Часть 2: Зеркальная пустота
Звук сирены нарастал, разрезая ночную тишину, как нож. Он не просто приближался — он мчался сюда, к карьеру, с воем, не оставлявшим сомнений: едут именно сюда. Свет фар на секунду полыхнул вдали, выхватив из тьмы стволы сосен, прежде чем скрыться за поворотом.
Ледяной ком парализовал меня на секунду.
— Они знают. Сергей Иванович не поверил моей нервозности. Или нашел свидетеля, который видел мою машину на этой дороге. Или… или это была ловушка с самого начала, и резиновый нос был не уликой, а приманкой.
Адреналин ударил в голову, вытеснив страх и замешательство. Я бросил лопату, впихнул зловещий мешок обратно в багажник, захлопнул его с глухим стуком, который показался невероятно громким, и влетел в машину. Ключ в замке зажигания, поворот — двигатель взревел, проглатывая ночную тишину. Я резко дал по газам, развернулся на узкой грунтовке, поднимая тучи едкой пыли, и рванул назад, в сторону леса, подальше от главной дороги.
В зеркале заднего вида я увидел, как на площадку перед карьером выскочила полицейская машина с мигалками, ослепительно синими в кромешной тьме. Я не стал ждать, заметили они меня или нет, и нырнул в чащу старой лесной дороги, которую когда-то нашел во время прогулок. Ветки хлестали по лобовому стеклу, как костяные пальцы, машину бросало по ухабам, и каждый удар отдавался болью в уже измотанном теле. Я ехал почти вслепую, с выключенными фарами, боясь быть замеченным, ориентируясь лишь на бледный свет звезд, пробивавшийся сквозь чащу.
Сердце колотилось, как сумасшедшее, выпрыгивая из груди. Мысли путались, но одна пробивалась сквозь панику ясно и четко: — Это не я. Я не мог этого сделать. Я пишу о монстрах, а не становлюсь ими. Но тогда кто? Кто подбросил костюм? Кто оставил этот насмехающийся нос? Кто ведет на меня полицию, как свору гончих на загнанного зверя?
Я загнал машину в самую глушь, где деревья смыкались над головой, превращаясь в живой, тесный склеп, и заглушил двигатель. Внезапно наступившая тишина была оглушительной. Я сидел, прислушиваясь к ночи, к каждому шороху, скрипу дерева. Сирены умолкли. Они обыскивали карьер. Скоро начнут прочесывать лес с фонарями и собаками.
Мне нужно было думать. Я достал телефон. На экране — значок разряженной батареи и предупреждение. Зарядка в машине не работала. Я был отрезан от мира, находился как будто в гробу.
И тут до меня дошла вся чудовищность моего положения. Я — известный писатель Артем Воронов — прячусь в лесу от полиции по подозрению в серийных убийствах. У меня в багажнике — вещдок, который меня погубит. И я не помню, виновен ли я на самом деле. Я стал героем самого страшного из своих романов, и у этой книги не было автора.
Внезапно в памяти всплыл кадр, резкий, как вспышка фотоаппарата. Темный переулок, пахнущий помоями и влажным асфальтом. Я стою над кем-то распластанным на земле. В руке — что-то тяжелое и липкое, холодное. И чувство… не страха, не отвращения, а абсолютного, пьянящего могущества. Дикой, животной власти над чужой, трепетной жизнью. От этого воспоминания стало физически плохо, слюна наполнилась привкусом желчи. Я распахнул дверь, и меня вырвало прямо на пожухлую траву.
Когда приступ прошел, я понял: сдаться — значит либо сесть в тюрьму за то, чего не совершал, либо попасть в психушку, если докажу свою невменяемость. И то, и другое было концом. Мне нужно было доказать свою невиновность. Самому. Потому что верить мне было некому.
Первым делом — избавиться от костюма. Но просто выбросить его было нельзя. Его найдут. Нужно уничтожить. Сжечь дотла.
Я вытащил мешок. В свете экрана телефона, который еще подавал признаки жизни, костюм выглядел еще более зловеще, словно жирующий паразит. Я развел небольшой костер в яме, подальше от сухих деревьев, и стал по частям бросать в огонь одежду. Ткань горела, шипела, корчась в огненных судорогах, распространяя тошнотворный запах паленой шерсти и чего-то химического, сладковатого. Пламя лизало яркие краски, превращая их в черный, ядовитый пепел. Я сжег все, до последней нитки, и растоптал пепел сапогом, втаптывая его в землю. Нож забросил в самое глубокое, затянутое тиной болото, какое нашел поблизости, услышав тихий, жадный всплеск.
