«Привет, мама. Честно говоря, я с трудом вспомнил, как тебя зовут. Ты ведь всегда была для меня просто мама. Меня тут недавно спросили – как зовут твою маму? Я сначала не смог ответить, но потом всё-таки вспомнил. Дело в том, что ты очень давно меня не навещала, вот я и подзабыл, ты же для меня просто мама. Я на тебя не обижаюсь. Наверное, у тебя своих забот много, а я тут своей жизнью живу. Знаешь, меня завтра выпускают из этого опротивевшего до блевотины детского дома. Мама, я уже большой, я вырос!»
Санька лежит на своей кровати и сочиняет письмо маме. Он не станет это письмо записывать на бумаге, просто обдумывает у себя в голове, будто пишет по-настоящему. Маму Санька не видел уже давно, лет пять или шесть. В Санькиной комнате – третий этаж детского дома города Лабыенги, улица Магистральная - есть ещё одна кровать, на которой сейчас спит Санькин друг – Егорыч. Спит и храпит. То ли от храпа Егорыча, то ли от осознания завтрашней свободы, но Санька никак не может заснуть. Он встаёт и подходит к окну, чтобы посмотреть на Венеру. Санька почти каждый день, если позволяет погода, выполняет этот ритуал – посмотреть на Венеру. Эта яркая жёлтая точка на тёмно-синем закатном небе, почти над горизонтом, ощутимо двигающаяся куда-то вправо, почему-то всегда даёт Саньке надежду на то, что всё в его жизни будет хорошо. Сегодня небо свободно от облаков и Венера сияет на небосводе.
Пару минут Санька любуется красотой космоса, а потом ложится в свою кровать и закрывает голову подушкой, спрятавшись от храпа Егорыча. Саньке хочется укрыться от всех и от всего в полной темноте, но темноты нет, в Лабыенгах нынче полярный день, солнце в это время не заходит полностью за горизонт, и никто в этом не виноват. Егорыч в своём храпе тоже не виноват, у него просто нос сломан, и это даже со стороны видно – кончик носа заметно скривлён – вот он по ночам и храпит.
«Мама, я всё помню. Я помню папу. Хорошо мы тогда на море съездили. Было жарко, непривычно, но очень здорово. Ещё я помню, как тебя медуза ужалила, и папа бегал в аптеку за лекарством…Так жалко, что он умер…»
Санькин папа был шофёром, он водил большую красную машину с прицепом. Прицепы иногда менялись, но папин тягач всегда завораживал Саньку своей огромностью и сдержанной, спрятанной где-то внутри силой и вполне наблюдаемой внешней красотой обводов кабины и блеска хромированных деталей. Папина машина пахла необыкновенной смесью запахов – резких и не всегда приятных, и в то же время каких-то родных. От папы, когда он был дома, пахло так же, и этот запах для Саньки навсегда стал самым родным и любимым.
Папа иногда брал Саньку помогать обслуживать двигатель и другие агрегаты этого огромного тягача, и Санька подавал папе пластиковые канистры с моторным маслом и гаечные ключи. Саньке это нравилось, и он даже хвастался перед сестрой: «Девчонкам у машины делать нечего! Мы с папой сами всё починили!» Сестра Маша только улыбалась в ответ.
Папа однажды уехал и не вернулся. Мама и Маша плакали, а Санька никак не мог взять в толк, почему они плачут, не мог поверить, что папа больше никогда его не обнимет и не позовёт помогать с тягачом. Много позже Маша рассказала Саньке, что папа ехал по зимнику через реку, и лёд не выдержал. Тягач с прицепом провалились, и папа не успел выскочить.
После этого мама сильно изменилась. Сначала она просто ревела день и ночь, а потом…
Санька ворочается на кровати с тощим матрасиком и продолжает сочинять мысленное письмо. «Мама, вот зачем ты тогда начала пить… Начинала с красненького-сладенького, а потом перешла на водку. Я понимаю, ты горе тогда заливала этой водкой. Если бы мы все – и ты, и мы с Машей – знали тогда, чем всё это обернётся! Остановили бы тебя, нашли бы способ. Знаешь, мама, когда этот Андрей появился в нашей жизни, я не мог понять – зачем он нам нужен, почему он спит с тобой на одном диване…»
Андрей тоже был шофёром, как папа, только ездил на какой-то маленькой машине, приземистой и лупоглазой, и за пределы городка не выбирался. Работал он часа три-четыре в день, потом покупал бутылку и приходил к маме. Мама готовила нехитрую закуску, и они вместе выпивали. Тут и Санька из школы приходил, доедал то, что осталось на столе и уходил в детскую комнату к Маше делать домашку.
