Солнце заливало Пензу щедрым, почти осязаемым светом. Оно проникало сквозь высокие окна старинного купеческого особняка, известного теперь как Дом творчества имени Бадигина, и ложилось золотыми прямоугольниками на натертый до блеска паркет. Нина, сидя за массивным дубовым столом, который служил ей рабочим местом администратора, с удовольствием вдыхала сложный утренний аромат: воск для пола, чуть пыльный запах старых книг и доносящийся из открытого окна дух цветущих лип с улицы Московской. В свои шестьдесят два она находила в этой устоявшейся рутине не просто покой, а тихое, выстраданное счастье.
Телефонный звонок вырвал ее из созерцания. Голос на том конце, принадлежавший экскурсоводу из Саратова, был бойким и торопливым. Нина терпеливо и методично, словно разыгрывая хорошо знакомый дебют на шахматной доске, отвечала на вопросы: да, группу из сорока человек принять смогут; нет, в среду зал с коллекцией лубочных картинок будет закрыт на реставрацию; да, конечно, чай с сушками для школьников организуют. Положив трубку, она сделала пометку в толстом ежедневнике. Работа требовала точности и внимания к деталям, качеств, которые она отточила за долгие годы увлечения шахматами. Каждая заявка, каждый звонок были как ход в сложной партии, где нужно было предвидеть несколько шагов вперед, чтобы избежать цейтнота и глупых ошибок.
Скрипнула тяжелая входная дверь. На пороге, нерешительно моргая от яркого света, стоял мужчина. Он был одет в слегка помятый летний костюм, волосы тронуты сединой больше, чем она помнила, а лицо, знакомое до последней морщинки, осунулось и выглядело усталым. Николай. Ее бывший муж.
Десять лет прошло с того дня, как она собрала его чемодан. Десять лет, за которые боль превратилась в рубец, а обида – в горькую мудрость. Она не видела его года три, с тех пор как их сын Михаил окончательно переехал в свою квартиру.
– Нина, – выдохнул он, делая шаг внутрь. Голос у него был хриплый, неуверенный. – Здравствуй.
– Здравствуй, Коля, – ровно ответила она, не вставая. Ее сердце сделало один-единственный тяжелый удар и снова забилось спокойно. Удивительно, но она не чувствовала ни злости, ни трепета. Только легкое недоумение. – Какими судьбами?
– Я… мимо шел. Решил зайти. Красиво у тебя тут.
Он обвел взглядом высокие потолки с лепниной, портреты пензенских меценатов на стенах. Его взгляд был взглядом чужака, туриста в ее новой, выстроенной без него жизни.
– Работа, – коротко пояснила она. – Ты что-то хотел? У меня скоро группа приедет.
Это была ложь. Группа из Саратова ожидалась только после обеда. Но Нина инстинктивно выстраивала защиту, ставя пешку на е4, захватывая центр.
– Да, хотел. Поговорить, – он подошел ближе к столу, но сесть на стул для посетителей не решался. Он мял в руках старомодную кепку. – Про Мишку нашего.
Это был ожидаемый ход. Сын всегда был его единственным предлогом для контакта.
– Что с Михаилом? – в ее голосе прозвучала тревога. – Он звонил мне вчера, все было в порядке.
– Да нет, с ним все хорошо, все слава богу. Работает, молодец. Это я про… про нас. Про него и нас. Он ведь до сих пор переживает, что мы так… не по-людски разошлись.
Нина усмехнулась. Это было так похоже на Николая – перекладывать свои чувства на сына.
– Коля, прошло десять лет. Михаил – взрослый мужчина, у него своя жизнь. Он давно все принял. И я тоже. Не понимаю, к чему этот разговор.
– Нет, не приняла, – он вдруг поднял на нее выцветшие, водянистые глаза. – Ты же до сих пор думаешь, что это ты во всем виновата. Что это из-за твоей… холодности все случилось. Ты же сама мне это тогда кричала.
Она помнила. Помнила тот день, тот скандал, апогеем которого стал ее разбитый вдребезги телефон. Новый, дорогой, который Михаил подарил ей на юбилей. Николай тогда в ярости смахнул его со стола. Он кричал, что она его не слышит, что она живет в своем мире, со своими книжками и шахматами, что ему осточертело это молчание. А она… она поверила. Долгие годы после развода она прокручивала в голове тот день, находя все новые и новые доказательства собственной вины. Она была слишком замкнутой, слишком увлеченной своими интересами, не уделяла ему внимания. Классический сценарий, который она приняла как данность.
– Это не имеет значения, – твердо сказала Нина. – Мы развелись. Конец истории.
– Нет, не конец! – он шагнул еще ближе, опираясь костяшками пальцев о лакированную поверхность ее стола. – Нина, я должен тебе сказать. Я все эти годы ношу это в себе. Камень на душе.