Стало легче. Вещественных доказательств не было. Но оставалось главное — я. Моя память. Мое алиби. И мои тени.
Кто мог меня подставить? У меня почти не было врагов. Коллеги-писатели? Зависть — сильный мотив. Но до такой изощренности? Я вспомнил свой последний публичный скандал — жесткую, разгромную рецензию на роман молодого автора, Виктора Лемехова. Он тогда в комментариях поклялся, что я еще «увижу свое истинное лицо, и оно меня ужаснет». Но он жил за тысячу километров отсюда.
Рассвет застал меня сидящим на холодном, покрытом инеем сиденье машины. Я проехал по проселочным, разбитым дорогам и на рассвете, грязный, небритый и с трясущимися, как в лихорадке, руками, вернулся домой. Я молился, чтобы у моего дома не дежурила полицейская машина.
Машины не было. Я тихонько пробрался в дом, захлопнул дверь и запер ее на все замки и задвижки, словно пытаясь запереться от самого себя.
Первые два дня я не выходил, жил в состоянии постоянного паралича, прислушиваясь к каждому звуку с улицы. Каждый стук в дверь, даже почтальона, заставлял меня замирать, прижимаясь к стене, сжимая в руке тяжелую пепельницу как оружие. Но полиция не приходила. Может, они ничего не нашли у карьера? Может, отстали? Или просто дают мне достаточно времени и веревку, чтобы я повесился?
На третий день я решил, что сойти с ума от бездействия — худший из вариантов. Я включил компьютер. Новости пестрели заголовками: «Смешило затих: маньяк исчез?», «Полиция в тупике: следствие зашло в тупик?». Ни слова обо мне. Значит, я не главный подозреваемый. Пока что. Это был глоток воздуха, но воздух был отравленным.
Я начал с Виктора Лемехова. Его страницы в соцсетях были пусты, как вымершие города. Последний пост — месяц назад. Но на одном из форумов для писателей-неудачников, в теме под названием «Как уничтожить критику», я нашел странный комментарий под псевдонимом «Тень»: — Воронов так детально пишет о монстрах, потому что боится посмотреть в зеркало. Скоро он увидит свое настоящее отражение, и оно будет смеяться над ним.
Дата — за неделю до первого убийства. Мурашки побежали по спине ледяными иглами.
Это было что-то. Но недостаточно. Это можно было списать на злобное брюзжание.
Тогда я решил проверить единственную осязаемую зацепку, которая у меня была — тот самый резиновый нос. Я пошел в единственный в городе магазин карнавальных костюмов и аксессуаров «Пьеро», пахнущий нафталином и старой бумагой.
— Нос? — продавщица, пожилая женщина с лицом, испещренным морщинами, посмотрела на меня с немым удивлением. — Да у нас таких сейчас нет. Дешевый китайский ширпотреб. Разве что… Месяца два назад партия старых, добротных товаров была. Тогда цирк «Капитолий» уезжал, нам коробки распродали. Там были такие, старомодные.
— А кто еще покупал что-то из той партии? — попытался я выяснить, стараясь звучать как писатель, собирающий материал для новой книги о городских легендах. — Для местного театрального кружка интересуюсь.
— Да кто ж его помнит, милок… Мужчин несколько было. Строители, на корпоратив. И… — она задумалась, потирая висок. — Знаете, ваш коллега, тоже писатель, кажется. Молодой такой, нервный. Он маску покупал. Старую, потрепанную, клоунскую. Говорил, для антуража в кабинете.
— Виктор? — не удержался я, и имя выскользнуло само по себе.
— А, может, и нет. Имя не помню. Но он спрашивал про вас! С интересом таким. Говорил, что вы знакомы, и он хотел бы сделать вам сюрприз.
Кровь застыла в жилах. Он был здесь. В моем городе. Он дышал этим же воздухом.
Я помчался домой, чувствуя, как по спине бегают мурашки. Мне нужно было найти Лемехова. Я рылся в своих старых записях, в электронной почте. И нашел. Год назад он присылал мне на редакцию свой рассказ «Крик в пустоте». И в качестве обратного адреса, помимо электронной почты, указал номер мобильного телефона. Я никогда его не удалял.
Рука дрожала, когда я набирал номер с заблокированного номера. Трубку подняли после первого гудка.
— Алло? — голос был знакомым. Спокойным, ровным, даже с оттенком насмешки.
Я не сказал ни слова. Просто дышал в трубку, слушая его тихое дыхание.
