Дверь в квартиру распахнулась с таким грохотом, что со стены в прихожей упала фотография в рамке — свадебная, где они с Антоном улыбались в объектив, а за их спинами стояла свекровь с лицом, словно проглотила лимон.
Людмила влетела в квартиру первой, даже не сняв уличных ботинок. За ней, тяжело дыша и опираясь на палочку, которой у неё вчера ещё не было, ковыляла свекровь — Зинаида Павловна. А замыкал процессию Антон, молчаливый, с опущенной головой, волоча за собой два огромных чемодана.
Софья стояла посреди гостиной с кружкой недопитого кофе в руках. Она только что вернулась с работы, успела переодеться в домашнее и собиралась провести тихий вечер за просмотром сериала. Но судьба, видимо, решила иначе.
— Что происходит? — спросила она, хотя в глубине души уже знала ответ. Этот момент должен был настать. Она чувствовала его приближение, как животные чувствуют землетрясение.
Зинаида Павловна театрально опустилась на диван, не снимая пальто. Её лицо, обычно румяное и властное, приняло страдальческое выражение. Она прижала руку к груди и закатила глаза, словно вот-вот лишится чувств.
— Софочка, милая, — заговорила она дрожащим голосом, — случилось страшное. Просто кошмар! Нас выселяют из квартиры. Прямо сегодня пришли с бумагами, дали три дня на сборы. Но я не могла ждать, сердце не выдержит такого стресса. Мы приехали к вам. Ты же нас не выгонишь на улицу?
Софья перевела взгляд на мужа. Антон стоял у двери, изучая рисунок на паркете с таким вниманием, словно там была зашифрована тайна вселенной. Его уши горели красным — верный признак того, что он врёт или что-то скрывает.
— Антон, — позвала она. Он вздрогнул, но головы не поднял. — Что на самом деле произошло?
— Мама всё правильно говорит, — пробормотал он. — Нас выселяют. Какие-то проблемы с документами на квартиру.
Людмила, которая всё это время методично обследовала содержимое холодильника, фыркнула. Ей было девятнадцать, она училась на первом курсе какого-то платного института и считала себя экспертом по всем жизненным вопросам.
— Да ладно, Антоха, что ты мямлишь, — сказала она, откусывая от найденного яблока. — Скажи ей правду. Мамаша наша квартиру в залог отдала под кредит для своего дружка, а тот слинял с деньгами. Теперь банк забирает квартиру. Вот и вся история.
Повисла тишина. Даже холодильник перестал гудеть, словно и он был шокирован услышанным. Софья медленно поставила кружку на журнальный столик. Её руки едва заметно дрожали.
— Что? — тихо спросила она. — Зинаида Павловна, это правда?
Свекровь вскинулась, как ужаленная. Страдальческая маска мгновенно слетела с её лица, обнажив привычное выражение оскорблённого достоинства.
— Людмила, язык твой — враг твой! — рявкнула она на дочь. — Что ты несёшь? Какой ещё дружок? Это был инвестиционный проект! Серьёзные люди, с документами, с печатями! Откуда я знала, что они мошенники?
Софья закрыла глаза и сосчитала до десяти. Потом до двадцати. Это не помогло. Ярость, которую она сдерживала месяцами, годами, начала подниматься откуда-то из глубины, горячая и удушающая.
— То есть вы заложили квартиру, — медленно проговорила она, — единственное жильё, где вы жили втроём, ради какой-то аферы. И теперь пришли жить к нам. В нашу двухкомнатную квартиру. Которую мы до сих пор выплачиваем по ипотеке.
— Ну а куда нам ещё идти? — взвилась Зинаида Павловна. — Ты же жена моего сына! Это твой долг — приютить семью мужа в трудную минуту! Или ты хочешь, чтобы мы на вокзале ночевали?
Софья открыла глаза и посмотрела на Антона. Он по-прежнему изучал паркет.
— Антон, — сказала она. Её голос был спокойным, но в нём звенела сталь. — Ты знал об этом кредите?
Молчание.
— Антон!
Он наконец поднял голову. В его глазах плескалась вина пополам с обречённостью.
— Я... я узнал месяц назад. Мама попросила не говорить тебе. Сказала, что всё уладит, найдёт деньги...
