Осенний ярославский туман, густой, как молоко, обволакивал окна кабинета, превращая огни на противоположной стороне Которосльной набережной в расплывчатые акварельные пятна. Екатерина выключила настольную лампу, и комната погрузилась в уютный полумрак, пахнущий сандаловым деревом и увядающими хризантемами в вазе. Пятьдесят три. Возраст, когда покой ценишь больше страстей. А у нее было и то, и другое. Покой в этой тихой гавани, ее психологическом кабинете, и тихая, зрелая страсть к Андрею. Помолвлена. В пятьдесят три. Даже для самой себя это звучало немного вызывающе.
Она провела пальцем по гладкому холодному боку нефритового слоника на столе, подарку благодарной клиентки. Вечер обещал быть романтичным. Андрей должен был заехать после работы, и они собирались поужинать в их любимом ресторанчике на Первомайской. Она уже предвкушала, как его сильная рука ляжет на ее плечо, как он будет рассказывать о своих строительных проектах, а она — слушать, наслаждаясь бархатом его голоса и ощущением абсолютной защищенности.
Телефон на столе вибрировал настойчиво и тревожно. Номер незнакомый, городской. Екатерина поморщилась. Рабочий день окончен. Но что-то, профессиональная интуиция или просто дурное предчувствие, заставило ее ответить.
— Екатерина Аркадьевна? — женский голос, уставший и официальный. — Инспектор по делам несовершеннолетних, лейтенант Сомова. Мне ваш номер дала классная руководительница Виталия Воронова. Вы ведь его будущая родственница?
Сердце пропустило удар. Виталик. Племянник Андрея, четырнадцатилетний угрюмый подросток, оставшийся на его попечении после смерти сестры.
— Да, это я. Что-то случилось?
— Случилось, Екатерина Аркадьевна. Мальчик сегодня не пришел в школу. Его нашли наши сотрудники в районе вокзала Ярославль-Главный. Вид, прямо скажем, неподобающий. Грязный, голодный.
— Господи... — выдохнула Екатерина, опускаясь в кресло.
— Это еще не все. Он утверждает… — инспектор сделала паузу, подбирая слова. — Он говорит, что дядя, Андрей Игоревич, его регулярно бьет и заставляет попрошайничать. Вывозит в разные районы города и забирает потом все деньги.
Мир качнулся. Слова инспектора звучали абсурдно, дико. Андрей? Ее Андрей, который приносил ей по утрам кофе в постель и читал вслух стихи, пусть и немного пафосно? Андрей, который мог часами говорить о прочности бетона и честности в бизнесе? Бьет ребенка? Заставляет попрошайничать?
— Это какая-то чудовищная ошибка, — проговорила она, чувствуя, как немеют губы. — Виталик — трудный подросток. У него переходный возраст, он мог нафантазировать…
— Мы обязаны проверить каждое такое заявление, — сухо отрезала инспектор. — Андрей Игоревич в курсе, мы с ним уже связались. Он все отрицает, разумеется. Сказал, что мальчик врет, чтобы его отдали в детский дом. Я звоню вам, потому что вы психолог. Возможно, вы сможете на него повлиять. Нам нужно, чтобы он завтра утром пришел с опекуном для официальной беседы. Иначе будем вынуждены запустить процедуру временного изъятия.
Она повесила трубку. Туман за окном сгустился, поглотив последние отблески фонарей. Романтический вечер рассыпался на тысячи ядовитых осколков.
Андрей появился через полчаса. Ворвался в кабинет, не сняв пальто, пахнущий моросью и дорогим парфюмом. Лицо его было искажено гневом.
— Ты слышала? Этот паршивец! Я ему все — дом, еду, одежду, а он! Оклеветал меня!
Он с силой ударил кулаком по стопке журналов на столе. Нефритовый слоник подпрыгнул и упал на ковер. Екатерина молча подняла его.
— Андрей, успокойся. Давай разберемся. Что произошло?
— Что произошло? — он сорвался на крик. — Этот маленький лжец решил устроить себе красивую жизнь! Наплел каким-то теткам в погонах, что я его мучаю! Я! Который возится с ним после смерти Ленки, как с родным сыном!
— Почему он был на вокзале? Грязный и голодный?
