– Полин, ты только сядь. Я Сергея твоего видела.
Голос Инны в трубке, обычно звенящий, как натянутая струна, сейчас был глухим и вязким. Полина замерла, держа в руке моток серой шерсти. Спицы безвольно повисли, и недовязанный рукав свитера сполз на колени. За окном сороковой квартиры в старой пермской пятиэтажке выл ветер, прилетевший с холодной Камы. Он трепал голые ветви тополя и заставлял дребезжать стекло в форточке. Поздний осенний вечер был тревожным, как и голос подруги.
– Где видела? – Полина сама не узнала свой голос, он прозвучал тихо и сипло. – Он же на смене в Березниках. Вернется только завтра к обеду.
– Вот в этом-то и весь фокус, – в голосе Инны прорезались привычные стальные нотки. – Ни в каких Березниках его нет. Он сидит в «Кофеине», в кафешке вашей, через дорогу. Прямо сейчас. Я мимо шла от зубного.
Полина молчала. Она посмотрела на окно. Из-за тюля и пляшущих на ветру веток виднелся светящийся прямоугольник кофейни. Их любимое место. Было. Года три назад они часто заходили туда выпить какао после прогулки. Сейчас Сергей говорил, что «атмосфера не та» и «кофе испортился».
– Может, ты ошиблась? Похож кто-то…
– Полина, мне не пятнадцать лет, чтобы мужика твоего не узнать. Сидит, как миленький. Не один. С блондинкой какой-то. И знаешь, он так на нее смотрит… так улыбается… Я тебя сто лет с такой его улыбкой не видела.
Каждое слово Инны было маленьким, острым осколком, впивающимся под кожу. Полина опустила взгляд на свои руки. Пальцы, привыкшие к тонкой работе с мастикой и шоколадом, сейчас казались чужими и непослушными. Ей было сорок три. Двадцать из них она прожила с Сергеем в этом гражданском, как теперь модно говорить, браке. Он пришел к ней, молодому кондитеру, с одним чемоданом, и остался. Их жизнь, как ей казалось, была ровной и понятной. Унылой, если быть честной. Сергей работал вахтовым методом инженером-наладчиком, две недели здесь, две недели там. Когда он был дома, вечера проходили по одному сценарию: ужин, телевизор, его вечное погружение в смартфон. Он почти не интересовался ее работой в лучшей кондитерской города, отмахиваясь от ее рассказов про новый рецепт муссового торта или капризного заказчика. «Полинушка, давай не о работе, а? Устал».
Ее отдушиной было вязание. В ритмичном постукивании спиц, в том, как из бесформенного клубка рождается вещь, был покой и порядок. То, чего не хватало в душе. Она вязала сложные узоры, араны, косы, создавая из пряжи маленькие произведения искусства. Это успокаивало.
– Ты что молчишь? – Инна не унималась. – Ты должна что-то делать! Пойди туда! Устрой им скандал! Чтобы вся Пермь знала, какой он козел!
– Инна, подожди…
– Чего ждать?! Пока он вещички соберет и к этой фифе переедет? Полин, очнись! Он тебе в уши ссыт про свои Березники, а сам под окнами у тебя шашни крутит! Это же унижение какое!
Полина прикрыла глаза. Унижение. Да. Слово было точным. Она чувствовала, как холод расползается по венам, замораживая все внутри. Она не хотела скандала. Она вообще ничего не хотела. Только чтобы этот разговор закончился, чтобы Инна замолчала, и можно было снова взять в руки спицы и вязать, вязать, вязать, пока мир снова не обретет четкие очертания.
– Мне… мне надо подумать, – пролепетала она.
– Думать она будет! – фыркнула Инна. – Ну, думай. Только недолго. Я тебе как другу говорю. Если сама не можешь, я приеду. Мы им устроим веселую жизнь.
Инна бросила трубку. В квартире повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь воем ветра и мерным гудением старого холодильника «Бирюса». Полина встала и подошла к окну. Отодвинула тюль. Вот оно, теплое пятно кофейни на фоне черной, ветреной ночи. Она не видела лиц, только силуэты за столиком у окна. Два силуэта. Они сидели близко друг к другу.