Месяц. Целый месяц он знал и молчал. Спал с ней в одной постели, ел за одним столом, обсуждал планы на отпуск — и молчал. Предательство было таким очевидным, таким грубым, что Софья почувствовала, как что-то внутри неё оборвалось. Не сломалось — именно оборвалось, как изношенная верёвка, которую слишком долго натягивали.
— Вон, — сказала она.
Это прозвучало так тихо, что сначала никто не понял. Людмила перестала жевать яблоко. Зинаида Павловна приоткрыла рот. Антон моргнул, как сова на свету.
— Что? — переспросил он.
— Вон отсюда. Все. Немедленно.
Софья говорила всё так же тихо, но теперь в её голосе не было эмоций. Никаких. Это было страшнее крика.
Зинаида Павловна первой пришла в себя. Она вскочила с дивана с удивительной для человека с больными ногами прытью.
— Да ты что себе позволяешь?! — завопила она. — Это квартира моего сына! Он имеет на неё такое же право, как и ты! И вообще, я его мать! Я имею право жить там, где живёт мой ребёнок!
Софья повернулась к ней. Движение было плавным, почти грациозным. Она смотрела на свекровь так, словно видела её впервые. Изучала. Рассматривала, как энтомолог рассматривает редкого жука.
— Зинаида Павловна, — сказала она, и теперь в её голосе появилась странная, почти ласковая нотка. — Вы ошибаетесь. Эта квартира оформлена на меня. Только на меня. Я взяла ипотеку ещё до знакомства с вашим сыном. Я выплачиваю её из своей зарплаты. Антон здесь прописан временно, по моему заявлению. Которое я могу отозвать в любой момент.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом. Лицо свекрови прошло весь спектр оттенков от красного до фиолетового.
— И знаете что? — продолжила Софья. — Я отзываю его прямо сейчас. У вас есть пятнадцать минут, чтобы покинуть мою квартиру. Или я вызываю полицию.
— Соня, ты с ума сошла? — наконец подал голос Антон. Он сделал шаг к ней, но остановился, увидев её взгляд. — Это же моя семья! Моя мать и сестра! Как ты можешь?
Софья рассмеялась. Смех получился горьким и колючим, как глоток плохого вина.
— Твоя семья? А я кто? Я тебе кто, Антон? Бесплатная служба размещения для твоих родственников? Банкомат, из которого можно тянуть деньги на мамины авантюры? Дура, которой можно месяц врать в лицо?
Она подошла к нему вплотную. Он был выше её на голову, шире в плечах, но сейчас казалось, что это она возвышается над ним.
— Помнишь, полгода назад твоя мать попросила у нас взаймы двести тысяч? На лечение, говорила. Я отдала свои накопления, которые копила на машину. А потом случайно узнала, что она съездила в Турцию. "Подлечиться", как она выразилась. В пятизвёздочном отеле, с системой "всё включено".
Зинаида Павловна попыталась возразить, но Софья не дала ей.
— А помнишь прошлый Новый год? Когда она заявилась к нам с тремя подругами праздновать? И я всю ночь готовила, накрывала на стол, а потом до утра отмывала квартиру после их "празднования"? А она даже спасибо не сказала. Зато полчаса рассказывала своим подругам, что салаты пересолены, а в квартире пыль.
Её голос становился всё громче, всё яростнее. Годы молчания, годы терпения прорывались наружу неудержимым потоком.
— А твоя сестра? Которая живёт на всём готовом, ничего не делает, только требует? Помнишь, как она разбила мою любимую вазу, подарок покойной бабушки, и даже не извинилась? Сказала, что это старьё всё равно пора выкинуть?
Людмила попыталась незаметно ретироваться на кухню, но Софья поймала её взглядом.
— Стой где стоишь, — приказала она. — И слушай внимательно. Потому что больше я это повторять не буду.
Она обвела взглядом всех троих. Антон стоял бледный, с отвисшей челюстью. Зинаида Павловна тяжело дышала, прижимая руку к груди — на этот раз, кажется, всерьёз. Людмила жалась к стене, впервые в жизни потеряв свою наглую самоуверенность.
— Я терпела вас четыре года, — сказала Софья. — Четыре года унижений, манипуляций и лжи. Терпела, потому что любила Антона. Думала, что он изменится, повзрослеет, научится говорить своей матери "нет". Но он не изменился. Он остался маленьким мальчиком, который прячется за мамину юбку.
