— Продадим квартиру, Настюш. Другого выхода нет.
Слова мужа, произнесенные глухим, усталым голосом, упали в вечернюю тишину комнаты, как тяжелые камни в стоячую воду. Настя, которая как раз размешивала сахар в чашке с чаем, замерла, и тоненькая ложечка звякнула о фарфор, издав пронзительный, почти панический звук. Она медленно подняла глаза на Федора. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку кухни, и смотрел куда-то мимо нее, на узоры вечерних теней на стене.
— Что ты сказал? — переспросила она, хотя прекрасно все расслышала. Ей просто нужно было выиграть несколько секунд, чтобы мозг смог обработать эту чудовищную фразу.
— Квартиру надо продать, — повторил он, на этот раз тверже, глядя ей прямо в глаза. В его обычно теплом взгляде сейчас плескалась такая смесь отчаяния и упрямой решимости, что Насте стало не по себе. — Понимаешь? Это единственный способ.
— Единственный способ для чего, Федор? — голос ее начал предательски дрожать. — Ты в своем уме? Какую квартиру? Эту? Нашу?
— Да, эту, — кивнул он. — У мамы проблемы. Большие.
Настя поставила чашку на стол. Чай расплескался, оставив на белоснежной скатерти янтарное пятно. Какая мама? Какая квартира? Они женаты пять лет. Все эти пять лет они жили здесь, в ее двухкомнатной квартире в спальном районе Москвы, которую ей подарили родители на окончание университета. Ее крепость. Ее тыл. Место, где каждая вазочка, каждая рамка с фотографией была выбрана и поставлена ею.
— Твоя мама живет в Рязани, — медленно проговорила Настя, пытаясь уцепиться за логику. — У нее своя квартира. Что могло случиться?
Федор тяжело вздохнул и прошел на кухню, опустившись на табурет напротив нее. Он выглядел измотанным, будто тащил на себе неподъемный груз и только сейчас позволил себе ненадолго остановиться.
— Это Варька, — коротко бросил он. — Сестра моя.
— А что Варька? Опять влипла куда-то?
Варвара, младшая сестра Федора, была их вечной головной болью. Вечно ищущая себя, мечущаяся между какими-то сомнительными идеями, вечно нуждающаяся в деньгах, которые она спускала с удивительной легкостью.
— Хуже. Гораздо хуже. Она взяла кредит. Большой. Под залог маминой квартиры.
Настя почувствовала, как холодеет внутри.
— Как… как это возможно? Людмила Петровна сама подписала?
— Мама говорит, что Варька умоляла ее, на коленях стояла. Говорила, на пару месяцев, для "развития дела", а потом все вернет с процентами. Мать и поверила. Подписала какую-то доверенность, а та, оказывается, была генеральной. Варька переоформила долю на себя и заложила. Платежи она, естественно, не платила. Теперь банк забирает квартиру. Через месяц их выселяют. На улицу.
Тишина снова стала густой и вязкой. Настя смотрела на мужа и видела перед собой чужого, незнакомого человека с безумным предложением. Продать ее квартиру. Ее единственное настоящее имущество, подарок родителей, которые копили на нее полжизни, отказывая себе во всем.
— И ты предлагаешь… что? Продать мой дом, чтобы покрыть долги твоей беспутной сестры?
— Не ее долги! — вспыхнул Федор. — Чтобы купить маме жилье! Хоть какую-нибудь однушку на окраине Рязани. Я не могу позволить ей остаться на улице, Настя! Это же моя мать!
— А Варвара где? Что она говорит?
— А что Варвара… — горько усмехнулся Федор. — Плачет в трубку, что ее обманули партнеры, что она сама жертва. Что она не знала, что так выйдет. Классика. С нее взятки гладки.
Он протянул руку через стол и накрыл ее ладонь. Его рука была холодной и напряженной.
— Настюш, я тебя прошу. Мы продадим эту, купим маме что-нибудь, а на оставшиеся деньги возьмем себе в ипотеку. Ну, будем платить. Как все. Ну, пожалуйста. Я не знаю, что еще делать.
Настя медленно, почти брезгливо, высвободила свою руку. Она поднялась, отошла к окну и посмотрела вниз, на редких прохожих, спешащих домой под светом фонарей. Там, внизу, была обычная жизнь. А здесь, в ее уютной, безопасной кухне, мир рушился.
— Нет, — сказала она тихо, но отчетливо.
— Что "нет"? — не понял Федор.
Она повернулась к нему. Слезы уже высохли, оставив после себя ледяную пустоту и злую, колючую решимость.
— Эту квартиру мне подарили родители, — произнесла она, чеканя каждое слово. — Они копили на нее всю жизнь. Это мой дом. И ты, милый, ни на метр претендовать не будешь. Я не стану платить за ошибки твоей сестры своим будущим и своим спокойствием.
