Ледяной дождь барабанил по подоконнику с настойчивостью назойливого кредитора. Лидия, стянув насквозь промокшие сапоги, прошла вглубь квартиры. В свои пятьдесят восемь она научилась не обращать внимания на капризы владивостокской зимы – эта вечная морось, пронизывающий ветер с моря и скользкие, как стекло, сопки были лишь фоном, к которому привыкаешь, как к шуму порта. В прихожей горел тусклый свет. Алексей уже был дома.
Он сидел на кухне, подперев ладонью идеально выбритую щеку, и смотрел в окно на огни Русского моста. На столе перед ним стояла пустая кофейная чашка. Он не обернулся на звук её шагов, но плечи его напряглись.
– Тяжёлая смена? – спросил он, не меняя позы. Голос его, обычно бархатный и обволакивающий, звучал сухо.
– Как всегда, – Лидия повесила на вешалку влажный плащ. – Привезли моряка с траулера, открытый перелом. Пока зашили, пока в палату определили… вся больница на ушах стояла. Плюс бумажная работа. Устала.
Она подошла и поцеловала его в макушку. Алексей едва заметно дёрнулся.
– Лид, мы же договаривались поговорить.
– Лёша, я только с порога. Дай хоть чаю выпить.
– Это не может ждать. Я звонил твоему брату.
Сердце Лидии ухнуло вниз, неприятно и холодно, как будто она проглотила кусок льда.
– Зачем? Лёша, я же просила тебя не лезть. Виталий… он сложный.
– Он не сложный, он наглый, – отрезал Алексей, наконец повернувшись. Его красивые, обычно лучистые глаза смотрели жёстко и требовательно. – Он снова повторил ту же песню. Что мать ему всё оставила. Дом в пригороде, на Седанке. Сказал, что ты не получишь ни копейки. Прямым текстом.
– Он всегда так говорит, когда злится.
– А почему он злится? Потому что я прошу за тебя? Потому что я хочу, чтобы моя женщина жила достойно, а не ютилась в этой двушке с видом на гаражи?
Лидия устало опустилась на стул. Двушка с видом на гаражи была её крепостью, которую она выплачивала десять лет после развода, работая на полторы ставки в хирургии. Здесь выросла её дочь, отсюда она уехала учиться в Питер. Эта квартира была свидетелем её слёз и её маленьких побед.
– Это моя квартира, Лёша. И она меня вполне устраивает.
– Нас, Лида. Она должна устраивать нас. А меня не устраивает. Я не хочу провести остаток жизни, глядя на ржавые крыши. Твоя мать, Алевтина Петровна, светлая ей память, хотела для тебя лучшего. Я уверен, она не могла так поступить. Твой брат врёт. – Мама завещала дом мне, а не тебе! – вот что он мне проорал в трубку и бросил её. Ты должна поехать к нему и потребовать документы!
Требовательные нотки в его голосе резанули слух. Когда-то они казались ей проявлением мужской силы и заботы, а теперь всё чаще вызывали глухое раздражение. Она вспомнила тот вечер два года назад. Корт в старом спорткомплексе «Динамо». Она, разгорячённая после сета, энергичная, полная жизни, отбивала мяч с такой силой, будто выбивала из себя всю накопленную усталость. Теннис был её отдушиной, её способом доказать себе, что в пятьдесят шесть жизнь не кончается, а только обретает новый, азартный вкус.
Он подошёл сам. Высокий, подтянутый, с сединой на висках, которая его только красила. Сказал, что восхищён её подачей. Слово за слово, кофе в буфете, прогулка по набережной Цесаревича. Алексей был художником, «свободным художником», как он с лёгкой самоиронией себя называл. Рассказывал про поиски вдохновения, про тонкую душевную организацию, про то, как жестокий мир бизнеса убил в нём коммерческого дизайнера и заставил искать истинное искусство. Лидия, вся жизнь которой состояла из чётких графиков, стерильности и чужой боли, слушала, затаив дыхание. Он казался человеком с другой планеты.
После развода она долго была одна. Муж ушёл к молодой, оставив после себя ощущение, что её, как вещь, списали по сроку годности. И вот появился Алексей, который смотрел на неё не как на «женщину в возрасте», а как на Женщину. Он восхищался её энергией, её руками, которые могли и спасти жизнь, и крепко держать ракетку. Он дарил ей цветы, читал стихи, водил в маленькие ресторанчики с видом на бухту Золотой Рог.
