида расшевелить зятя. Алевтине дети были не нужны. Не тогда. Они были якорем, который мешал ее легкому кораблику отчалить к блестящим московским берегам.
Именно тогда Елена Борисовна взяла дело в свои руки. Она настояла на встрече с Алевтиной.
Та пришла в офис. И Елена поняла, почему мужчины теряли от нее голову. Высокая, стройная, с копной золотистых волос и огромными синими глазами. Она двигалась плавно, говорила с легкой, обезоруживающей улыбкой. От нее пахло дорогими духами и свободой.
– Елена Борисовна, я же не монстр, – начала она, садясь и закидывая ногу на ногу. Ее голос был мелодичным, почти мурлыкающим. – Я люблю своих детей. И Виталика люблю, по-своему. Просто… я выросла из этой жизни. Понимаете?
Елена смотрела на нее и видела не страдающую женщину, а хищницу, сбрасывающую старую, наскучившую шкуру. Она не видела ни капли сожаления, только нетерпение.
– Мы с Виталием все решим полюбовно, – продолжала Алевтина. – Я не претендую на квартиру, пусть остается ему и детям. Я даже от алиментов на себя откажусь. Мне ничего не надо. Только паспорт.
Это было ключевым моментом. Елена, как опытный юрист, знала, что устные договоренности не стоят бумаги, на которой не написаны.
– Алевтина Игоревна, – сказала она сухо, отодвигая эмоции на задний план. – «Полюбовно» должно быть закреплено на бумаге. Во избежание будущих недоразумений. Мы подготовим соглашение об определении места жительства детей и разделе имущества.
Алевтина легкомысленно махнула рукой.
– Да-да, конечно. Все, что скажете. Только быстрее, пожалуйста. У меня билет через три дня.
И Елена подготовила документ. Жесткий, юридически выверенный. Черным по белому: дети, Алексей и Марина, остаются проживать с отцом, Виталием Леонидовичем. Алевтина Игоревна не возражает, обязуется не препятствовать. Квартира по улице Суворова полностью переходит в собственность Виталия. Взамен Виталий выплачивает ей единовременную компенсацию в размере… Сумма была приличной – половина стоимости однокомнатной квартиры на тот момент. Деньги собирали всем миром: Виталий взял кредит, Леонид снял все свои сбережения. Но главным был пункт, который Елена вписала сама, проявив дальновидность. Пункт о том, что Алевтина Игоревна подписывает данное соглашение добровольно, находясь в здравом уме и твердой памяти, полностью осознавая его последствия, и отказывается от любых дальнейших имущественных и неимущественных претензий, связанных с расторгаемым браком.
Алевтина подписала бумаги не глядя, на бегу, между звонками своему новому мужчине. Она смеялась, получив деньги. «На первое время в столице», – бросила она и упорхнула, оставив за собой шлейф духов и разрушенную семью.
Первый год был адом. Виталий осунулся, постарел лет на десять. Дети постоянно плакали и ждали маму. Спасал Леонид. Он буквально поселился у них. Водил Лёшку в школу, Марину в садик. Готовил, убирал, читал сказки на ночь. Он заменил внукам и бабушку, и ушедшую мать. Елена видела эту трансформацию. Видела, как из сломленного, растерянного мужа Виталий медленно, мучительно превращался в отца. Настоящего. Он научился заплетать Маринке косички, проверять у Лёшки уроки, лечить разбитые коленки и детские души.
Прошло два года. Три. Алевтина не звонила. Не присылала подарков на дни рождения. Она просто исчезла, растворилась. Жизнь потихоньку вошла в свою колею. Виталий так и не женился. Вся его жизнь теперь вращалась вокруг детей и работы. Леонид постарел, но в глазах его появилось спокойствие. Они справились.
Иногда Елена встречала их в городе. Летом – в парке Белинского, зимой – на катке. Дружная, немного нескладная семья из двух мужчин и двух детей. И каждый раз у нее сжималось сердце от уважения к ним.
Она сама была одинока. Муж умер давно, дочь жила в другом городе. Вся ее жизнь была работой. И плаванием. Три раза в неделю, вечером, она ехала во дворец водного спорта «Сура». Это был ее ритуал, ее медитация. Она погружалась в прохладную, пахнущую хлоркой воду и плыла. Дорожка за дорожкой. Ритмичные движения, размеренное дыхание, мерное биение сердца. Вода смывала усталость, чужие проблемы, дневную суету. В воде она была одна. Только она и голубая, подсвеченная изнутри толща воды. Там, под водой, в тишине, нарушаемой лишь глухими ударами собственного пульса, к ней приходили самые ясные мысли и верные решения. Она думала о своих клиентах, о хитросплетениях законов, о человеческой природе. И о семье Виталия она тоже думала там, в синей прохладе бассейна.
– Елена Борисовна?
Голос Леонида вернул ее в настоящее. В пасмурный пензенский день, в ее кабинет.
– Да, Леонид Игнатьевич. Я слушаю.