Утреннее солнце ударило ему в лицо, высветив сеточку морщин у глаз и капельки пота на лбу. Он выглядел жалко. Нина смотрела на него, как на сложную шахматную позицию, пытаясь просчитать его намерения. Что это? Запоздалое раскаяние? Попытка вернуть прошлое? Или просто старческая сентиментальность?
– Говори, Коля. Только быстрее.
Он глубоко вздохнул, собираясь с духом. Его взгляд метнулся к двери, словно ища путь к отступлению.
– Помнишь тот день? Юбилей твой… скандал… телефон.
– Помню, – сухо кивнула она.
– Я ведь не случайно его разбил. Я… – он замялся, сглотнул. – Я специально сломал твой телефон, чтобы ты не узнала правду!
Тишина в большом зале стала густой, вязкой. Нина слышала только тиканье старинных часов на стене и собственное дыхание. Фраза повисла в воздухе, лишенная контекста, странная и нелепая.
– Какую правду? – спросила она так спокойно, что сама себе удивилась. Внутри все похолодело, будто она проглотила кусок льда.
Николай опустил голову. Его плечи ссутулились.
– У меня тогда… была другая. Несерьезно, так, глупость. Ошибка. Она работала у нас в снабжении. Молодая, дурная совсем. И она грозилась тебе позвонить. Прямо в тот день, на твой юбилей. Сказать все. Я ее отговаривал, умолял, а она уперлась. Сказала, ровно в три часа позвонит. Мы начали ругаться… я увидел телефон на столе… и понял, что это единственный способ. Я просто… смахнул его. А потом накричал на тебя, обвинил во всем. Чтобы ты думала на себя, на твой характер, на что угодно, только не на меня. Мне было так страшно, Нин. И стыдно.
Он замолчал, ожидая ее реакции. Криков, слез, проклятий. Но Нина молчала.
В ее голове, ясной и упорядоченной, как шахматная доска, фигуры, стоявшие десять лет в одном и том же положении, вдруг пришли в движение. Она смотрела на доску своей прошлой жизни и видела совершенно новую партию. Все нестыковки, все странности того периода, которые она списывала на кризис среднего возраста и собственную невнимательность, вдруг сложились в безупречно логичную комбинацию.
Его внезапные задержки на работе – «аврал, сама понимаешь». Новые, не свойственные ему рубашки – «премию дали, решил обновиться». Странные звонки, которые он сбрасывал, едва она входила в комнату. Его отчужденность, которую она принимала за усталость. Его раздражительность, которую считала следствием проблем на заводе.
Это не была ее ошибка. Это был его продуманный, хоть и панический, гамбит. Он пожертвовал фигурой – телефоном и их отношениями, – чтобы спасти своего короля. Свою репутацию, свой комфорт. А она, как неопытный игрок, приняла эту жертву, не разглядев ловушки, и всю партию играла из проигрышной позиции, виня себя в каждом неверном ходе.
– И что было дальше? – ее голос звучал отстраненно, будто она спрашивала о сюжете давно прочитанной книги.
– Ничего, – пробормотал Николай. – Она испугалась, когда узнала, что мы развелись. Перевелась в другой цех, потом уволилась. Я ее больше не видел. Все рассыпалось. Работа пошла наперекосяк, меня через пару лет «попросили» на пенсию… Все наперекосяк, Нин. А ты… ты молодец. Вон как устроилась. Сын тебя любит. Выглядишь хорошо.
Он говорил это без зависти, скорее с каким-то тупым, сокрушенным признанием факта. Он проиграл. Проиграл не ей, а самому себе, и только сейчас, спустя десять лет, осознал масштаб своего проигрыша.
– Зачем ты мне это рассказал, Коля? – спросила Нина, глядя ему прямо в глаза. – Что ты хочешь? Прощения?
– Не знаю, – честно признался он. – Просто не мог больше. Давит. Думал, расскажу, может, легче станет.
Легче. Ему. Он пришел сюда, в ее светлый, упорядоченный мир, чтобы сбросить свой груз и уйти налегке.
– Легче не станет, Коля, – сказала она тихо, но твердо. – Ты не камень с души снял. Ты просто переложил его мне. Только знаешь, что странно? Он не тяжелый.
Она встала. В солнечном свете ее седые, коротко и стильно подстриженные волосы казались серебряным нимбом. Она вдруг почувствовала себя неимоверно высокой и сильной.
– Десять лет, – произнесла она, обходя стол и останавливаясь напротив него. – Десять лет я считала, что разрушила нашу семью. Что я была плохой женой. Я ходила к психологу, Коля. Я училась прощать себя за то, в чем не была виновата. Я заново строила свою жизнь, по кирпичику, на руинах, которые, как я думала, сама и создала. А оказывается, это был просто твой трусливый, жалкий поступок.
Он съежился под ее взглядом.
– Нин, прости…
– Не надо, – она подняла руку, останавливая его. – Я не злюсь. Я даже… благодарна тебе.
Николай недоуменно уставился на нее.
– Благодарна? За что?