— Артем Викторович? — произнес он после паузы, растягивая слова. И рассмеялся. Это был тот самый, холодный, беззвучный смех, что звучал в моих обрывках памяти. — Наконец-то дозвонился. Я начал думать, ты так и будешь прятаться в своем лесу. Как ощущения? Чувствуешь себя героем своего романа? Настоящий триллер, да? Без цензуры.
— Это ты, — прошипел я, и мой голос прозвучал хрипло, чужим. — Ты все подстроил.
— Я? — он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Я всего лишь дал тебе материал, Артем. Ты же всегда жаловался, что не хватает реализма, что читатели не чувствуют подлинного ужаса. Ну вот. Я сделал тебя частью твоего же искусства. Ты должен сказать мне «спасибо». Ты теперь по-настоящему великий писатель. Ты не просто пишешь о тьме — ты живешь в ней. Ты живешь в своем триллере.
— Зачем? — единственное, что я смог выжать из себя, сжимая трубку так, что пальцы побелели.
— За ту рецензию, Артем. Ты уничтожил мою книгу. Ты сказал, что у моего злодея нет души, что он картонный. Ну что ж, — он снова рассмеялся, и этот звук резал слух, — теперь у твоего злодея есть твое лицо. Или лицо клоуна? Как тебе больше нравится. Удачи с полицией, кстати. Думаю, они уже у твоего дома. Сергей Иванович человек пунктуальный.
В трубке раздались короткие гудки. Я подбежал к окну кабинета и резко отдернул занавеску, словно боясь увидеть призрак. Внизу, у калитки, стояли две полицейские машины с включенными фарами. Из одной вышел Сергей Иванович. Он что-то говорил своему напарнику, а потом… поднял голову и посмотрел прямо на мое окно. Его лицо было невозмутимым, профессиональным. И он… помахал мне рукой. Короткий, почти дружеский жест, знающий...
И в этот миг все пазлы сложились в единую, чудовищную картину. Усталое, добродушное лицо участкового, который всегда появлялся в нужное время. Его «случайные» визиты после каждого убийства. Его дотошное знание моих книг. Его вопросы, которые так ловко направляли мои подозрения в сторону Лемехова, намекая на «писательскую зависть». Они были вместе. Лемехов — режиссер, кукловод, а Сергей Иванович — его правая рука на месте, актер, обеспечивающий декорации и управляющий мной, как марионеткой.
Они не просто подставили меня. Они создали для меня реальность. Они сделали меня главным героем моего же кошмара, автором, который пишет свою погибель под их диктовку. И теперь у меня нет алиби. Нет доказательств моей невиновности и их вины. Есть только моя собственная память, в которой правда намертво спаялась с ложью, а сны стали неотличимы от кошмарной реальности.
В дверь постучали. Твердо, настойчиво, без тени сомнения.
— Артем Викторович! Открывайте, полиция! — это был голос Сергея Ивановича, спокойный, но неумолимый.
Я отошел от окна. Первоначальная паника сменилась странным, леденящим душу спокойствием. Они выиграли. Их спектакль подходил к концу. Но я не дам им удовольствия арестовать сломленного, обезумевшего писателя. Это была бы слишком легкая для них развязка.
Я медленно прошел в кабинет, сел за стол. Передо мной лежала чистая рукопись нового романа. Я взял свою любимую перьевую ручку и на чистом листе вывел каллиграфическим, дрожащим почерком:
— Глава первая. Лицо в зеркале. Я не убивал. Но сейчас я умру как монстр, которого они во мне создали. И, возможно, это мое истинное лицо.
Стук в дверь стал громким, металлическим, утробным. Они били по замку чем-то тяжелым. Дверь затрещала.
Я подошел к большому зеркалу в прихожей, в дорогой раме. В его отражении стоял изможденный, испуганный человек с дикими, запавшими глазами и щетиной. Я поднял руку, чтобы поправить воротник рубашки. И человек в зеркале сделал то же самое. Но затем его губы, губы этого незнакомца, медленно, предательски растянулись в широкой, неестественной, жуткой до рези в глазах улыбке. Улыбке клоуна. Улыбке Смешила.
И я понял, что это не просто отражение. Это Оно. Тот, кого они разбудили, чье семя упало на благодатную почву моего страха и тщеславия. Последняя глава еще не дописана. И кто ее истинный автор — я, Лемехов, Сергей Иванович или само Зло, притаившееся в зеркальной пустоте, — уже не имело никакого значения.
Дверь с грохотом поддалась, и в проеме, на фоне утреннего света, возникли мужские силуэты.