— Потому что он сбежал из дома! Вчера вечером! Я всю ночь его искал, все больницы обзвонил, весь город на уши поставил! Украл из кошелька две тысячи и сбежал! А теперь выставляет себя жертвой!
Его версия звучала логично. Подростковый бунт, желание свободы, обида на опекуна, который пытается установить правила. Екатерина отчаянно хотела в это поверить. Она подошла к нему, положила руки на его плечи, покрытые мокрой шерстью дорогого пальто.
— Хорошо, я верю тебе. Но что нам теперь делать? Инспектор…
— Да плевать мне на инспектора! — рявкнул он, но тут же смягчился, увидев ее испуганное лицо. Он притянул ее к себе, уткнулся носом в волосы. — Прости, Катюш. Я на нервах. Просто… это так несправедливо. Я все для него делаю. А он… Массажистка пятидесятилетняя… — пробормотал он что-то невнятное себе под нос.
— Что? Какая массажистка?
— Да так, — он отстранился, — клиентка одна сегодня мозг вынесла. Не бери в голову. Поехали, поужинаем. Забудем этот кошмар.
Но кошмар не собирался забываться. Он сидел холодной занозой под сердцем.
На следующий день она отменила утренние консультации и встретилась с лучшей подругой Натальей в маленькой кофейне на улице Свободы. Наталья, резкая и прагматичная юристка, выслушала ее сбивчивый рассказ, помешивая ложечкой пенку на капучино.
— Кать, я, конечно, не психолог, но дыма без огня не бывает, — отрезала она. — Ты этого Виталика видела-то хоть раз нормально, не мельком?
— Видела. Он… замкнутый. Всегда в своей комнате сидит. Андрей говорит, у него зависимость от компьютерных игр.
— Андрей говорит, Андрей говорит… А ты сама что видишь? Ты же у нас специалист по человеческим душам. Неужели не видишь, что у тебя под носом творится?
— Я вижу любящего мужчину, который хочет на мне жениться, — с вызовом ответила Екатерина. — Который взял на себя ответственность за племянника.
— Ответственность бывает разная, — хмыкнула Наталья. — Можно заботиться, а можно отбывать повинность. Ты вспомни, как вы познакомились. Он же тебя обаял, окружил, влюбил в себя за месяц. Мужик в его возрасте с такой хваткой… это либо великая любовь, либо холодный расчет.
Екатерина вспомнила. Это было год назад, промозглой осенью, такой же, как сейчас. Она, поддавшись уговорам Натальи, пошла на вечер танго в ДК «Нефтяник». Она обожала танцевать, это был ее способ выпустить пар, почувствовать себя живой, желанной. В танго не врут. Тело говорит правду.
Именно там появился Андрей. Высокий, статный, с уверенными движениями и обволакивающим взглядом. Он не был профессиональным танцором, но вел так, словно они были единственной парой на паркете. Он шептал ей на ухо комплименты, говорил, что никогда не видел такой грации, такой страсти в глазах. Он был обещанием, сказкой для женщины, которая уже перестала верить в сказки. И она поверила. Она позволила этой сказке стать своей реальностью. А теперь реальность давала трещину.
— Это любовь, — упрямо повторила она, больше убеждая себя, чем Наталью.
— Ну, смотри сама, — вздохнула подруга. — Только не забудь, что у психологов есть профдеформация. Вы так долго ищете всему объяснение, что рискуете оправдать даже самое страшное.
Разговор с Натальей оставил горький осадок. Екатерина вернулась в кабинет, но работать не могла. Она сидела и смотрела в окно на серую гладь Которосли. В три часа у нее была назначена новая клиентка. Женщина лет сорока, с измученным лицом и затравленным взглядом. Она говорила тихо, почти шепотом. Ее история была банальной и страшной. Сын-студент, умница, гордость. Попал в плохую компанию, подсел на ставки. И начал тянуть из матери деньги.
— Он плачет, Екатерина Аркадьевна, на коленях стоит, — рассказывала женщина, вытирая слезы скомканным платком. — Говорит, что его убьют, если не отдаст долг. Клянется, что это последний раз. А я потом от соседей узнаю, что он на эти деньги новый телефон купил. Он приходит ко мне, рассказывает, как его все обижают, как ему плохо, какой он несчастный. И я верю. Каждый раз верю. А он просто… пользуется мной. Он научился говорить то, что я хочу слышать. Он бьет на жалость, он… манипулирует.
