— Я снова за лекарством, Нина Петровна.
Голос Татьяны, тихий и надломленный, вырвал Нину из созерцания морозного узора на аптечном стекле. За окном сиял Томск, умытый и ослепительный. Низкое зимнее солнце заливало проспект Ленина золотом, превращая сугробы в россыпи бриллиантов и зажигая огни в ледяном кружеве на старинных деревянных домах. Утро было настолько идеальным, что казалось неправдоподобным, вырезанным из глянцевой открытки. Романтичным, как называл такие дни Леонид.
Нина медленно обернулась. Татьяна стояла у прилавка, съежившись в своем стареньком пуховике, который был ей явно велик. Лицо, когда-то миловидное, осунулось, под глазами залегли тени, которые не мог скрыть даже яркий свет. Она протягивала пачку смятых купюр и рецептурный бланк.
— «Адалимумаб»? — спросила Нина, хотя знала ответ. Ее голос прозвучал ровнее и холоднее, чем ей хотелось. Профессиональная привычка.
Татьяна кивнула, не поднимая глаз. Ее пальцы нервно теребили краешек прилавка.
Нина взяла бланк. Все тот же врач, та же дозировка. Ревматоидный артрит. Уже четвертый год. Четыре года Татьяна приходила сюда, в эту аптеку, и оставляла здесь суммы, на которые можно было бы слетать в отпуск. Четыре года Нина наблюдала, как тает эта молодая женщина, как гаснет в ее глазах свет.
«Я вернулась», — пронеслось в голове Нины эхо из другого, чужого анализа чужой жизни. Но здесь было не возвращение. Здесь было бесконечное, изматывающее хождение по кругу.
Она молча отошла к закрытому шкафу с препаратами строгой отчетности. Щелкнул замок. Холодная коробочка легла в ладонь. Цена на ней была астрономической. Нина посмотрела на Татьяну, потом на пачку денег. Внутри все сжалось от застарелой, тупой боли. Не своей. Чужой, но ставшей почти родной.
Она видела, как Татьяна уходит, ссутулившись, прижимая к груди драгоценную упаковку, как спасательный круг. И солнце за ее спиной казалось насмешкой. Нина оперлась о прилавок, и прошлое, которое она старательно держала на расстоянии, нахлынуло разом, утягивая за собой, как ледяная вода Томи.
***
Все началось почти пять лет назад. Тоже зимой, но в тот день была метель, и город казался серым и усталым. Татьяна тогда впервые появилась в их аптеке. Миловидная, хорошо одетая девушка с живыми, немного испуганными глазами. Она принесла рецепт на «Адалимумаб» для своей матери.
— У мамы очень сильный ревматоидный артрит, — сбивчиво объясняла она, пока Нина Петровна пробивала препарат. — Врачи сказали, это единственное, что может помочь. Поставить ее на ноги.
Нина тогда сочувственно кивнула. Как фармацевт с сорокалетним стажем, она видела сотни таких историй. Болезнь — это всегда горе и большие расходы. Она объяснила Татьяне, как хранить препарат, какие могут быть побочные эффекты, и посоветовала обязательно держать связь с лечащим врачом.
Татьяна стала приходить регулярно. Раз в две-три недели. Всегда вежливая, всегда с благодарностью в глазах. Она рассказывала, что маме становится лучше. Что она уже начала понемногу ходить по квартире, даже улыбаться. Нина радовалась вместе с ней. Это была светлая сторона ее работы — видеть, как современная медицина возвращает людям надежду.
В то время жизнь самой Нины тоже менялась. После десяти лет вдовства в ее жизни появился Леонид. Инженер-геолог на пенсии, вдовец, умный и основательный мужчина с тихим юмором и теплыми руками. Они познакомились на встрече городского клуба коллекционеров. Нина всю жизнь собирала старинные аптекарские флаконы и жестяные коробочки от лекарств. Ее квартира была похожа на маленький музей, где каждая склянка, каждая баночка с выцветшей надписью «Аспиринъ фабрики Байеръ» или «Вазелинъ Брокаръ и Ко» имела свою историю. Леонид коллекционировал старые карты и планы Томска. Их увлечения переплелись, создав общую территорию для долгих разговоров за чаем с брусничным вареньем.
— Ты посмотри, Ниночка, — говорил он, разворачивая на столе пожелтевший план города начала XX века. — Вот здесь, на Почтамтской, была аптека провизора Граса. А у тебя, кажется, есть флакон с его гербом.
Они могли часами сопоставлять его карты и ее коллекцию, восстанавливая забытую топографию города. Это было их уютное, упорядоченное счастье. Ее коллекция была символом порядка, системы, где у каждой вещи есть свое место и предназначение. Все было каталогизировано, расставлено по полочкам. Полная противоположность хаосу, который несла в себе болезнь.