Она вернулась в кресло. Руки сами потянулись к вязанию. Спицы застучали поспешно, лихорадочно. Клик-клак, клик-клак. Петля за петлей. Она пыталась связать свою панику, унять дрожь в руках, но нитки путались, а узор сбивался. Это был не свитер. Это был ее разваливающийся на части мир.
***
Следующие дни превратились в мучительную игру в молчанку. Сергей вернулся на следующий день, как и обещал, «с вахты». Уставший, пахнущий поездом и чужим городом. Он привычно чмокнул ее в щеку, бросил сумку в коридоре и прошел на кухню.
– Полинушка, есть чего перекусить? Умотался, сил нет.
Полина смотрела на его затылок и молчала. Она поставила перед ним тарелку с борщом, который он ел с аппетитом, рассказывая про сломавшийся станок и бестолковых местных рабочих в Березниках. Он врал так легко, так буднично. Каждое его слово теперь звучало фальшиво.
Инна звонила каждый день.
– Ну что? Ты с ним поговорила? Выгнала его? Полина, чего ты тянешь?
– Ин, я не могу просто так… Мне нужны доказательства. Твоих слов мало.
– Доказательства ей нужны! – возмущалась подруга. – Да открой ты глаза! Он телефон из рук не выпускает, вечно «задерживается на совещаниях», которые у него вдруг появились. Тебе этого мало?
Полина начала замечать. И правда, телефон теперь был всегда с ним, экраном вниз. Он стал чаще принимать душ сразу по приходу домой. Покупал себе новую одежду, чего раньше за ним не водилось. Все эти детали, раньше незаметные, теперь кричали о предательстве.
На работе был завал. Кондитерская получила огромный заказ на свадьбу дочери какого-то местного чиновника. Пятиярусный торт, сто пятьдесят капкейков и гора макаронс. Ответственной назначили Полину, как самого опытного мастера. Это был вызов. Конструкция торта была сложной, с асимметричными ярусами и каскадом сахарных цветов. Любая ошибка могла стоить репутации.
Она оставалась в цеху допоздна. Запах ванили, шоколада и свежей выпечки, который раньше убаюкивал и дарил чувство дома, теперь казался приторным и удушливым. Она механически вымешивала тесто, взбивала крем, лепила из мастики крошечные розы, а в голове стучало: «Сидит. Улыбается. Не мне».
Ее коллега, Александр, молчаливый пекарь лет пятидесяти с руками-лопатами, способными, однако, творить из теста чудеса, заметил ее состояние.
– Петровна, ты чего как не своя? – спросил он, когда они остались вдвоем поздно вечером. Он никогда не называл ее по имени, только по отчеству, уважительно. – Руки дрожат. Для нашего дела это гибель.
Полина пожала плечами, не отрываясь от выравнивания крема на бисквите.
– Устала, Саш. Заказ сложный.
Александр подошел, прищурившись, посмотрел на ее работу.
– Заказ как заказ. Ты и не такое делала. Дело не в торте. У тебя внутри что-то треснуло. Знаешь, это как с бисквитом. Если в основе пропорции нарушены, если муку не просеял или температуру не угадал, то все, треснет. И никакой крем, никакие цветы эту трещину не скроют. Она все равно вылезет. Только хуже будет. Надо было сразу основу переделывать, а не маскировать.
Он говорил о торте. Но Полина слышала совсем другое. Основа. Их с Сергеем жизнь. Она давно треснула, просто она упорно замазывала трещины кремом из привычки, общих воспоминаний и страха одиночества. А теперь трещина пошла по всему «изделию».
– А ты? – вдруг спросил он, глядя ей прямо в глаза. – Тебе что нужно? Или ты не в счет? Мы же это все, – он обвел рукой цех, – для радости делаем. Чтобы у людей праздник был. А у тебя какой праздник, если ты сама как тень?