Первые полгода были похожи на сказку. Он переехал к ней почти незаметно. Сначала оставил этюдник и краски – «вдохновение пришло, прямо здесь, у твоего окна». Потом зубную щётку. Потом всю свою жизнь. Его «поиски себя» затягивались. Заказы на картины находились редко, а если и находились, то деньги от них испарялись с невероятной скоростью – на новые холсты, дорогие пигменты или «необходимую для творческого подъёма» поездку на Шамору.
Лидия не замечала, как её роль из возлюбленной медленно трансформировалась в роль спонсора. Она брала дополнительные дежурства, отказывала себе в мелочах, чтобы у «Лёши было всё для творчества». Он принимал это как должное. Постепенно его восхищение сменилось тихой, въедливой критикой. То суп недостаточно горячий, то она слишком усталая после смены и «не даёт ему нужной эмоции», то её подруги – «скучные мещанки». Он начал отдалять её от привычного круга, изолируя в их маленьком мире, где центром был он и его «тонкая душевная организация».
Метафора «выжатого лимона», которую она когда-то услышала от пациентки, пережившей тяжёлый развод, стала всё чаще всплывать в голове. Она чувствовала себя именно так. Отдающей весь сок, всю энергию, всю зарплату, а взамен получающей лишь кислое послевкусие упрёков.
А потом умерла мама. Алевтина Петровна, властная и мудрая женщина, Алексея не любила. Она называла его «артистом погорелого театра» и при каждой встрече спрашивала, когда он наконец найдёт нормальную работу. После похорон встал вопрос о доме. Старый, но крепкий дом на Седанке, с заросшим садом, выходящим к морю. Место, где прошло всё её детство. Виталий, её младший брат, мрачный и нелюдимый портовый докер, сразу отрезал: «Дом мой. Мать так решила».
Лидия не стала спорить. Отношения с братом и так были натянутыми. Она знала его тяжёлый характер и решила, что время всё расставит по местам. Но для Алексея этот дом стал идеей фикс. Он видел в нём мастерскую, галерею, будущую обеспеченную жизнь. Он превратил этот дом в главный проект, а Лидию – в инструмент для его достижения.
– Ты должна быть жёстче, Лида! – голос Алексея вернул её из воспоминаний. – Ты всю жизнь пашешь, как ломовая лошадь, а твой брат будет жить в доме у моря? Где справедливость? Мы могли бы продать его, купить шикарную квартиру в центре, с видом на залив. У нас была бы другая жизнь!
– У нас? Или у тебя? – вырвалось у Лидии прежде, чем она успела подумать.
Алексей обиженно поджал губы.
– Это удар ниже пояса. Я думаю о нашем будущем. Я хочу, чтобы ты наконец отдохнула. Чтобы не считала копейки до зарплаты. А ты… ты цепляешься за свою конуру и боишься слово сказать родному брату. Он манипулирует тобой, а ты ведёшься.
Ирония была убийственной. Человек, который два года плёл вокруг неё паутину из манипуляций, обвинял в этом другого.
– Завтра суббота, – продолжил он уже мягче, снова включая обаяние. – Ты не работаешь. Поезжай к нему с утра. Спокойно, без крика. Просто скажи: «Виталик, покажи завещание». Он не посмеет отказать. Сделай это для нас, милая.
Он подошёл сзади, обнял её за плечи, уткнулся носом в волосы.
– Пахнет больницей, – пробормотал он. – Надо тебе отдохнуть. Полежать в ванне. Я заварю тебе ромашковый чай.
Его прикосновения больше не вызывали трепета. Они ощущались как часть продуманного плана, как ещё один инструмент давления. Лидия чувствовала себя пешкой в его игре. Но что-то в ней уже надломилось. Последние капли её терпения, кажется, стекли вместе с дождевой водой с её плаща.
– Хорошо, – сказала она тихо. – Я поеду.