Екатерина слушала, и холод расползался по ее венам. Манипуляция. Рассказ о том, как тебя все обижают. Изображение жертвы. Она задавала вопросы, профессионально, отстраненно, а в голове билась одна мысль: «Мальчик говорит, что дядя его бьет и заставляет попрошайничать». А что, если это тоже манипуляция? Только не со стороны мальчика, а со стороны… Андрея? Что, если Андрей сам создал себе образ жертвы обстоятельств, благородного опекуна, страдающего от неблагодарного племянника? Чтобы все вокруг, и в первую очередь она, Екатерина, жалели его и восхищались им.
Эта мысль была настолько чудовищной, что она физически ощутила тошноту. Но она была психологом. Она знала, как работают эти механизмы. Создать проблему, а потом героически ее решать на глазах у публики.
После сессии она не поехала домой. Она поехала в Заволжский район, где жил Андрей. Она знала, что Виталик после беседы у инспектора должен был вернуться домой с Андреем. Она припарковала машину в соседнем дворе, так, чтобы видеть подъезд, но оставаться незамеченной. Туман здесь был еще гуще, он цеплялся за голые ветки деревьев, как вата.
Она ждала почти час. Наконец, подъехала машина Андрея. Он вышел первым, резко хлопнув дверью. За ним, съежившись, вылез Виталик. Он был в той же куртке, что и на фотографиях, которые ей присылали знакомые с танго-вечеринок — «Катя, смотри, твой Андрей!». Только на мальчике она выглядела поношенной и чужой.
Они остановились у подъезда. Екатерина опустила стекло, чтобы лучше слышать. Доносились обрывки фраз.
— …чтобы я больше этого бреда не слышал, понял? — голос Андрея был тихим, но в нем звенела сталь. — Еще одна такая выходка, и поедешь в свой интернат. Ясно?
Виталик молчал, глядя в землю.
— Я тебя спрашиваю, ясно? — Андрей не повышал голоса, но от этого ледяного тона становилось страшно. Он не трогал мальчика. Он просто стоял рядом, нависая над ним.
— Да, — тихо пискнул Виталик.
— Что «да»?
— Ясно.
— Вот и отлично. А теперь про деньги. Где те две тысячи, что ты украл?
— Я их потратил… на еду.
Андрей усмехнулся. Жестокой, неприятной усмешкой, которую Екатерина никогда раньше не видела.
— На еду? Ври лучше, артист. Значит так. Месяц — ни копейки на карманные расходы. Будешь отрабатывать. И чтобы матери моей, бабке своей, ни слова. Скажешь, что повздорили, ты погорячился, но дядя Андрей тебя простил, потому что он тебя любит и заботится о тебе. Повтори.
Мальчик поднял на него глаза. В них не было ни страха, ни ненависти. Только бездонная, выжженная усталость.
— Дядя Андрей меня любит и заботится обо мне, — безжизненным голосом повторил он.
— Вот. Можешь же, когда хочешь. А теперь иди домой. И чтобы я тебя не видел и не слышал.
Это было страшнее любого удара. Это не было физическим насилием. Это было методичное, холодное, ежедневное убийство души. «Бьет и заставляет попрошайничать». Мальчик не врал. Просто он говорил о другом. Его били словами, унижением, презрением. Его заставляли попрошайничать — не на улице с протянутой рукой, а дома. Попрошайничать любви, внимания, одобрения. И получать в ответ этот ледяной расчет. Андрей не был опекуном. Он был тюремщиком. И он наслаждался своей властью.
Екатерина медленно подняла стекло. Руки ее дрожали. Вся ее выстроенная картина мира, ее уютная сказка о поздней любви, рухнула в одно мгновение. Мужчина, которого она любила, которого считала своей опорой и защитой, оказался монстром. И она, профессиональный психолог, этого не видела. Или не хотела видеть. Сколько лет я себе вру? Этот вопрос из ее практики теперь относился к ней самой. Она врала себе год. Год самообмана, сотканного из красивых слов, эффектных жестов и ее собственного отчаянного желания быть счастливой.