Примерно через год Нина начала замечать странности. Татьяна приходила все так же регулярно, но вид у нее был уже другой. Дорогая одежда сменилась на что-то простое, не новое. С лица исчез румянец. Она стала молчаливой, напряженной. На вопросы о маме отвечала односложно: «Нормально. Лечится».
Профессиональное чутье Нины било тревогу. «Адалимумаб» — серьезнейший иммуносупрессор. Его применение требует постоянного врачебного контроля, анализов. Нельзя просто покупать его годами, как витамины.
— Танечка, а вы анализы давно сдавали? — мягко спросила она однажды. — Врач должен отслеживать динамику.
Татьяна вздрогнула, словно ее поймали на чем-то дурном.
— Да-да, конечно. Все под контролем. Мама не любит ходить по больницам, врач на дом приходит.
Это было странно. Частные визиты ревматолога на дом — удовольствие не из дешевых, особенно на фоне того, что Татьяна, казалось, начала экономить на себе. И она всегда платила наличными. Часто — пачкой мелких, истрепанных купюр, словно собранных из разных карманов и копилок.
Нина поделилась своими сомнениями с Леонидом тем вечером. Они сидели на ее кухне. За окном выла вьюга. В квартире пахло выпечкой и сушеными травами. На полке в идеальном порядке блестели ее сокровища — синие, зеленые, коричневые аптекарские флаконы.
— Понимаешь, Лёня, что-то не сходится, — говорила она, помешивая чай в чашке. — Я, как фармацевт, чувствую ответственность. Этот препарат — не шутки. Если его применять неправильно или не по показаниям, можно нанести страшный вред. А если диагноз неверный? Столько денег на ветер, и главное — упущенное время для правильного лечения.
— А ты можешь что-то сделать? — спросил Леонид, внимательно глядя на нее. — Поговорить с врачом?
— Это врачебная тайна. И фармацевтическая тоже. Я не имею права разглашать информацию о пациенте. Но и смотреть на это спокойно не могу. У меня ощущение, что я соучастница какой-то аферы или страшной ошибки. Это профессиональный тупик.
Леонид взял ее руку. Его ладонь была широкой и теплой.
— Ниночка, ты самый честный человек из всех, кого я знаю. И лучший специалист. Твое чутье тебя не обманывает. Но ты не можешь взвалить на себя ответственность за весь мир. Ты делаешь свою работу. Безупречно.
Его слова успокаивали, но червячок сомнения остался. Это был уже не просто вопрос сочувствия. Это становилось вопросом ее профессиональной этики. Она отпускала сильнодействующий, дорогостоящий препарат, имея серьезные основания полагать, что что-то идет не так.
Контраст между ее жизнью и жизнью Татьяны становился все более вопиющим. Вот она, Нина, в свои шестьдесят с небольшим, обрела покой и любовь. Их вечера с Леонидом были наполнены тихой радостью, обсуждением планов на лето — поехать на Алтай, разобрать его архив, — и любованием своими коллекциями. А вот Татьяна, которой нет и тридцати, угасает на глазах, впрягшись в эту непосильную ношу — спасение матери. Нина видела в этом искаженное, уродливое отражение материнской любви. Любви, которая не созидает, а разрушает.
Прошло еще два года. Татьяна похудела до неузнаваемости. Работала, по ее словам, на двух работах, почти без выходных. Однажды она пришла в аптеку с огромным синяком на щеке.
— Упала, — буркнула она, пряча лицо в воротник. — Скользко в Томске зимой, сами знаете.
Нина не поверила ни единому слову. В тот день она решилась. После смены она не пошла домой. Она нашла в базе адрес, указанный в рецепте. Старый двухэтажный деревянный дом в районе Татарской слободы, с покосившимся крыльцом и облупившейся краской. Нина не собиралась заходить, она просто хотела посмотреть. Понять.
Она простояла в тени соседнего дома минут двадцать. Из подъезда вышел высокий сутулый мужчина лет тридцати пяти. Опухшее, серое лицо, мутный взгляд. Он покачивался. Нина узнала его. Это был Николай, брат Татьяны. Она видела его пару раз в детстве, они жили когда-то в соседних дворах. Уже тогда о нем шла дурная слава.
Николай доковылял до ближайшего ларька, который местные называли «аквариумом», и через несколько минут вышел оттуда, пряча за пазуху бутылку водки.
В голове у Нины еще ничего не сложилось, но холодное предчувствие уже скреблось внутри. Она смотрела на окна второго этажа, где должна была жить больная мать Татьяны, и пыталась сложить этот пазл. Дорогие лекарства от артрита. Измученная дочь, работающая на износ. Сын-алкоголик.
Разгадка пришла через неделю. И пришла она самым будничным и страшным образом. В аптеке стажировалась молоденькая девочка-практикантка, Света. Восторженная, немного наивная, она смотрела на Нину Петровну как на божество.