Федор смотрел на нее так, будто она ударила его. В его глазах отразились недоумение, обида и растущий гнев.
— То есть… ты просто предлагаешь мне бросить мать? Сделать вид, что ничего не происходит?
— Я предлагаю тебе и твоей сестре самим решать свои проблемы! — голос Насти сорвался на крик. — Почему я должна расплачиваться за ее глупость? Почему мои родители, которые всю жизнь работали, должны косвенно спонсировать ее аферы? Где справедливость, Федя?
— При чем тут справедливость? Это семья!
— Вот именно! Семья! А твоя сестра эту семью и разрушила! Пусть продает свои почки, ищет десятую работу, делает что угодно, но возвращает матери дом! А ты, вместо того чтобы придумывать, как ограбить меня, лучше бы подумал, как заставить ее это сделать!
Она выбежала из кухни, захлопнув за собой дверь. Федор остался сидеть за столом, глядя на растекшееся по скатерти чайное пятно, похожее на уродливый контур какого-то неведомого материка. В их пятилетней семейной жизни впервые образовалась трещина, и оба понимали, что она может стать пропастью.
Ночь прошла в тяжелом, липком молчании. Они легли в одну постель, но между ними словно пролегла ледяная гряда. Каждый лежал без сна, глядя в потолок и думая свою невеселую думу. Настя вспоминала отца, который, вручая ей ключи от этой квартиры, сказал: "Дочка, это твоя крепость. Что бы в жизни ни случилось, у тебя всегда будет свой угол. Цени это". И она ценила. Она вложила сюда всю душу, делала ремонт, выбирала мебель. Это было не просто жилье, это была часть ее самой. Отдать это означало предать родителей, предать себя.
Федор же видел перед глазами лицо матери. Людмила Петровna была тихой, скромной женщиной, всю жизнь проработавшей медсестрой в районной больнице. Она никогда ничего не просила, радовалась редким звонкам и скромным подаркам. И теперь эта женщина, его мать, из-за глупости и безответственности младшей дочери должна была оказаться на улице. Эта мысль была для него физически невыносимой. Он не понимал, как Настя, его любимая, добрая Настя, может быть такой черствой. Разве квартира, пусть и дорогая, стоит слез матери?
Утром они собирались на работу молча. Федор плеснул себе в кружку остывший чай, Настя механически красила ресницы перед зеркалом в прихожей. Атмосфера была такой густой, что ее, казалось, можно было резать ножом.
— Я поеду в Рязань в субботу, — сказал Федор ей в спину, когда она уже обувалась.
— Поезжай, — равнодушно бросила она, не оборачиваясь.
— Настя, мы можем хотя бы поговорить?
— О чем? О том, что ты решил за мой счет спасти свою семью? Мы вчера все обсудили. Мой ответ — нет.
Она вышла, хлопнув дверью. Федор с силой ударил кулаком по стене. Он чувствовал себя загнанным в угол. С одной стороны — долг перед матерью, с другой — женщина, которую он любил, и которая внезапно оказалась для него чужой.
На работе Настя не могла сосредоточиться. Цифры в отчетах расплывались, коллеги раздражали своими будничными разговорами. Она зашла в кабинет к своей начальнице и подруге, Марине Сергеевне, женщине бальзаковского возраста, разведенной и повидавшей многое.
— Марин, можно на пару слов?
— Заходи, Настена, садись. Что у тебя с лицом? Будто лимон съела.
Настя, запинаясь, рассказала ей вчерашний разговор. Марина Сергеевна слушала внимательно, постукивая по столу длинным ногтем с идеальным маникюром.
— М-да, — протянула она, когда Настя закончила. — Ситуация… классическая. Муж между двух огней.
— И что мне делать? — с надеждой спросила Настя. — Я же права? Я не должна…
— Права, конечно, права, — перебила ее Марина. — Юридически эта квартира твоя от и до. И по-человечески тоже. Твои родители старались, а не его сестра-аферистка. Но есть одно "но".
— Какое?
— Ты замужем за этим человеком. Ты его любишь?
— Любила… Люблю, — неуверенно поправилась Настя. — До вчерашнего дня я думала, что да.
— Вот. А он любит свою мать. И какой бы ни была его сестра, мать для него — святое. И если ты сейчас упрешься рогом, он тебе этого никогда не простит. Никогда, слышишь? Он, может, и останется с тобой, но каждый раз, глядя на тебя, будет вспоминать, что ты оставила его мать на улице. Эта мысль будет точить ваши отношения, как червяк, пока от них ничего не останется.
— Но что мне делать? Продать квартиру? Остаться ни с чем?