– За правду. Хоть и с опозданием на десять лет. Ты знаешь, что ты сейчас сделал? Ты не просто признался в обмане. Ты вернул мне десять лет моей жизни. Ты снял с меня вину, которую я сама на себя взвалила. Ты показал мне, что мой развод – это не мое поражение. Это было мое спасение. Мой самый правильный ход. А теперь, пожалуйста, уходи. У меня действительно скоро будет группа.
Она говорила без малейшего пафоса, как констатировала факт. Это был эндшпиль. Шах и мат. И король противника, жалкий и одинокий, стоял посреди доски, не в силах сделать ни одного хода.
Николай молча повернулся и побрел к выходу. Его ссутулившаяся спина выражала полное поражение. Тяжелая дверь за ним закрылась, отсекая прошлое.
Нина постояла еще минуту посреди залитого солнцем зала. Воздух, казалось, стал чище и прозрачнее. Она вернулась к своему столу, села и посмотрела на ежедневник. Запись о группе из Саратова. Обычный рабочий день. Но все было другим. Легкость, которую она ощущала, была почти физической, словно с плеч сняли невидимый, но тяжелый рюкзак, который она носила целое десятилетие.
Она взяла телефон, нашла в контактах «Ольга Шахматы» и нажала вызов.
– Оль, привет, это Нина.
– Привет, подруга! – бодро отозвалась на том конце Ольга, ее лучшая подруга и бессменный партнер по шахматным баталиям. – Что, соскучилась по мату в три хода?
Нина рассмеялась. Настоящим, свободным смехом.
– И по этому тоже. Слушай, у меня тут такое утро выдалось… Ко мне Коля приходил.
– Твой бывший? – в голосе Ольги появились нотки беспокойства. – Что ему надо, этому ископаемому? Денег просить пришел?
– Хуже. И лучше. Он пришел за покаянием. Представляешь, он мне тут целую драму разыграл. С признанием.
И Нина, перемежая рассказ смешками и удивленными вздохами, пересказала Ольге весь разговор. Она не плакала. Она анализировала, раскладывала по полочкам, как только что сыгранную партию, находя в ней скрытые смыслы и красивые, хоть и жестокие, комбинации.
– …И вот он стоит, понимаешь, и ждет, что я сейчас в обморок упаду от горя. А я стою и думаю: какой же он дурак! – закончила она свой рассказ.
– Не дурак, Нин. Козел, – безапелляционно заявила Ольга. – Обыкновенный трусливый козел. И что ты?
– А что я? Сказала спасибо и выставила за дверь. Оль, я себя такой сильной никогда не чувствовала. Будто я только что выиграла чемпионат мира.
– Так ты и выиграла, – серьезно сказала Ольга. – Чемпионат своей собственной жизни. Ну что, отпразднуем победу? Сегодня в семь у меня? Я пирог с капустой испеку. И доска готова.
– Договорились. В семь как штык. И, Оль… спасибо тебе.
– Да за что? За то, что всегда знала, что он козел? – фыркнула Ольга. – Коньяк брать?
– Обязательно, – рассмеялась Нина и положила трубку.
Она набрала номер сына.
– Миш, привет, дорогой. Не отвлекаю?
– Привет, мам. Нет, как раз перерыв. Что-то случилось? Голос у тебя какой-то… веселый.
– Случилось. Отец твой заходил.
На том конце провода повисла пауза.
– И что? Опять начинал про то, как нам надо помириться ради меня? Я ему сто раз говорил…
– Нет, Миша. В этот раз он рассказал правду. Про то, почему мы на самом деле развелись.
И она снова, уже короче, без эмоций, изложила сыну суть отцовского признания. Михаил слушал молча.
– Вот оно что… – наконец произнес он. – Значит, телефон… Я помню тот день. Я еще злился на него, что он тебе подарок испортил. А оно вон как было. Мам, ты как?
– Я в порядке, сынок. Более чем. Я тебе знаешь, зачем звоню? Чтобы ты не чувствовал себя виноватым. Ни за наш развод, ни за что. Мы с отцом – это наша история. А у тебя своя жизнь. И я хочу, чтобы ты знал: я счастлива. Правда.
– Я знаю, мам, – тепло ответил Михаил. – Я вижу. И я рад за тебя. Очень. А на счет отца… ну что ж. Каждый получает то, что заслуживает. Рано или поздно.
Этот короткий разговор с сыном стал последним штрихом, завершающим картину. Последней фигурой, вставшей на свое место. Стена, которую она выстроила между собой и прошлым, стала монолитной.
За окном по улице Московской неспешно проехал троллейбус. Школьники с рюкзаками бежали за мороженым. Жизнь шла своим чередом. Солнечный летний день в Пензе был в самом разгаре.
Нина открыла нижний ящик стола и достала маленькую дорожную шахматную доску с магнитными фигурками. Она расставила их, белые и черные, в исходном положении. Новый день. Новая партия. Она взяла в руку белую пешку и с улыбкой сделала первый ход. е2-е4. Открытая, атакующая игра. Теперь она была готова к любому ответу.