— Нина Петровна, представляете, какой случай сегодня был! — защебетала она в обеденный перерыв. — Пришел какой-то мужик, неприятный такой, и хотел нам продать упаковку «Адалимумаба». Говорит, срочно деньги нужны, а лекарство осталось, мол, родственник умер. Упаковка целая, даже не вскрытая. Я, конечно, отказала, сказала, что мы не имеем права. А на коробке, представляете, наш аптечный стикер! С датой продажи — позавчерашней!
Нина замерла с чашкой в руке.
— Мужик... как выглядел? — спросила она пересохшими губами.
— Да такой… потрепанный. Высокий, худой, с лицом… ну, знаете, как у тех, кто пьет много.
Мир Нины, такой упорядоченный и правильный, как ее коллекция, треснул и посыпался. Все встало на свои места с оглушительной, чудовищной ясностью. Татьяна покупала лекарство. Мать, вместо того чтобы лечиться, отдавала его сыну. А сын продавал его или менял на выпивку. Неизвестно, была ли у матери вообще болезнь, или это был с самого начала циничный спектакль для выкачивания денег из любящей дочери.
Читатель понимает истинную сущность Алисы задолго до того, как это становится очевидно для других персонажей. Драматическая ирония. Нина горько усмехнулась про себя. Только здесь были не Алиса и Никита. Здесь были Татьяна, ее мать и ее брат Николай. И она, Нина, фармацевт, которая четыре года была невольной участницей этого страшного обмана.
Ее охватила ярость. Профессиональная ярость. Ее обманывали. Использовали ее сочувствие, ее профессию. Они превратили акт помощи, акт продажи лекарства, которое должно было спасать жизнь, в грязный семейный фарс по спонсированию алкоголизма. Они обесценили ее труд, ее знания, ее сорок лет безупречной работы.
Вечером она рассказала все Леониду. Она ходила по комнате, не находя себе места.
— Я должна что-то сделать, Лёня! Я не могу просто продолжать продавать ей это лекарство. Это преступление. Я потакаю мошенничеству. Я должна заявить в полицию! Или в органы опеки, я не знаю!
Леонид слушал молча, его лицо было серьезным. Когда она выдохлась и села на диван, он подошел и сел рядом.
— Нина. Успокойся. Давай подумаем. Если ты заявишь в полицию, что будет? Начнут расследование. Татьяну вызовут на допрос. Она все отрицает. Доказательств у тебя — слова практикантки о каком-то мужике. Это ничто. Ты только сделаешь хуже этой несчастной девочке, которая и так на грани.
— Но что мне делать?! — почти крикнула Нина. — Продолжать участвовать в этом? Улыбаться ей и продавать яд, который убивает ее саму, хоть и не напрямую?
— Поговори с ней, — тихо сказал Леонид. — Не как фармацевт с покупателем. Не как обличитель. А как женщина с женщиной. Как мать... с дочерью. Расскажи ей, что знаешь. Или что подозреваешь. Иногда, чтобы человек прозрел, ему нужен не судья, а просто зеркало.
Совет Леонида был мудрым. Но Нине потребовалось несколько недель, чтобы набраться духу. Она смотрела на свои идеальные ряды флаконов, на этот застывший мир порядка, и понимала, что ей предстоит окунуться в самый центр чужого хаоса.
Она дождалась, когда Татьяна придет в следующий раз. В аптеке, к счастью, было пусто.
— Танечка, задержитесь на минутку, — попросила Нина, когда та уже собиралась уходить. Она заперла дверь на ключ и повесила табличку «Технический перерыв».
Татьяна испуганно посмотрела на нее.
— Что-то случилось? С лекарством?
— С тобой, — мягко сказала Нина. Она подошла и взяла Татьяну за ледяные руки. — Таня, я работаю фармацевтом почти всю жизнь. Я знаю, как выглядят люди, которые борются с тяжелой болезнью близкого. И я знаю, как выглядишь ты. Ты несешь на себе непосильную ношу. Но ты уверена, что несешь ее в правильном направлении?
Татьяна попыталась вырвать руки, но Нина держала крепко.
— Я не понимаю, о чем вы…
— Я все понимаю, — перебила Нина. Ее голос был твердым, но без осуждения. — Я понимаю, что ты очень любишь свою маму. И готова на все ради нее. Но любовь не должна быть слепой. Твоя жертва… она не доходит до адресата.
Она рассказала ей про практикантку. Про мужчину, пытавшегося продать препарат с их стикером. Она не упоминала Николая, не хотела сыпать соль на рану. Она просто изложила факты.
