– Твоей маме место на кладбище, а не в нашем доме!
Голос в телефонной трубке, принадлежавший перепуганной соседке, был дребезжащим и прерывистым. Наталья замерла, палец застыл над тачпадом ноутбука, где расплывчатый от тумана свет фонаря на набережной Амура обретал резкость и глубину. Она пыталась поймать цвет вечернего хабаровского марева, этого густого, почти осязаемого молока, что стирало границу между рекой и небом. Но теперь все цвета смешались в одну серую кляксу.
– Что вы говорите, Зинаида Павловна? Повторите, пожалуйста. Кто кричал?
– Катька! Невестка ее, стерва эта! На Анну Петровну орет, а та за сердце схватилась, синяя вся сидит, дышать не может. Я скорую вызвала, Наташа, но боюсь, пока доедут… Ты же соцработник ее, приезжай, умоляю! Они ж ее доконают!
Наталья закрыла ноутбук. Романтичное настроение, навеянное вечерней прогулкой с фотоаппаратом, испарилось без следа, оставив после себя привкус тревоги и привычной профессиональной усталости. Сорок восемь лет, разведена, взрослая дочь в Питере. Вся ее жизнь – это чужие жизни. Бесконечная череда квартир, пахнущих корвалолом и одиночеством, кипы бумаг и казенные формулировки: «оказание социально-бытовых услуг», «психологическая поддержка», «содействие в получении медицинской помощи».
Она накинула легкую ветровку и выбежала на улицу. Туман обнял ее влажной прохладой, приглушил звуки города. Фары машин пробивались сквозь белую пелену неяркими, размытыми пятнами. Хабаровск тонул в летнем тумане, и этот город, который она так любила снимать – его мосты, утес, широкие проспекты – сейчас казался чужим и враждебным.
Квартира ее подопечной, Анны Петровны, встретила ее распахнутой настежь дверью и густым, тяжелым запахом валерьянки. В крохотной прихожей, заставленной коробками, стоял высокий мужчина лет сорока пяти. Андрей, сын Анны Петровны. Он выглядел совершенно потерянным, его руки беспомощно висели вдоль тела, а взгляд блуждал по обшарпанным стенам.
Из комнаты доносились пронзительные крики.
– Я больше не могу! Я не нанималась в сиделки! Этот дом превратился в больницу! Андрей, ты слышишь меня?! Мы делали ремонт для себя, а не для того, чтобы тут все пропиталось лекарствами!
Наталья решительно прошла мимо Андрея в комнату. Картина была хуже, чем она представляла. На диване, вся сжавшись, сидела миниатюрная седая женщина, ее лицо было землистого цвета, а на губах застыла синева. Рядом суетилась соседка Зинаида Павловна с пузырьком капель. Напротив, яростно жестикулируя, стояла Екатерина – моложавая, подтянутая блондинка в дорогом спортивном костюме. Ее лицо исказила гримаса брезгливости и гнева.
– Я сказала, ей место на кладбище! Или в богадельне! Я не буду жить с ней!
– Екатерина, прекратите, – голос Натальи прозвучал неожиданно твердо и громко. Все обернулись. – Вы видите, в каком состоянии ваша свекровь?
– А вы еще кто такая? – с вызовом спросила Екатерина, смерив Наталью оценивающим взглядом. – Очередная спасительница? Это моя квартира! Моя! И я буду решать, кто тут живет!
– Я социальный работник Анны Петровны, Наталья Викторовна. И сейчас я попрошу вас выйти из комнаты, чтобы дать человеку прийти в себя. И перестаньте кричать, вы ее убить хотите?
В этот момент в дверях показались врачи скорой помощи. Суета, быстрые вопросы, тонометр, укол. Пока медики занимались Анной Петровной, Наталья отвела Андрея на кухню.
– Что произошло? – тихо спросила она.
Андрей провел рукой по лицу, словно стирая с него выражение растерянности.
– То же, что и всегда. Маме стало хуже последнюю неделю. Катя… она устала. У нее нервы. Она говорит, что мама симулирует, чтобы привлечь внимание. Сегодня мама тарелку уронила, и Катю прорвало. Сказала… ну, вы слышали.
Кухня, как и вся квартира, была недавно отремонтирована. Глянцевые фасады, новая техника. И на этом фоне особенно сиротливо смотрелась старенькая, обмотанная изолентой табуретка в углу – единственная вещь, оставшаяся от прежней обстановки.
– Вашей матери нельзя здесь оставаться, Андрей. Это опасно для ее жизни. Врачи ее сейчас госпитализируют, но что будет потом? Она не может сюда вернуться.