– Она хочет их забрать, – повторил он, и в его голосе зазвенел металл. – Подала в суд. Иск об определении места жительства детей с ней. Пишет, что тогда, пять лет назад, была в подавленном состоянии, под давлением. Что вы и мы все воспользовались ее уязвимостью. Что ее лишили детей.
Елена молча смотрела на него. Контраст был разительным. Та, полная жизни, обаятельная Алевтина, которая с легкостью отказалась от всего. И та, которую она описывала в иске – жертва обстоятельств. Эгоизм, упакованный в обертку материнской любви.
– Пишет, что теперь у нее все хорошо, – продолжал Леонид. – Свой бизнес в Москве. Квартира. Что она может дать детям лучшее будущее. Лондон, Оксфорд… Врет ведь, а?
– Мы это выясним, – спокойно ответила Елена. – Где Виталий?
– Дома. Он… раздавлен. Она вчера приходила. С подарками. Дети ее не узнали сначала. Маринка за меня спряталась. А Лёшка… он помнит. Смотрел на нее, как на чужую. А она… обнимает их, целует. Говорит: «Я ваша мама, я вернулась за вами навсегда». Виталька слова сказать не мог. Просто стоял и смотрел. А я думал, у меня сердце остановится.
Елена встала и подошла к окну. Низкие тучи почти цепляли шпиль Спасского собора. Город казался серым, уставшим.
– Привезите мне копию иска, Леонид Игнатьевич. И пусть Виталий зайдет завтра. Мы будем готовить возражение.
– Мы сможем… выиграть? – с надеждой и страхом спросил старик.
Елена повернулась к нему.
– Мы не будем выигрывать. Мы будем доказывать правду. А она на нашей стороне.
Следующие недели превратились в юридическую войну. Елена Борисовна с головой ушла в работу. Она подняла из архива то самое соглашение. Каждая буква, каждая запятая в нем была на своем месте. Она затребовала через суд информацию о «бизнесе» Алевтины. Выяснилось, что «бизнес» – это крошечное ИП по продаже косметики через интернет, зарегистрированное три месяца назад. «Своя квартира» оказалась съемной однушкой на окраине Москвы. Дорогая машина – в кредите, по которому уже шла просрочка.
Вечерами Елена ехала в бассейн. Пасмурное лето продолжалось, и прохладная вода была спасением. Она плыла, рассекая упругую гладь, и думала. Думала об Алевтине. Почему сейчас? Почему она вернулась? Не из-за материнских чувств, это было очевидно. Драматическая ирония ситуации была кристально ясна Елене, но не судье, не органам опеки. Для них Алевтина была раскаявшейся матерью, которая хотела исправить ошибку молодости. А Виталий и Леонид – двумя мужчинами, которые, возможно, препятствуют воссоединению матери с детьми.
Ее трансформация была поразительна. На предварительном слушании Алевтина выглядела безупречно. Строгий, но элегантный костюм, сдержанный макияж, скорбное выражение лица. Она говорила тихо, но уверенно. О том, как все эти годы страдала в разлуке. О том, как работала не покладая рук, чтобы создать условия для детей. О том, что отец и дед, безусловно, прекрасные люди, но никто не заменит детям мать. Ее адвокат, лощеный москвич, поддакивал и сыпал терминами о «психологической травме» и «неотъемлемом праве матери».
Виталий сидел рядом с Еленой, сжав кулаки. Он смотрел на бывшую жену, и в его взгляде уже не было ни любви, ни тоски. Только холодное, выжженное разочарование. Он повзрослел. Он перестал быть влюбленным юношей и стал зрелым, ответственным мужчиной.
– Я была молода и глупа, – вещала Алевтина, глядя на судью влажными от слез глазами. – На меня давили. Бывший муж, его отец… Они заставили меня подписать эти ужасные бумаги, воспользовавшись моим состоянием. Я была в депрессии, я не понимала, что делаю. Я просто хотела убежать от боли.
Елена слушала молча, делая пометки. Каждое слово было ложью, но ложью искусной, рассчитанной на сочувствие.
Настоящий мотив возвращения вскрылся случайно. Помогла молоденькая помощница Елены, которая часами просиживала в социальных сетях. Она нашла старую, давно заброшенную страницу Алевтины. А на ней – переписку в комментариях под фотографией пятилетней давности. Фотография, где Алевтина с тем самым московским «принцем». И комментарий от подруги: «Алка, а Виталькин-то твой, оказывается, не промах! Его фирма такой тендер отхватила! Теперь миллионер, поди». И ответ Алевтины, датированный всего парой месяцев назад: «Да? Интересненько… Надо бы навестить старину».
Фирма Виталия, маленькое проектное бюро, которое он открыл три года назад, действительно недавно выиграла крупный государственный контракт. Он не стал миллионером, но получил серьезные деньги на развитие и стабильные заказы на годы вперед. Он никому об этом не хвастался, просто тихо работал. Но слухи, как водится в Пензе, дошли куда надо.
Вот оно. Истинная причина. Не дети. Деньги. Желание вернуться не к детям, а к успешному бывшему мужу. Вернуть не семью, а статус и финансовое благополучие.
Елена почувствовала холодную, ясную злость. Такую же, как холод воды в бассейне, который проясняет мысли.