Она повернулась к Антону.
— Знаешь, что самое смешное? Я даже сейчас могла бы простить. Могла бы дать вам пожить неделю-другую, пока вы не найдёте жильё. Но ты месяц врал мне. Месяц! И даже сейчас, когда всё раскрылось, ты не на моей стороне. Ты на стороне женщины, которая своей глупостью и жадностью лишила вас крыши над головой.
Антон открыл рот, но она подняла руку, заставив его замолчать.
— Всё. Хватит. Я устала быть понимающей, терпеливой, удобной. Забирайте свои чемоданы и уходите. У вас осталось десять минут.
— Ты пожалеешь об этом! — взвизгнула Зинаида Павловна. — Ты останешься одна! Старой девой! Никто тебя больше не возьмёт замуж, с таким-то характером!
Софья улыбнулась. Впервые за весь вечер — искренне улыбнулась.
— Знаете что, Зинаида Павловна? Лучше быть одной, чем с вашим сыном и с вами в придачу. Лучше быть старой девой, чем молодой дурой, которая тащит на себе трёх взрослых нахлебников.
Она подошла к входной двери и распахнула её настежь.
— Время пошло.
Следующие несколько минут были похожи на плохо отрепетированный спектакль. Людмила первой схватила свою сумку и выскочила за дверь, бормоча что-то про "психованную". Антон молча подхватил чемоданы и потащил их к выходу, не поднимая глаз. А Зинаида Павловна устроила настоящее представление — хваталась за сердце, требовала воды, валидола, грозила судом и проклятиями.
Софья стояла у двери, глядя на настенные часы. Когда стрелка показала пятнадцать минут, она сказала:
— Всё. Время вышло.
И тогда случилось неожиданное. Зинаида Павловна перестала изображать умирающего лебедя. Выпрямилась. Посмотрела на Софью с такой ненавистью, что воздух, казалось, потрескивал от напряжения.
— Ты ещё поползаешь передо мной на коленях, — прошипела она. — Будешь умолять о прощении. Но будет поздно. Я тебе этого никогда не забуду.
И вышла, гордо вскинув голову. Хлопнула дверью так, что снова упала злополучная фотография. На этот раз стекло в рамке треснуло, разделив улыбающиеся лица пополам.
Софья закрыла дверь на все замки. Прислонилась к ней спиной. И вдруг почувствовала, что ноги её не держат. Она медленно сползла на пол и закрыла лицо руками. Но плакать не стала. Вместо этого она начала смеяться. Тихо, потом громче. Смеялась до слёз, до боли в животе.
Она смеялась над собой — дурой, которая четыре года терпела это безобразие. Над Антоном — тридцатипятилетним ребёнком, который так и не смог вырасти. Над Зинаидой Павловной с её вечными манипуляциями. Над всей этой абсурдной ситуацией.
Телефон зазвонил через полчаса. Номер Антона. Она не ответила. Потом пришло сообщение: "Соня, давай поговорим. Мама перегнула палку, но и ты погорячилась. Мы можем всё решить."
Она удалила сообщение, не дочитав.
Ещё через час позвонила её подруга Марина.
— Софка, ты как? — спросила она вместо приветствия. — Мне тут Ленка сказала, что видела твоего Антона с чемоданами и какими-то женщинами у вокзала. Что случилось?
Софья рассказала. Всё, от начала до конца. Марина слушала, изредка вставляя крепкие словечки в адрес семейства.
— Правильно сделала, — сказала она, когда Софья закончила. — Давно пора было. Помнишь, я тебе год назад говорила — беги от них, пока не поздно?
— Помню, — вздохнула Софья. — Но я же любила его, Марин.
— Любила, — согласилась подруга. — Прошедшее время. Ключевое слово — "любила". А теперь что?
Софья задумалась. Что теперь? Страшно? Нет. Больно? Немного. Но в основном она чувствовала... свободу. Как будто сбросила с плеч неподъёмный груз, который тащила так долго, что забыла, каково это — идти налегке.
— Теперь я свободна, — сказала она.
Ночью она не могла уснуть. Ходила по опустевшей квартире, замечая детали, которые раньше ускользали от внимания. Вот пятно на диване — Людмила пролила вино и даже не попыталась вытереть. Вот царапина на паркете — Антон двигал шкаф, хотя она просила дождаться грузчиков. Вот трещина на любимой кружке — Зинаида Павловна уронила и сказала, что она и так была треснутая.