Этот простой вопрос от простого, немногословного человека ударил сильнее, чем все яростные тирады Инны. А и правда, чего хочет она сама? Не Инна, не Сергей, не заказчики. Она, Полина. Она хотела тишины. Хотела сидеть в своем кресле, под теплым пледом, с вязанием в руках, и чтобы никто не врал. Хотела простого человеческого уважения. Хотела, чтобы ее улыбка, та самая, которую Сергей дарил другой, принадлежала ей.
В тот вечер, вернувшись домой, она не включила свет на кухне. Села у окна. Ветер стих. Небо было ясным и усыпанным холодными осенними звездами. Кофейня напротив сияла, как сцена. И на этой сцене разыгрывался спектакль, предназначенный не для нее.
Она накинула пальто поверх домашнего халата, сунула ноги в ботинки и вышла из подъезда. Холодный воздух ударил в лицо. Она перешла дорогу и толкнула стеклянную дверь «Кофеина». Внутри пахло корицей и играла тихая музыка. Она увидела их сразу. Они сидели за тем самым столиком у окна. Сергей и молодая блондинка с яркими губами и смеющимися глазами. Он держал ее руку в своей и что-то увлеченно рассказывал. И он улыбался. Той самой открытой, мальчишеской улыбкой, которую Полина не видела уже много-много лет.
Она не подошла. Не закричала. Она просто стояла у входа, за стойкой с пирожными, и смотрела. Несколько секунд, которые показались вечностью. Это было не больно. Это было… отрезвляюще. Как будто ей на голову вылили ведро ледяной воды. Она увидела не соперницу, не трагедию. Она увидела двух чужих людей. И один из них почему-то жил с ней в одной квартире.
Полина молча развернулась и вышла на улицу. Она не побежала, не заплакала. Она медленно пошла домой, и с каждым шагом внутри нарастала странная, холодная решимость. Точка невозврата была пройдена. Основа треснула окончательно. Пора было печь новый бисквит.
***
Дома ее уже ждала Инна. Она сидела на кухне, нервно постукивая пальцами по столу.
– Я тебе звонила, ты не брала! Я примчалась! Где ты была?
– Гуляла, – спокойно ответила Полина, снимая пальто.
– Гуляла? В такой час? Полина, я видела, как ты выходила из кофейни! Я как раз подъехала, хотела тебя вытащить, проветрить. Ты заходила туда? Ты видела их? Что ты сделала?
– Ничего.
Инна вскочила, ее лицо исказилось от ярости и разочарования.
– Как ничего?! Полина, да ты в своем уме ли? Я для тебя тут на нервах вся, я тебе глаза открываю, я готова за тебя в драку лезть, а ты – «ничего»? Ты вошла, посмотрела на то, как тебе рога наставляют, и молча вышла? Ты тряпка, что ли? У тебя гордость есть?
Этот взрыв был последней каплей. Но не той, что ломает, а той, что смывает все наносное. Вся тревога, весь страх, вся растерянность Полины вдруг сменились ледяным спокойствием. Она посмотрела на подругу так, как смотрела на неудавшийся крем, который нужно безжалостно выбросить и начать заново.
– Инна, – голос Полины был тихим, но в нем звенел металл, которого она сама от себя не ожидала. – Спасибо тебе за участие. Правда. Но это моя жизнь. Моя. Не твоя. И не сериал, где нужно устраивать зрелищные сцены.
– Да я же помочь хочу! – почти кричала Инна. – Хочу, чтобы ты себя уважать начала!
– Помочь? – Полина горько усмехнулась. – Ты не помочь хочешь, Инна. Ты хочешь быть режиссером моей драмы. Тебе скучно в твоей идеальной жизни с твоим идеальным мужем, и ты нашла себе развлечение. Мое унижение – твой адреналин. Ты смакуешь каждую деталь, ты подталкиваешь меня к скандалу, потому что тебе хочется посмотреть шоу. Но шоу не будет.
Инна опешила. Она открыла рот, но не нашла слов. Она всегда привыкла быть главной, правой, ведущей. А сейчас ведомая Полина смотрела на нее с высоты своего новообретенного достоинства.
– Я сама решу, что мне делать. И как. Без криков, без битья посуды и без зрителей в твоем лице. А сейчас, будь добра, иди домой. Мне нужно работать.