– Я знаю, – он опустил голову. – Я не знаю, что делать. Катя поставила условие: или мама, или она. У нас ипотека на эту квартиру, мы только ремонт закончили. Она говорит, что мы заслужили пожить для себя.
Наталья смотрела на этого взрослого, сильного мужчину, который сейчас казался беспомощным подростком. В нем не было злости или черствости, только усталость и страх.
– Есть варианты. Государственный пансионат…
– Нет! – Андрей вскинул голову, и в его глазах мелькнул ужас. – Только не это. Я был там… когда искал варианты. Наталья Викторовна, это… это дом смерти. Я не могу ее туда отдать. Она там умрет через месяц.
– Я понимаю, – кивнула Наталья. Она тоже там была. И не раз. И каждый раз выходила с тяжелым камнем на душе, стараясь не вдыхать полной грудью, чтобы не унести с собой этот запах безысходности и хлорки. – Есть частные пансионаты. Но это дорого.
– У нас нет таких денег. Все уходит на ипотеку.
Анну Петровну увозили на носилках. Она была в сознании, ее глаза, полные слез, искали сына. Андрей подбежал, взял ее руку.
– Мамочка, все будет хорошо, я что-нибудь придумаю, слышишь?
Екатерина стояла в дверях, скрестив руки на груди. На ее лице не было ни капли сочувствия, только холодное, злое удовлетворение.
На следующий день Наталья сидела в своем кабинете, заваленном папками. На стене висела ее фотография – рассвет над Амуром, ледоход. Яркое, полное жизни фото резко контрастировало с серой казенной обстановкой. В дверь без стука заглянул ее начальник, Олег, мужчина лет пятидесяти с усталым лицом и вечным запахом дешевого кофе.
– Наталья Викторовна, зайди.
В его кабинете пахло так же. Олег листал дело Анны Петровны.
– Так, я тут посмотрел. Ситуация ясна. Конфликт с родственниками, ухудшение здоровья на нервной почве. Госпитализация временная. Надо решать вопрос кардинально.
– Я как раз хотела с вами посоветоваться, Олег Игоревич.
– А что тут советоваться? – он поднял на нее глаза. – Алгоритм отработан. Готовим документы в городской пансионат. Сын против? Ну, пусть тогда сам решает проблему. Наша задача – обеспечить безопасность подопечной. В квартире ей небезопасно. В пансионате – безопасно. Все. Закрываем вопрос.
– Олег Игоревич, сын категорически против. Он говорит, что условия там… невыносимые.
Олег усмехнулся.
– А где они выносимые? Наталья Викторовна, давай по-деловому. У нас план, у нас отчетность. У нас еще двадцать таких «невыносимых» ситуаций на районе. Оформляй документы. Пусть сын пока ищет свои варианты. Не найдет – поедет мама в пансионат. Закон на нашей стороне.
Наталья вернулась в свой кабинет. «Алгоритм отработан». Эта фраза вертелась в голове. Алгоритм, который не учитывал ни слез Анны Петровны, ни отчаяния ее сына, ни запаха хлорки. Она открыла папку. Характеристика, акты обследования, медицинские справки… Сухая, бездушная биография чужого горя. И в конце – направление. Путевка в один конец.
Вечером ей позвонил Андрей.
– Наталья Викторовна, здравствуйте. Я был у мамы. Врачи говорят, состояние стабильное, но нервное истощение. Ей нужен покой. Абсолютный покой. Домой ей нельзя. Катя… она собрала ее вещи в мешки. Выставила в коридор.
– Андрей, я говорила с начальством. Они настаивают на государственном пансионате.
В трубке повисло молчание.
– Я не могу, – наконец сказал он глухо. – Я не предам ее. Должен же быть какой-то выход.
– Давайте встретимся завтра. Я посмотрю, что можно сделать. Может, есть какие-то менее известные частные заведения, не такие дорогие.
Они встретились в маленьком кафе на Муравьева-Амурского. Андрей принес с собой старый фотоальбом в бархатной обложке.
– Я подумал… вы говорили, что фотографируете. Мама тоже любила. Вот, посмотрите.
Наталья осторожно открыла альбом. С черно-белых и пожелтевших цветных карточек на нее смотрела молодая, улыбающаяся женщина. Вот она с маленьким Андреем на руках на фоне речного вокзала. Вот – на демонстрации, с букетом гладиолусов. Вот – смеется, запрокинув голову, на даче. Живая, энергичная, полная надежд. Совсем не та сломленная старушка, которую она видела вчера.