— Почему сразу "продать"? — хмыкнула Марина. — Мужчины мыслят прямолинейно. Проблема — вот решение. А ты женщина, ты должна быть хитрее. Есть другие варианты. Например, взять потребительский кредит на твое имя. Или на его. Или на вас обоих. Да, это кабала на годы. Но квартира останется с тобой. И ты покажешь ему, что ты не бездушная osoba, что тебе не плевать на его горе. Ты как бы говоришь: "Смотри, я готова разделить с тобой трудности, я готова платить, но свою крепость я не отдам". Это компромисс.
Слова Марины упали на благодатную почву. Настя весь день думала над ними. Кредит. Это страшно. Это огромные ежемесячные платежи. Придется забыть об отпуске, о новой машине, о многих приятных мелочах. Но… квартира будет ее. И Федор, возможно, увидит, что она тоже готова на жертвы.
Вечером, когда муж вернулся домой, мрачный и молчаливый, Настя встретила его на пороге.
— Федь, давай поговорим.
Он настороженно прошел на кухню.
— Я не продам квартиру, — сразу начала она, чтобы пресечь ложные надежды. — Но я готова помочь по-другому. Мы можем… мы можем попробовать взять кредит. На твое имя, на мое, на двоих — как одобрят. Купим твоей маме самую маленькую квартирку, какую найдем. Будем выплачивать вместе.
Федор долго смотрел на нее, и gradually его лицо смягчалось. Он медленно подошел и обнял ее.
— Спасибо, — прошептал он ей в волосы. — Спасибо, Настюш. Я знал, что ты у меня самая луч셔. Спасибо.
В этот момент Насте показалось, что они нашли выход. Что пропасть между ними начала затягиваться. Она еще не знала, насколько ошибалась.
Поездка Федора в Рязань принесла новые неутешительные подробности. Ситуация оказалась еще хуже, чем он описывал. Варвара не просто заложила квартиру — на ней висела куча микрозаймов, и кредиторы уже начали названивать Людмиle Петровне с угрозами. Сама Варвара, почуяв неладное, просто исчезла — сменила номер телефона и уехала в неизвестном направлении. Вся тяжесть ситуации обрушилась на плечи тихой пенсионерки и ее сына.
Людмила Петровна встретила Федора без слез и причитаний. Она была как будто меньше ростом, серая, съежившаяся от горя.
— Не надо, сынок, — тихо говорила она, когда он пытался ее утешать. — Сама виновата. Поверила дочке родной. Как не верить? Теперь вот расплачиваюсь. Поеду в деревню к тетке Нюре, у нее там сарай пустой, перекантуюсь как-нибудь.
У Федора сердце сжималось от этих слов. Его мать, отдавшая сорок лет медицине, уважаемый человек — и в сарай?
— Ни в какой сарай ты не поедешь, мама, — твердо сказал он. — Мы с Настей все решим.
Он вернулся в Москву еще более решительным. Они начали ходить по банкам. Но реальность быстро охладила их пыл. Кредит на нужную сумму — а это было около двух миллионов рублей, чтобы купить хоть какое-то жилье в Рязани — им не одобряли. Их совокупного дохода едва хватало. Банковские клерки вежливо улыбались и предлагали суммы вдвое, а то и втрое меньше.
— Может, твои родители помогут? — однажды вечером с надеждой спросил Федор.
Настя помрачнела. Ее родители были простыми пенсионерами. Все, что у них было, — это их собственная квартира и небольшие накопления "на черный день".
— Они не смогут, Федь. У них нет таких денег. Все, что было, они вложили в мою квартиру.
— А если… попросить их заложить свою? — осторожно начал он.
Настя резко встала.
— Ты с ума сошел? Ты хочешь еще и моих родителей на улицу выставить? Тебе мало твоей матери? Все, Федор, этот разговор окончен. Раз и навсегда.
Напряжение снова начало расти. Идея с кредитом провалилась, и они вернулись к исходной точке. Федор снова стал мрачным и замкнутым. Он часами говорил по телефону с риелторами в Рязани, пытаясь найти хоть какие-то варианты, и каждый разговор заканчивался тяжелым вздохом.
Однажды вечером он пришел домой необычно оживленным.
— Настя, я придумал! — заявил он с порога. — Есть вариант. Я нашел отличную схему.
— Какую еще схему? — насторожилась она.
— Смотри. Мы продаем твою квартиру. Она стоит, скажем, двенадцать миллионов. Мы покупаем маме однушку в Рязани за два. У нас остается десять. Мы берем ипотеку на семь-восемь миллионов и покупаем себе трешку в новом доме! Понимаешь? У нас будет новая, большая квартира! А первоначальный взнос будет огромным, платеж будет вполне подъемным! Мы даже в выигрыше останемся!