Она развернулась и ушла в комнату, оставив ошеломленную Инну одну на кухне. Через минуту Полина услышала, как хлопнула входная дверь.
Она села в свое кресло. Впервые за много дней в голове была полная тишина. Не было ни паники, ни боли, ни жалости к себе. Была только ясность. Она взяла в руки вязание. Недовязанный серый рукав. Она посмотрела на него, потом решительно потянула за нитку. Петли одна за другой стали соскакивать со спицы, узор распускался, превращаясь обратно в волнистую, скомканную пряжу. Она распустила все, что связала за эти мучительные дни. До самого начала.
***
Остаток ночи она провела на работе. В пустом, гулком цеху она в одиночку собирала свой пятиярусный шедевр. Руки больше не дрожали. Каждое движение было точным и выверенным. Она ставила ярус на ярус, укрепляла конструкцию, покрывала ее белоснежным кремом, создавая идеальную гладкую поверхность. Затем принялась за декор. Сахарные розы, одна за другой, ложились на торт, создавая изящный каскад. Это была медитация. Созидание. Она строила не торт. Она строила свою новую жизнь. Красивую, сложную, но устойчивую.
Она вернулась домой под утро, когда Пермь только начинала просыпаться. Сергей спал. Его лицо во сне было безмятежным и чужим. Полина тихо прошла в комнату и достала его большую дорожную сумку. Ту самую, с которой он ездил в свои «командировки».
Она не стала швырять вещи. Она аккуратно складывала его рубашки, свитера, джинсы. Открыла шкаф, достала его вторую пару ботинок, несессер с бритвенными принадлежностями. Она делала это без ненависти, с отстраненной методичностью хирурга, удаляющего чужеродное тело. Она не плакала. Она чувствовала облегчение. Воздуха в квартире становилось больше с каждой сложенной вещью.
Когда сумка была собрана, она поставила ее у двери. Затем взяла листок бумаги и ручку. Написала всего три слова: «Я все знаю. Уходи». Положила записку на кухонный стол, рядом с его ключами.
Взяла свое вязание – смотанный в аккуратный клубок серый мохер и новые спицы. Налила себе чаю. Села в кресло у окна. На улице светало. Дворники скребли асфальт. Город просыпался. Кофейня напротив была еще темной.
Полина сделала первую петлю.
Когда Сергей проснулся и нашел сумку, скандала не было. Он увидел ее спокойное лицо, записку, и все понял. Он пытался что-то говорить про «бес попутал», «это ничего не значит», «Полинушка, ну прости». Но его слова отскакивали от ее молчания, как горох от стены. В ее глазах не было ни боли, ни любви, ни ненависти. Там была пустота. Пустое место, которое он когда-то занимал.
– Твои вещи собраны, – сказала она, не отрываясь от вязания. Клик-клак, клик-клак. Ровный, спокойный ритм. – Ключи оставь на тумбочке.
Он помялся, понял, что стена непробиваема, и ушел. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком.
Полина остановила спицы. Прислушалась. Тишина. Не та, звенящая от напряжения, а другая. Благословенная, полная покоя тишина. Ветер за окном стих. Осеннее солнце пробилось сквозь облака и осветило комнату. Пылинки заплясали в солнечном луче.
Она встала, подошла к окну. В кофейне зажегся свет – ее открывали. Но Полине было все равно. Она смотрела на свой город, на просыпающиеся дома, на спешащих по делам людей.
Телефон завибрировал. Сообщение от Инны: «Прости меня. Я была неправа. Ты как?»
Полина улыбнулась. Впервые за долгое время – по-настоящему. Она напечатала ответ: «Я в порядке. Заходи вечером на чай. Я испеку посикунчики».
Она отложила телефон и снова взяла в руки спицы. Из-под них ровными, аккуратными рядами появлялось новое полотно. Теплое, серое, как пермское небо, но надежное. Она не знала, что будет дальше. Но она знала, что основа теперь правильная. И никакой крем для маскировки ей больше не понадобится. Она сама была и кондитер, и торт, и самый главный свой заказчик. И этот торт она сделает идеальным.