Ночью она почти не спала. Шум дождя смешивался с голосом Алексея в голове. «Для нас… наше будущее… шикарная квартира…» Она вспоминала лицо брата на похоронах. Постаревшее, замкнутое. Он почти не плакал, только стоял, сжав огромные кулаки, и смотрел в одну точку. Виталий никогда не был ласковым. Они росли как два разных полюса: она – открытая и общительная, он – угрюмый и молчаливый. Но в детстве, когда она разбила коленку, именно он, семилетний мальчишка, нёс её на спине через весь двор, пыхтя и отмахиваясь от любопытных.
Утром дождь сменился промозглым туманом, который окутал город, съев очертания домов и сопок. Алексей проводил её до двери с таким видом, будто отправлял на подписание многомиллионного контракта.
– Будь умницей, Лидочка. Твёрдо, но вежливо. Помни, это твоё по праву.
Дом брата находился в частном секторе, недалеко от порта, в лабиринте узких улочек, карабкающихся вверх по склону. Деревянный, с облупившейся краской, он выглядел таким же хмурым, как и его хозяин. Лидия нажала на кнопку звонка.
Дверь открыл сам Виталий. Он был в старой фланелевой рубашке, лицо заросшее щетиной. Увидев её, он не удивился, а лишь тяжело вздохнул.
– Пришла? Проходи.
Внутри пахло табаком и чем-то ещё, по-мужски одиноким. На кухне на столе стояла пепельница, полная окурков, и кружка с недопитым чаем.
– Твой художник прислал? – спросил он, не предлагая сесть.
– Я сама пришла, Витя.
– Да ну? Вчера он мне весь телефон оборвал. Требовал справедливости. Артист.
Лидия набрала в грудь побольше воздуха. Годы работы в медицине научили её говорить с людьми в самых разных состояниях – с напуганными, с агрессивными, с умирающими.
– Витя, я хочу понять. Почему ты сказал, что мама оставила дом тебе? Я видела её, за неделю до… она говорила, что всё будет поровну.
Виталий усмехнулся, но глаза его остались печальными.
– А ты бы поверила, если бы я сказал правду? Ты бы ему не рассказала?
– Кому, Алексею? Он мой мужчина, я делюсь с ним…
– Всем, – перебил брат. – Ты делишься с ним всем. Своей зарплатой, своей квартирой, своим покоем. А он с тобой чем делится, Лид? Красивыми словами?
Он подошёл к старому комоду, выдвинул ящик и достал оттуда плотную папку.
– Я врал, – сказал он глухо, глядя ей прямо в глаза. – Врал, как мог. Кричал в трубку, что всё моё, что ничего ты не получишь. Думал, может, он от тебя отстанет, если поймёт, что взять с тебя больше нечего. Дурак, наверное.
Он протянул ей папку. – Вот. Читай.
Лидия открыла её дрожащими руками. Сверху лежал официальный бланк с водяными знаками. Завещание. Она пробежала глазами по строчкам, и горло её сжалось. «…дом и земельный участок по адресу… завещаю в равных долях моим детям, Лидии Витальевне и Виталию Витальевичу…» Но это было не всё. Ниже, в той же папке, лежало ещё несколько документов. Дарственная на долю Виталия. На её имя. Датированная неделей после смерти матери.
– Что… что это? – прошептала она, поднимая на брата полные слёз глаза.
– А это чтобы твой художник не смог лапу наложить, – сказал Виталий уже спокойнее. – Если бы дом был в долях, он бы заставил тебя продать твою половину. Или выкупить мою. А так… он весь твой. Официально. Я просто не стал его регистрировать. Ждал, пока ты глаза разуешь. Мать перед смертью просила… «Присмотри, – говорит, – за Лидкой. Пропадёт она со своим жиголо». Я обещал.
Он отвернулся к окну, пряча лицо.
– Ты думаешь, я не видел, как ты тащишь на себе всё? Думаешь, я не знаю, что он ни дня не работал, как к тебе переехал? Я пару раз мужиков просил пробить, чем он дышит. А ничем он не дышит. Паразит. Сидит на твоей шее и ножки свесил. И всё ему мало. Дом ему подавай. – Он сжал кулаки. – Я готов был сказать, что сжёг этот дом, лишь бы он от тебя отцепился. А врать про завещание… это самое простое, что я мог придумать. Прости, если обидел.