Настя слушала его, и у нее волосы на голове начинали шевелиться. Он говорил об этом с таким восторгом, с таким азартом, будто предлагал выгодную сделку, а не полное разрушение ее мира.
— Ты… ты сейчас серьезно?
— Абсолютно! Я все просчитал! Это гениально, Настюш! Мы и маме поможем, и свои жилищные условия улучшим!
Он не видел ее лица, ее глаз, в которых стоял ужас. Он был поглощен своей "гениальной" идеей.
— То есть, ты хочешь продать мою собственность, — медленно, разделяя слова, проговорила Настя, — чтобы решить проблемы твоей матери, а на сдачу "улучшить наши условия"? А ты не подумал, что эта новая трешка будет куплена в браке? И будет считаться совместной собственностью?
Федор запнулся.
— Ну да… А что такого? Мы же семья.
И тут Настю прорвало. Все, что копилось в ней неделями — страх, обида, разочарование — выплеснулось наружу.
— Семья? Какая мы семья, если ты постоянно пытаешься меня обмануть и лишить моего имущества? Сначала ты просто хотел продать, потом втянуть в кредитную кабалу, теперь придумал "гениальную схему", чтобы оттяпать у меня половину квартиры! Ты вообще меня за человека считаешь? Или я для тебя просто ресурс? Кошелек, который можно потрясти?
— Настя, прекрати! Ты несешь чушь! Я просто ищу выход!
— Ты ищешь выход для себя и своей семьи! А на меня тебе плевать! На моих родителей, на мое будущее! Ты хоть раз подумал обо мне во всей этой истории?
Она говорила, а он смотрел на нее, и его лицо каменело. Восторг сменился холодной злобой.
— Я понял, — сказал он наконец ледяным тоном. — Я все понял. Тебе просто жалко денег. Квартира тебе дороже меня и моей матери. Можешь не продолжать.
Он развернулся и ушел в комнату, громко хлопнув дверью. Настя осталась стоять посреди коридора, дрожа всем телом. Пропасть между ними стала бездонной. Она поняла, что это конец. Неважно, чем закончится история с квартирой его матери. Их история уже закончилась.
Следующие две недели были адом. Они жили в одной квартире как два враждующих государства. Общались только по необходимости, monosyllabic фразами. Федор спал на диване в гостиной. Он почти не ел дома, приходил поздно и сразу запирался в комнате. Настя чувствоvala себя чужой в собственном доме. Присутствие мужа стало физически тягостным.
Однажды в субботу она проснулась от звука собираемого чемодаna. Она вышла в коридор. Федор складывал свои вещи в большую спортивную сумку.
— Ты куда? — спросила она безразличным голосом.
— Я ухожу, — сказал он, не глядя на нее. — Я снял комнату. Жить так дальше невозможно.
— И что дальше? Развод?
— А ты видишь другие варианты? — он горько усмехнулся. — Я не могу жить с человеком, для которого бетонные стены важнее живых людей.
— А я не могу жить с человеком, который видит во мне только источник решения своих проблем, — парировала она.
Он ничего не ответил. Молча застегнул сумку, обулся, взял ключи. На секунду он задержался у двери.
— Знаешь, что самое обидное, Настя? — сказал он тихо, повернув к ней лицо, постаревшее за эти недели. — Я ведь тебя любил. Правда любил. И думал, что мы команда. Что мы все можем преодолеть вместе. Оказалось, я ошибся.
Он открыл дверь и вышел. Замок щелкнул с какой-то окончательной, похоронной неотвратимостью.
Настя осталась одна. Она медленно прошла по квартире — своей квартире. Вот гостиная с диваном, на котором он спал последние ночи. Вот кухня, где состоялся тот первый, роковой разговор. Вот их спальня, которая теперь стала только ее.
Она подошла к окну. Во дворе дети играли в мяч, старушки сидели на лавочках, жизнь шла своим чередом. А ее жизнь разбилась.
Она отстояла свою квартиру. Свою крепость. Она не поддалась на уговоры, не позволила себя обмануть, не взвалила на себя чужие долги. Она поступила логично, правильно, справедливо.
Так почему же тогда на душе было так пусто и холодно? Почему эта победа ощущалась как самое страшное поражение в ее жизни?
Она села на диван и обхватила себя руками. Стены ее надежной крепости давили на нее, и тишина в квартире звенела так оглушительно, что хотелось кричать. Она сохранила свой дом, но потеряла семью. И в этот момент она с ужасающей ясностью поняла, что цена, которую она заплатила за эти бетонные стены, оказалась непомерно высокой. Душа не развернулась, а наоборот — съежилась до размеров крошечного, холодного камня, который тяжело лежал где-то в районе сердца. И не было никого, кто мог бы прийти, обнять и согреть ее в стенах ее собственной, неприступной и теперь такой одинокой крепости.