Следы их пребывания были повсюду. Как метки на её территории, как доказательства оккупации. Завтра она начнёт генеральную уборку. Выкинет всё, что напоминает о них. Купит новые кружки, поменяет замки, может быть, даже переставит мебель.
В три часа ночи пришло сообщение от незнакомого номера.
"Софья, это Зинаида Павловна. Пишу с телефона подруги. Хочу, чтобы вы знали — вы разрушили нашу семью. Антон не спит, не ест, только плачет. Людмила в истерике. А у меня опять сердце прихватило, скорую вызывали. Всё из-за вас. Из-за вашего эгоизма и жестокости. Надеюсь, вы довольны. Но помните — что посеешь, то и пожнёшь. Жизнь вам этого не простит."
Софья прочитала сообщение дважды. Потом заблокировала номер. И впервые за много месяцев уснула спокойным, глубоким сном. Без кошмаров, без тревоги. Просто спала.
Утром её разбудил звонок в дверь. Настойчивый, требовательный. Она накинула халат и посмотрела в глазок. За дверью стоял Антон. Один, без мамы и сестры. Выглядел он ужасно — помятый, небритый, с красными глазами.
Она не открыла. Просто стояла и смотрела, как он звонит снова и снова. Потом начал стучать.
— Соня! Соня, открой! Я знаю, что ты дома! Давай поговорим! Соня!
Она отошла от двери, включила музыку погромче и пошла готовить завтрак. Пусть стучит. Пусть кричит. Это больше не её проблема.
Он ушёл через час. Но вечером пришёл снова. И на следующий день. И через день. Приходил, звонил, стучал, умолял открыть. Оставлял записки под дверью — сначала с извинениями, потом с обвинениями, потом с угрозами подать на развод и раздел имущества.
Софья всё это игнорировала. Она наняла юриста, подала на развод первой и начала новую жизнь. Записалась на курсы итальянского — всегда мечтала выучить. Купила абонемент в спортзал. Встретилась с подругами, с которыми не виделась годами — Антону они не нравились.
Через две недели Антон перестал приходить. Через месяц пришли документы о разводе. Он не претендовал на квартиру — видимо, юрист объяснил ему бесперспективность такой затеи.
А ещё через месяц Софья встретила их с Зинаидой Павловной в супермаркете. Свекровь выглядела постаревшей, осунувшейся. Антон — просто жалким. Они стояли у полки с самыми дешёвыми макаронами и что-то тихо обсуждали.
Софья могла бы пройти мимо незамеченной. Но не стала прятаться. Прошла прямо мимо них, с высоко поднятой головой. Зинаида Павловна её увидела. Их взгляды встретились на секунду. И в глазах свекрови Софья увидела не ненависть, не злость — только усталость и что-то похожее на... уважение? Признание поражения?
Она не остановилась. Не заговорила с ними. Просто прошла мимо, оставив их в прошлом. Окончательно и бесповоротно.
Вечером того же дня ей позвонила Марина.
— Не поверишь, кого встретила! Твою бывшую свекровь с Антоном. Живут у какой-то её дальней родственницы в однушке на окраине. Она теперь полы моет в офисах, а он вообще не работает. Людмила, говорят, вообще сбежала к какому-то парню.
— Жалко их, — сказала Софья. И удивилась, поняв, что не лжёт. Ей действительно было их жалко. Но это была отстранённая жалость, как к героям грустного фильма. Не более.
— Жалко? — удивилась Марина. — После всего, что они с тобой делали?
— Они сами себя наказали, — ответила Софья. — Своей жадностью, ленью, неумением брать ответственность. Я тут ни при чём.
В тот вечер она открыла бутылку хорошего вина, которую берегла для особого случая. Налила бокал, подняла его и произнесла тост:
— За свободу. За право быть собой. За умение говорить "нет".
И выпила с чувством глубокого, абсолютного удовлетворения. Потому что знала — самое трудное позади. Она выбралась. Она свободна. И впереди у неё целая жизнь, которую она проживёт так, как захочет сама.
Без токсичной свекрови. Без слабовольного мужа. Без паразитирующей золовки.
Только она сама и её собственный выбор.
И это было прекрасно.