Финальное заседание было назначено на конец августа. Лето так и не наладилось. Все тот же серый свет лился в окна зала суда. Алевтина была в роли трагической героини. Ее адвокат произносил пафосную речь о святости материнства.
– …моя доверительница, пройдя через страдания и раскаяние, готова стать для своих детей настоящей опорой, дать им то, чего не может дать одинокий отец, как бы он ни старался! Она предлагает им будущее!
Когда слово предоставили Елене, она встала. Спокойная, прямая, в своем строгом темном костюме.
– Ваша честь, – начала она ровным голосом. – Мы много слышали сегодня о чувствах, страданиях и благе детей. Позвольте мне перейти к фактам.
Она начала методично, пункт за пунктом, разрушать образ, созданный Алевтиной. Вот соглашение, подписанное добровольно, заверенное нотариусом. Вот выписка из банка о получении крупной денежной компенсации, которая на тот момент была более чем щедрой. Вот справки из школы и детского сада, характеризующие Виталия как исключительно заботливого и вовлеченного отца. Вот показания соседей, учителей.
– Мой подзащитный и его отец, – продолжала Елена, глядя на судью, – не отбирали детей. Они их спасли. Спасли от полного безразличия со стороны матери, которая на пять лет забыла о их существовании. Ни одного звонка, ни одной открытки, ни одного перевода на сто рублей в день рождения.
Лицо Алевтины начало каменеть. Улыбка сползла.
– И теперь, ваша честь, о мотивах. Нам говорят о внезапно проснувшихся материнских чувствах. Но что, если причина гораздо прозаичнее?
Елена сделала паузу и положила на стол судьи распечатки из соцсетей.
– Прошу приобщить к делу. Это переписка гражданки Алевтины Игоревны, где она проявляет интерес к своему бывшему мужу только после того, как узнает о его финансовых успехах. Ее возвращение – не акт материнской любви. Это тщательно продуманная попытка рейдерского захвата чужой, уже устроенной жизни. Она пришла не за детьми. Она пришла за деньгами своего бывшего мужа, используя детей как инструмент шантажа.
В зале повисла тишина. Адвокат Алевтины вскочил, крича что-то о вторжении в частную жизнь и недопустимых доказательствах. Алевтина смотрела на Елену с нескрываемой ненавистью. Вся ее игра, вся ее красота и обаяние рассыпались, как карточный домик, обнажив уродливую, эгоистичную суть.
Но у Елены был заготовлен финальный удар. Символ разрушения всех иллюзий.
– Более того, ваша честь, – произнесла она, и ее голос прозвучал в тишине как удар молотка. – Если гражданка Алевтина Игоревна так уверена в своих материнских правах и чистоте помыслов, мы готовы пойти до конца. Мы настаиваем на проведении комплексной психолого-психиатрической экспертизы в отношении нее на предмет выявления истинных мотивов и наличия у нее расстройств личности, в частности, нарциссического. Мы уверены, что эксперты подтвердят: передача детей матери, демонстрирующей полное отсутствие эмпатии и использующей их в корыстных целях, нанесет им непоправимую психологическую травму.
Это была не угроза. Это был юридический ход, эквивалентный предложению сделать анализ ДНК в споре об отцовстве. Ход, который показывал полную уверенность в своей правоте и готовность вскрыть всю подноготную оппонента.
Алевтина побледнела. Она посмотрела на своего адвоката, потом на судью, на Виталия. И в ее глазах Елена впервые увидела не игру, а настоящий, животный страх. Страх разоблачения. Она не была готова к такой войне. Она рассчитывала на легкую победу, на слезы и сочувствие. А столкнулась с холодной, безжалостной стеной закона.
На следующем заседании она не появилась. Ее адвокат подал ходатайство об оставлении иска без рассмотрения.
Война закончилась.
Вечером того дня Елена Борисовна снова была в бассейне. Она медленно плыла по пустой дорожке. Вода была прохладной и спокойной. Она смывала остатки напряжения. Дело было закрыто. Справедливость, пусть и в рамках одного маленького, частного случая, восторжествовала. Но радости не было. Была только тихая, меланхоличная усталость. И чувство завершенности. Кольцо замкнулось. История, начавшаяся в ее кабинете шесть лет назад, здесь же и закончилась.
Она доплыла до бортика и остановилась, тяжело дыша. Контраст между прошлым Виталием, растоптанным и влюбленным, и нынешним, молчаливым и сильным, был огромен. Контраст между очаровательной маской Алевтины и ее истинным лицом. Все встало на свои места.
Она вышла из воды. В раздевалке, вытираясь жестким полотенцем, она думала о том, что в ее работе нет победителей. Есть только те, кто меньше проиграл. Виталий и Леонид отстояли свою семью, но шрамы от этой битвы останутся с ними навсегда.
Выйдя из дворца спорта, Елена посмотрела на небо. Тучи наконец-то разошлись, и на темнеющем небе проступила первая, робкая звезда. Город зажигал огни. Стало немного прохладнее, дышалось легче. Она пошла к своей машине, неся в себе эту тишину и легкую грусть, как неотъемлемую часть своей жизни и своей профессии.