Маша тогда уже большая была, поступила в колледж, ей целых пятнадцать лет тогда было. Санька понимал, что он Маше мешает, но куда деваться-то? Маша Саньку тоже не гоняла от себя, любила она младшего брата, и даже жалела – Санька и ростом не вышел, и худой, а Маша тогда уже красоткой была, рослая и фигуристая. Довольно дружно они с сестрой жили, хоть и не без мелких ссор.
В целом, Андрей неплохой мужик был, но только когда трезвый. Пару раз даже конфеты Маше и Саньке принёс. А вот спьяну он всегда лез поучать и Саньку, и Машу: «Ты, мелкий, если тебя обижают – бей первым! А ты, фотомодель, мля, ты смотри… продаваться задорого надо, поняла?..» Санька обижался за «мелкого», Маша – за «мля» и «продаваться», и вместе они с грустью вспоминали папу.
Егорыч некстати издаёт своей носоглоткой такую мощную руладу, что Санька отрывается от своих размышлений, встаёт с кровати, берёт Егорыча за плечи и переворачивает его на правый бок, лицом к стене. Егорыч всхлипывает во сне, и зачем-то прикрывает шею искалеченной рукой с навечно оттопыренным мизинцем, и дальше дышит ровно и спокойно. Становится тише, и тут Санька слышит, что кто-то в соседней комнате – то ли слева, то ли сверху – слушает музыку. Очень знакомая песня, как будто специально сегодня и сейчас её специально включили.
« - Разбежавшись, спрыгну со скалы - Вот я был, и вот меня не стало…»
Санька плотнее накрывает голову подушкой и продолжает думать письмо.
«Мама, я так часто вспоминаю тот вечер… я так хочу его забыть, и вообще хочу, чтобы его не было…»
Этот вечер был совершенно обычным. Санька пришёл из школы. Мама с Андреем уже неплохо отметили текущий день и ушли к себе в комнату. Раньше это была спальня мамы и папы, а теперь – мамы и… этого. «Этот» - так они с Машей называли между собой Андрея. Следом за Санькой пришла из колледжа Маша, они вместе перекусили тем, что нашли в холодильнике, и Санька уже совсем собрался в их общую комнату идти, но тут Маша сказала ему:
- Сань, посиди тут, пожалуйста. Мне подруге надо позвонить, поговорить без лишних ушей. ОК?
Конечно, ОК. На кухне телевизор есть, и даже диванчик-«уголок» с подушками, скучно и неудобно не будет. Там, на этом диванчике, Санька и задремал.
Проснулся он от странных звуков, как будто кто-то с кем-то боролся и при этом этот кто-то старался делать всё тихо, не привлекая внимания. Слышно было только сдавленное, многократно повторённое, произнесённое сквозь плотно сжатые зубы слово: «Уйди!». Санька узнал голос Маши, и остатки сна моментально улетели. Санька выскочил в коридор и увидел спину Андрея, ёрзающего на Машином диване, и затянутые в чёрные колготки ноги Маши, сплетённые между собой, дёргающиеся и сопротивляющиеся.
Папа как-то раз сказал Саньке: «Ментов не бойся. Они, конечно, подставить могут на ровном месте, но, если будет совсем плохо – только они и спасут». Санька тогда папу не совсем понял, но вывод сделал – если приключилась беда, надо звонить в милицию.
Санька на цыпочках метнулся к своему школьному рюкзаку, достал из него телефон, убежал на кухню, набрал 112 и прошептал ответившей женщине-оператору: «Мою сестру насилуют. Адрес пишите… Приезжайте быстрее, пожалуйста!». Потом он выскользнул из квартиры, прыгая через три ступеньки спустился по лестнице вниз и оказался на улице. В глазах потемнело, сердце пыталось выпрыгнуть через горло, и было очень страшно. «Быстрее, скорее, приезжайте!»
Люди в серой форме на красивой бело-синей машине с мигалкой на крыше как будто услышали его, приехали действительно быстро. Двое мужчин сразу побежали в подъезд, третий присел на корточки перед Санькой и спросил:
- Ты вызывал?
- Я… Там сестра моя, Маша…
- Понятно.