Она приехала в свою квартиру на набережной. Сняла туфли, прошла в гостиную. На журнальном столике стояла их общая фотография в рамке: они на Стрелке, счастливые, улыбающиеся, на фоне величественного слияния Волги и Которосли. Она взяла рамку и долго смотрела на лицо Андрея. Теперь она видела в его улыбке фальшь, в глазах — холодный блеск хищника.
Он приехал через час, как они и договаривались. Веселый, расслабленный. Привез ее любимые пирожные из кондитерской.
— Ну что, Катюша, все позади! — бодро сказал он с порога. — Разобрались с этим врунишкой. Поговорили с инспектором, он перед всеми извинился. Сказал, что нафантазировал. Я же говорил! Ну, чего ты такая хмурая? Пойдем пить чай.
Он прошел в гостиную и замер, увидев ее взгляд.
— Что-то не так?
— Я была у твоего дома, Андрей, — тихо сказала она. — Я видела тебя с Виталием. И слышала.
Улыбка медленно сползла с его лица. На смену ей пришла холодная настороженность.
— И что ты там могла видеть? Обычный воспитательный разговор.
— «Дядя Андрей меня любит и заботится обо мне», — повторила она слова мальчика. — Это ты называешь воспитательным разговором? Заставлять ребенка повторять за тобой ложь, унижать его, лишать последних крох достоинства?
— А, так ты у нас теперь на стороне этого ублюдка? — его голос стал злым и колючим. — Я его содержу, кормлю, а он меня позорит на весь город! Да я имею право!
— Ты не имеешь права калечить ему жизнь.
— Ой, только не надо мне тут лекций по психологии! — он махнул рукой. — Кому ты нужна со своими лекциями в твои-то годы? Нашла себе принца на старости лет и радуйся. Я думал, ты умная женщина.
«Кому ты нужна в свои годы». Эта фраза, брошенная с пренебрежением, стала последней каплей. Это было то самое обесценивание, о котором она так часто говорила со своими клиентками. Мотив достоинства. Право требовать любви, а не только обеспечения. Она вдруг увидела всю ситуацию со стороны: немолодая, одинокая женщина, ухватившаяся за последний шанс, готовая закрывать глаза на все, лишь бы не остаться одной. И он, прекрасно это понимающий и этим пользующийся.
Екатерина молча подошла к нему. Ее движения были спокойными и точными. Она сняла с пальца помолвочное кольцо с небольшим бриллиантом — символ их фальшивой сказки — и вложила ему в руку.
— Что это? — растерянно спросил он.
— Это конец, Андрей.
— Ты что, с ума сошла? Из-за этого сопляка? Ты бросаешь меня?
— Нет, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде больше не было ни любви, ни страха, только холодное спокойствие. — Я выбираю себя. Я не хочу жить во лжи. Ни ради тебя, ни ради страха одиночества. Уходи.
— Катя… — он попытался обнять ее, вернуть привычную роль обаятельного соблазнителя.
— Уходи, — повторила она твердо, отступая на шаг.
Он смотрел на нее несколько секунд, и она видела, как в его глазах недоумение сменяется яростью, а затем — холодным расчетом. Он понял, что игра проиграна. Молча развернулся и вышел, с силой хлопнув дверью.
Екатерина осталась одна посреди гостиной. Она не плакала. Было странное ощущение пустоты и одновременно — легкости. Словно она несла на плечах тяжеленный чемодан с камнями и наконец-то его сбросила. Она подошла к окну. Туман начал рассеиваться, и в разрывах белесой мглы проступили очертания церквей на том берегу, огни проплывающей баржи. Город возвращался к жизни. И она тоже.
Она включила музыку. Астор Пьяццолла. «Libertango». Музыка свободы. Она сделала первый шаг, потом второй. И закружилась в медленном, одиноком танце посреди своей опустевшей гостиной. Это не был танец тоски или отчаяния. Это был танец обретения. Обретения себя. Она вспомнила слова Натальи: «Ты же специалист по человеческим душам». Сегодня она наконец-то исцелила самую главную душу — свою собственную.
В пятьдесят три жизнь не кончается. Она просто выходит на новый, более честный виток. И танцевать его можно даже в одиночку. Главное — слышать свою собственную музыку. А она ее снова слышала. Ясно и отчетливо.