Лидия стояла посреди кухни, прижимая к груди папку, как самое дорогое сокровище. Не дом. А доказательство любви. Не той, о которой пишут в романах и поют в песнях, а другой – корявой, молчаливой, но настоящей и жертвенной. Любви её угрюмого брата. Все эти месяцы, пока она злилась на него и жалела себя, он просто пытался её защитить. Так, как умел. Неуклюже, грубо, но от всего сердца.
– Витя… – прошептала она.
Он обернулся. Она шагнула к нему и впервые за много лет обняла его. Крепко, как в детстве. Он замер на мгновение, а потом неловко похлопал её по спине своей огромной, как лопата, ладонью.
Обратно она ехала на такси. Туман начал рассеиваться, и сквозь него проглядывало бледное зимнее солнце. Владивосток, серый и мокрый, больше не казался враждебным. Он был её городом. Городом сильных людей, солёного ветра и неожиданной нежности, спрятанной за суровой внешностью.
Алексей встретил её в прихожей. На его лице было написано нетерпеливое ожидание.
– Ну что? – выпалил он. – Я весь извёлся! Что он сказал? Ты видела документы?
Лидия молча прошла на кухню. Положила папку на стол.
– Да, Лёша. Я всё видела.
– И? И?! Не тяни! Дом твой? Или пополам?
– Дом мой, – ровно ответила она. – Весь.
Глаза Алексея вспыхнули торжеством. Он бросился к ней, попытался обнять.
– Я знал! Я верил в тебя, моя хорошая! Мы это сделали! Теперь всё изменится! Продаём его к чёртовой матери, и…
– Ничего мы не будем продавать, – перебила она, мягко, но настойчиво отстраняя его руки. – Я ничего не буду продавать.
Торжествующая улыбка сползла с его лица.
– В смысле? Лида, ты о чём? Зачем он тебе? Эта развалюха? Мы же договорились…
– Это ты договорился. Сам с собой.
– Но… это же наш шанс! Наша общая мечта!
– У меня другая мечта, Лёша. Я мечтаю спокойно спать по ночам и не чувствовать себя дойной коровой. Я мечтаю играть в теннис, когда захочу, а не когда останутся силы после трёх смен. Я мечтаю, чтобы меня любили, а не использовали.
Он смотрел на неё, и в его глазах больше не было ни обаяния, ни любви. Только холодный, оценивающий взгляд хищника, у которого из-под носа уводят добычу.
– Так вот ты какая, – процедил он. – Я потратил на тебя два года жизни! Я вдохновлял тебя, я поддерживал! А ты, как только получила куш, сразу показала своё истинное лицо! Меркантильная баба!
Фраза была настолько абсурдной, что Лидия рассмеялась. Не истерически, а спокойно и свободно. Как будто из лёгких вышел застоявшийся, спёртый воздух.
– Да, Лёша. Именно так. А теперь, будь добр, собери свои вещи. Этюдник, краски, зубную щётку и свою тонкую душевную организацию. И уходи.
– Ты меня выгоняешь? – в его голосе смешались изумление и ярость. – Меня? Да куда я пойду?
– Это уже твои поиски, Лёша. Твой творческий путь. Можешь считать это новым источником вдохновения.
Она стояла прямо, расправив плечи, и больше не боялась его взгляда. Она видела перед собой не мужчину своей мечты, а чужого, мелочного и жалкого человека. Вся его напускная утончённость слетела, обнажив банальную жадность.
Он что-то кричал про неблагодарность, про то, что она ещё пожалеет, пока спешно запихивал свои вещи в сумку. Лидия молча наблюдала за ним, чувствуя не злость, а огромное, всепоглощающее облегчение. Когда за ним захлопнулась входная дверь, в квартире стало непривычно тихо. Дождь за окном прекратился.
Лидия подошла к окну. Внизу, на мокром асфальте, отражались огни города. Она смотрела на них и впервые за долгое время чувствовала не усталость, а покой. Она была одна, но не одинока. У неё была её квартира, её работа, её дочь. И был брат, который оказался ближе и роднее, чем она думала.
Её взгляд упал на спортивную сумку, стоявшую в углу. Внутри лежала её ракетка. Завтра воскресенье. Она позвонит подруге, и они поедут на корт. И она будет бить по мячу. Сильно, точно, азартно. Выбивая из себя остатки прошлого и делая первую подачу в своей новой, свободной жизни. На губах её появилась лёгкая, оптимистичная улыбка. Игра только начиналась.