А дальше так всё закрутилось…
Санька ведь как предполагал – милиционеры этого Андрея выведут, хорошенько наваляют ему, и Андрей навсегда исчезнет. Не тут-то было. Андрея действительно вывели, уже в наручниках, посадили в милицейскую машину и увезли. И тут же подъехал чёрный микроавтобус, и ещё одна машина с синей полосой, и ещё одна… Дальше Санька уже запутался и почти ничего не запомнил. Женщина в кителе с погонами взяла его за плечи и сказала: «Домой пошли». Санька послушался, и вот он уже сидит на кухне и рассказывает, как всё произошло. Рядом сидела заплаканная и немного похмельная мама. Сестру увезли, сказали – «на экспертизу». Мама плачет, Саньку трясёт всем телом, а женщина-следователь задаёт странные вопросы, как будто ей непонятно, что на самом деле произошло: «Когда ты заснул?», «Что ты услышал, что увидел, почему решил вызвать…?», «Как давно знаком с Андреем?». Эта женщина в красивой форме записывает их с мамой ответы на бумаге в большой чёрной папке, и Санька ждёт, когда кончится этот допрос.
Потом маму куда-то увели, а Саньку взяла за руку плотного телосложения тётка в серой форменной одежде, с погонами на плечах. Она сказала уставшим голосом: «Пойдём, мальчик, переночуешь в детском… санатории», и Санька пошёл, оглушённый всем произошедшим и сильно испуганный. Он хотел бы остаться дома, но боялся об этом попросить, и решил не задавать лишних вопросов. Одна ночь в этом санатории - и завтра он опять увидит маму и сестру, и всё будет хорошо. В санатории их встретила ещё одна тётенька. Она сразу заговорила непонятными словами:
- Опять привезли… в санобработку его?
Тётенька с погонами ответила:
- Да вроде чистый…
- Все они вроде чистые… Так, мальчик, пошли со мной. На помывку пошли.
Тётенька привела Саньку в белую комнату, пахнущую плесенью и ещё чем-то горьким, потребовала от Саньки раздеться догола, собрала его одежду в охапку, сунула в руку Саньке кусочек мыла и подтолкнула его к душевой кабинке.
- Давай, мойся! Горячей нет, так что шевелись быстрей.
Колючие струи, холодные, обжигающие…
Жёсткое как наждак потрёпанное вафельное полотенце…
Тётенька выдала Саньке другую одежду: трусы, растянутую футболку и линялый спортивный костюм – на штанах пришиты три полоски, только слева средняя полоска наполовину была оторвана и висела петлёй. Потом она отвела Саньку в тёмную комнату и усадила на кровать, сказав: «Спи уже… тут будешь спать…»
Санька обнял подушку и долго тихо плакал без слёз, а потом всё-таки заснул.
Довольно много лет прошло с того дня, а Санька всё помнит, абсолютно всё, и даже запах, исходящий от той тётеньки помнит: кисловатый, немного забитый набрызганными вчерашними дешёвыми духами. Сейчас Санька стоит у окна, и за стеклом – приполярное раннее утро, похожее на потерявшийся, забывший своё время вечер. Там, за окном, пасмурно и снуро, всё окрашено в серые тона.
Саньке завтра, совсем скоро, дадут «вольную», он станет совершеннолетним и уйдёт навсегда из этого учреждения, в обиходе называемого просто - детский дом.
Когда Санька окончательно понял, что он остался один? Когда на свидание с ним пришли мама с Машей. Они принесли Санькины любимые игрушки – плюшевого одноглазого лисёнка и машинку скорой помощи, железную, почти как настоящую. Мама плакала и много говорила, утешала и снова плакала, обещала, что всё будет хорошо, но надо потерпеть, и что он, Санька, теперь не сможет жить с мамой некоторое время. Санька тогда вообще ничего не понял, но маме почему-то не поверил. Не могло быть всё хорошо, если надо терпеть. А сестра Маша почти всё время молчала, только напоследок, когда мама уже вышла за дверь, сказала, как топором рубанула:
- Саня, маленький, не надо было ментов вызывать… я бы потерпела тогда, с этим Андреем! А теперь… вот…ты тут, а мы там… Санька, что же ты наделал… мы же могли бы дальше месте жить! А теперь у нас маму отнимают…
И Маша ушла, следом за мамой. Они не приходили к Саньке долго, очень долго, и Санька решил, что его наказывают. Ему только непонятно было, за что именно пришло это наказание, он ведь сделал всё правильно, как папа учил… Санька плакал почти каждую ночь, и за это другие дети частенько лупили его подушками, кулаками и пятками – чтобы не мешал им спать. Санька терпел.