– Она работала инженером на заводе «Дальдизель», – с тихой гордостью сказал Андрей. – Всю жизнь. Отца я почти не помню, он рано умер. Она меня одна поднимала. Никогда не жаловалась. А я…
– Вы не виноваты, – мягко сказала Наталья, не отрывая взгляда от фотографий. В этих снимках была душа, была история. Не просто «объект социальной помощи», а человек. – Жизнь так складывается.
Они долго говорили. О его работе, о его браке с Екатериной, который давно трещал по швам и держался только на общей ипотеке. О его чувстве вины перед матерью. Наталья слушала и впервые за долгое время чувствовала не профессиональный долг, а простое человеческое соучастие. Этот мужчина, сидящий напротив, был ей понятен. Его внутренняя борьба между долгом, любовью и давлением обстоятельств была ей до боли знакома.
Разговор с Андреем придал ей сил. Она начала действовать. Подняла все свои старые связи, обзвонила коллег из других районов, перерыла интернет. Нашла несколько небольших, почти домашних пансионатов в пригороде. Цены кусались, но один вариант показался ей приемлемым. Маленький коттедж, хозяйка – бывшая медсестра, всего шесть постояльцев. Домашняя еда, свой садик.
Она позвонила Андрею.
– Есть место. В два раза дешевле, чем в раскрученных центрах. Я говорила с хозяйкой, она готова подождать с оплатой пару недель.
– Спасибо… Наталья Викторовна, спасибо вам огромное. Я… я продам машину. Это покроет расходы на несколько месяцев. А там что-нибудь придумаю. Найду подработку.
На следующий день, когда Наталья пришла на работу, ее ждал неприятный сюрприз. В кабинете Олега сидела Екатерина. Увидев Наталью, она победно улыбнулась.
– А вот и она, наша сердобольная, – процедила она.
– Наталья Викторовна, пройдите, – ледяным тоном сказал Олег. – Екатерина Андреевна написала на вас жалобу. В Департамент. О том, что вы превышаете полномочия, вмешиваетесь в дела семьи и настраиваете мужа против законной супруги.
Наталья почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Это ложь.
– Ложь или не ложь, будет разбираться комиссия, – отрезал Олег. – А пока я запрещаю вам заниматься делом Анны Петровны. Я передаю его другому специалисту. И я настоятельно рекомендовал вам оформить документы в пансионат. Вы это сделали?
– Нет. Мы нашли другой вариант. Частный. Сын согласен оплачивать.
Олег побагровел.
– Какой еще частный вариант? Вы в своем уме? Кто вам позволил проявлять самодеятельность? Есть установленный порядок! Я вам что сказал? Закрыть вопрос! А вы мне тут проблемы создаете! Жалобы, комиссии!
– Но это же лучший выход для человека! – не выдержала Наталья.
– Меня не интересует лучший выход для человека! – рявкнул Олег. – Меня интересует лучший выход для отдела! Чтобы все было по бумагам, чтобы ко мне не было вопросов! Чтобы вот такие, – он кивнул на Екатерину, – не писали кляузы в министерство!
Он встал, подошел к ней вплолотную.
– Значит так. Сегодня же ты готовишь направление в городской пансионат. Иначе я эту жалобу не замну. Я приложу к ней докладную о твоем самоуправстве и неподчинении. И ты вылетишь с работы с волчьим билетом. Ты меня поняла?
Он говорил тихо, но в его голосе было столько холодной ярости, что Наталье стало страшно. Это была точка невозврата. Она поняла, что дело не в Анне Петровне и не в жалобе Екатерины. Дело было в системе, которую Олег так рьяно защищал. Системе, где человек – это просто единица в отчете.
– Более того, – продолжил Олег, понизив голос до заговорщицкого шепота, – у нас тут намечается интересное сотрудничество. Новый частный центр открылся, «Забота». Шикарные условия, европейский уровень. Они предлагают нам хорошие условия для партнерства. Им нужны клиенты для старта. И Анна Петровна – идеальный кандидат. Сын же платежеспособный, машину готов продать. Так что мы направим ее туда. И все будут довольны. Особенно я.
Теперь все встало на свои места. «Забота». Наверняка с откатами для Олега. Ее подопечная была лишь разменной монетой в его грязной игре.
Наталья посмотрела на Олега, потом на победное лицо Екатерины. Внутри нее что-то оборвалось. Страх ушел, сменившись холодным, кристально чистым гневом. Она вдруг вспомнила фотографию молодой Анны Петровны, смеющейся на даче. И поняла, что не может предать эту женщину. Не может предать Андрея. Не может предать себя.