Сначала Татьяна все яростно отрицала. Кричала, что это ложь, что Нина Петровна ничего не понимает, что ее мама святая женщина, страдающая от страшной боли. Потом ее гнев сменился слезами. Она рыдала, сидя на стуле для посетителей, сотрясаясь всем телом. Это были слезы отчаяния, усталости и… узнавания. Она знала. Глубоко внутри она все знала или, по крайней мере, догадывалась. Но признать это было слишком страшно. Признать, что вся ее жизнь, все ее жертвы последних лет — бессмысленны. Что ее превратили в дойную корову родная мать и брат.
— Что же мне делать? — шептала она сквозь рыдания. — Что мне теперь делать, Нина Петровна? Если я перестану покупать… они меня проклянут. Мама… она скажет, что я бросила ее умирать.
— А сейчас она не умирает? — тихо спросила Нина. — И разве ты не умираешь вместе с ней? Медленно, каждый день. Таня, иногда, чтобы спасти тонущего, нужно отпустить его руку, чтобы он сам начал барахтаться. Прекрати их финансировать. Займись собой. Своей жизнью. Тебе еще нет и тридцати.
В тот день Татьяна ушла из аптеки без лекарства. Она оставила его на прилавке. Нина смотрела ей вслед с тяжелым сердцем, но и с проблеском надежды. Она сделала то, что должна была. Она нарушила формальные правила, но последовала главному профессиональному принципу — «не навреди».
Надежда умерла через месяц. Татьяна вернулась. Выглядела она еще хуже. Глаза были красными и опухшими, но в них плескалась холодная, упрямая решимость.
— Мне нужен «Адалимумаб», — сказала она глухим голосом, не глядя на Нину. И положила на прилавок деньги.
Нина поняла, что проиграла. Система семейной созависимости оказалась сильнее здравого смысла и ее слов. Мать и брат обработали Татьяну. Убедили, что все это выдумки, что злая аптекарша просто завидует их семейной любви. Или напугали, или разжалобили. Татьяна выбрала свою привычную роль жертвы-спасительницы.
Нина молча продала ей лекарство. А что она могла сделать? Отказать? На каком основании? Рецепт был действителен. Она была просто фармацевтом. Не судьей, не психологом, не богом.
И вот прошел еще год.
***
Звонок телефона вернул Нину в настоящее. Солнце все так же било в окно. На дисплее высветилось «Лёня».
— Ниночка, ты скоро? — его голос был бодрым и радостным. — Солнце сегодня — чистое золото. Я подумал, может, после работы прогуляемся по набережной? А вечером разберем ту коробку со старыми этикетками, что я принес.
Нина смотрела на опустевшее место у прилавка, где только что стояла Татьяна. Контраст был почти физически болезненным. Там — мрак, ложь и саморазрушение. Здесь — свет, любовь, порядок и созидание. Ее коллекция, ее отношения с Леонидом, ее уютная квартира — все это было результатом выбора. Выбора в пользу жизни, правды и уважения к себе.
А Татьяна свой выбор сделала. И продолжает делать каждый день.
И вдруг Нина поняла, что больше не может. Хватит. Ее профессиональная этика требовала не просто продавать лекарства. Она требовала обеспечивать безопасность их применения. А в данном случае налицо было систематическое, злостное нарушение всех мыслимых правил. Препарат не доходил до пациента, а уходил на черный рынок для покупки алкоголя. Это уже не семейная драма. Это уголовщина, в которой ее аптека и она лично выступают ключевым звеном.
Ее жалость к Татьяне иссякла. На ее место пришла холодная профессиональная решимость. Она больше не будет соучастницей. Она больше не позволит манипулировать собой и своей профессией.
— Да, Лёня, скоро, — ответила она, и ее собственный голос удивил ее своей твердостью. — Мне только нужно закончить одно очень важное дело.
Она положила трубку и села за свой рабочий стол. Открыла на компьютере внутренний портал фармацевтического надзора. Там была форма. «Сообщение о подозрении в нецелевом использовании/незаконном обороте лекарственных средств строгой отчетности». Она смотрела на мигающий курсор в первой строке.
Это было ее решение. Ее финальная черта. Ее аналог экспертизы ДНК, который разрушит этот гнилой мирок иллюзий. Последствия будут серьезными. Проверка для аптеки. Расследование в отношении врача, выписывающего рецепты. И, конечно, удар по Татьяне и ее семье. Возможно, это уничтожит ее. А возможно, это будет тот самый шок, то самое дно, от которого можно будет оттолкнуться.
Нина больше не знала и не хотела гадать. Она знала только одно: как профессионал, она обязана это сделать. Она не может допустить, чтобы лекарство, созданное для спасения, служило инструментом медленного убийства.
Она глубоко вздохнула, вдыхая привычный запах своей аптеки — смесь стерильности, трав и чего-то неуловимо бумажного. Посмотрела за окно, на залитый солнцем зимний Томск. На людей, спешащих по своим делам. На жизнь, которая продолжалась.
И ее пальцы уверенно легли на клавиатуру.