«Что же ты наделал» … Санька думал-думал над этими словами, и получилось так в его голове, что не надо было ему тогда ментов вызывать. А что же тогда было бы с Машей? Санька чувствовал себя виноватым, но не понимал, в чем именно он виноват.
Примерно через год Санька всё понял. Точнее, ему Егорыч всё объяснил, но это случилось не в один день.
Егорыча перевели в Лабыенги из другого детдома, и он на новом месте сразу стал всех задирать и очень обидел Саньку, обозвав его непонятным словом «лишенец». У Саньки в голове тогда что-то щёлкнуло. Он схватил Егорыча за руку, прижал эту руку к столу и с размаху воткнул в распластанную на рыжей парте пятерню шариковую ручку. Егорыч взвыл от боли и стал трясти рукой, но прозрачный пластиковый шестигранник с синим стержнем внутри цепко держался в его левой руке, между мизинцем и безымянным пальцами. Егорыча увезли в больницу. Директор детдома долго кричала на Саньку, грозила отправить в колонию для преступников, но всё обошлось. Егорыч вернулся из больницы с забинтованной рукой, этой же рукой обнял Саньку и заявил всем, что теперь Санька ему брат, и только кто попробуй… и рассказал потихоньку, почти на ухо Саньке, почему он один остался, без родителей. С тех пор они всегда вместе, даже спят в одной комнате.
Санька тоже рассказал Егорычу про тот день, про Андрея и сестру. Егорыч молча выслушал и выдал: «Тебе надо было его убить».
Санька знает, что он мог это сделать. На кухне было полно ножей, и вилок, и даже тяжёлая скалка была. Можно было, да… Не было бы позора у сестры… много чего не было бы. Но Санька тогда даже не подумал об этом, а сейчас уже поздно думать. Санька даже хотел себя убить, так ему стыдно было за ту свою слабость и нерешительность, так противно было вспоминать эти слова сестры: «что же ты наделал» … Тогда Саньке опять Егорыч помог, сказал просто: «Забей. Ты сестре живой нужен». И Саньку тогда отпустило, вот только сестра почти год уже не приходит на встречи, крайний раз рассказала только, что мама села на поезд, уехала куда-то и даже не попрощалась.
Санька стоит у окна и смотрит. Бледный рассвет медленно рождается, проявляется на мутно-голубом небе, холодном даже на взгляд, заполненным редкими кучками облаков, похожими на потерявшихся где-то в просторах тундры маленьких оленей. Солнце, вчера до конца не ушедшее за горизонт и сегодня вновь пытающееся подняться вверх, ярким краем своим, похожим на краешек котла, наполненного расплавленным белым золотом, окрашивает этих небесных оленей в нежно-розовый цвет, а само небо тоже меняется, становится чуть ярче, теряет рассветную мутность, и дома на улице за окном тоже становится чётко очерченными, утренний туман отпускает их, и даже уже автомобили, припаркованные во дворах, почти полностью видны. Этот густой, похожий на сахарную вату туман обволакивает автомобили чуть выше колёс, и сверху парковка напоминает морской порт, заполненный маленькими прямоугольными корабликами. Совсем скоро Саньке надо будет в этот туман погрузиться. Санька сейчас тоже как кораблик в мутной воде. Понесёт течением, выбросит на чужой берег… или оставит где-то на отмели посреди реки…
Санька стоит у окна. Внизу, на улице, заполненной густым туманом, обозначается жёлтая полоса – какой-то автомобиль, светя фарами, куда-то пробирается, видна только прямоугольная белая крыша машины. Белый прямоугольник останавливается, фары выключаются. Санька слышит характерный звук – кто-то вышел из машины и захлопнул дверь. Этот кто-то говорит с кем-то по телефону, и Санька узнаёт голос говорящего. Голос сестры.
В дверь комнаты постучали.
- Сашка, чего телишься? Документы все готовы, встречают тебя, давай уже…
Сергей И. Подредактировал BV.
Все рассказы автора читайте здесь.
======================================================
Друзья! Если публикация понравилась, поставьте автору лайк, напишите комментарий, отправьте ссылку знакомым. Подписывайтесь на канал. С нами весело и интересно.
======================================================