– Нет, Олег Игоревич, – сказала она тихо, но отчетливо. – Согласие я не дам.
– Что? – он не поверил своим ушам.
– Я не буду подписывать направление ни в городской пансионат, ни в вашу «Заботу». Это не забота, Олег. Это бизнес на стариках. А в жалобе Екатерины нет ни слова правды, и я буду это доказывать.
Она развернулась и вышла из кабинета, оставив за спиной ошеломленного Олега и растерявшую победный вид Екатерину.
Она шла по коридору, и ее немного трясло. Она только что подписала себе приговор. Но впервые за многие годы она чувствовала не усталость, а легкость. Она дошла до своего кабинета, взяла с полки папку. Но это была не папка с делом Анны Петровны. Это была ее личная папка, которую она собирала несколько лет.
С этой папкой она вернулась в кабинет Олега. Екатерина уже ушла. Начальник сидел за столом, красный и злой.
– Ты решила вернуться и извиниться? Поздно.
– Я не извиняться пришла, – Наталья положила папку ему на стол. – Посмотрите.
Олег брезгливо открыл ее. Внутри были фотографии. Десятки фотографий, которые Наталья делала на протяжении нескольких лет в том самом городском пансионате. Сделанные незаметно, на телефон, на старенькую «мыльницу». Облупленные стены. Рваное белье. Пустые, безразличные глаза стариков, лежащих в коридорах. Плесень в душевых. Скудная еда в щербатых тарелках. Каждая фотография была безмолвным обвинением.
– Что это? – прохрипел Олег.
– Это ваш «отработанный алгоритм», Олег Игоревич. Ваша «безопасность». Я собирала это долго. Думала, может, пригодится когда-нибудь. Вот, пригодилось. Если вы дадите ход жалобе Екатерины и своей докладной, эта папка ляжет на стол прокурору. Вместе с моим заявлением о том, как вы пытались принудить меня отправить человека в эти условия. И заодно расскажу про ваше выгодное «партнерство» с центром «Забота». Думаю, им будет интересно проверить ваши финансовые дела.
Олег смотрел на фотографии, и его лицо медленно приобретало цвет больничных стен на снимках. Он поднял взгляд на Наталью. В его глазах больше не было гнева, только страх.
– Чего ты хочешь? – просипел он.
– Я хочу, чтобы вы оставили в покое меня и семью Анны Петровны. Я сама решу ее вопрос. И после этого я уволюсь. По собственному желанию. Я не могу здесь больше работать.
Он молчал, тяжело дыша. Потом медленно кивнул.
– Хорошо. Убирайся. И забери это.
Наталья взяла папку и вышла. В своем кабинете она села за стол, открыла чистый лист бумаги и написала всего два слова: «Прошу уволить…».
Вечером она, как и договаривалась, встретилась с Андреем. Они сидели на скамейке на набережной. Туман снова сгущался над Амуром, но теперь он не казался враждебным. Он был уютным, скрывающим их от всего мира.
– Маму сегодня перевезли, – тихо сказал Андрей. – Я был там. Чисто, светло. Хозяйка… очень душевная женщина. Мама даже улыбнулась. Впервые за долгое время. Сказала, пахнет яблочным пирогом.
Он помолчал, глядя на огни на другом берегу реки.
– Я подал на развод. Квартиру придется делить. Машину я уже продал. Но знаете… мне как-то легко стало. Будто я камень с души сбросил, который носил много лет.
– Я вас понимаю, – сказала Наталья. – Я сегодня тоже уволилась.
Андрей удивленно посмотрел на нее.
– Из-за нас?
– Из-за себя, – улыбнулась она. – Я поняла, что больше так не могу. Не хочу быть частью этого «алгоритма».
Она достала из сумки фотоаппарат.
– Хочу попробовать сделать из этого что-то большее. Может, фотопроект. О людях, как ваша мама. О их историях. Чтобы их видели не как строчку в отчете, а как… живых.
Андрей смотрел на ее одухотворенное лицо, на отблески фонарей в ее глазах, и впервые за этот бесконечный день по-настоящему улыбнулся.
– У вас получится, Наталья Викторовна. Я уверен. Можно я вам как-нибудь помогу?
– Можно, – кивнула она. – Только давай на «ты».
Она подняла камеру и сделала снимок. Размытые в тумане огни, темный силуэт моста и лицо человека рядом, в глазах которого, как и в ее собственных, зарождалась надежда. Это был хороший кадр. Начало новой истории.