– Наследство? – Лидия Петровна опустила на кухонный стол тонкий конверт из плотной бумаги. – Какое еще наследство?
Дмитрий не оторвался от экрана смартфона. Только хмыкнул, проведя пальцем по стеклу. В их маленькой кухне, залитой ослепительным зимним солнцем, его фигура на диванчике казалась темным, безучастным пятном. Солнце било в окна с какой-то отчаянной, морозной яростью, заставляя каждую пылинку в воздухе искриться, словно алмазную крошку. Хабаровск за окном стоял белый и застывший, скованный двадцатиградусным морозом.
– Лидусь, ну открой, чего гадать, – пробормотал он, не поднимая головы. – Может, миллион долларов от дядюшки из Америки.
Лидия вздохнула. Ей было пятьдесят восемь, и последние тридцать из них она работала врачом-терапевтом в городской поликлинике. Она знала все о человеческой усталости, о боли в спине после двенадцатичасовой смены, о бесконечной бумажной работе, которая высасывала силы не меньше, чем капризные пациенты. Сегодняшний день не был исключением. Пожилая женщина с букетом хронических заболеваний и твердой уверенностью, что все врачи – вредители, отняла у нее последние капли терпения. И сейчас ей хотелось только одного – тишины. Но тишины в этой квартире, принадлежавшей Дмитрию, не было почти никогда.
Она осторожно вскрыла конверт. Пальцы, привыкшие к стетоскопу и истории болезни, чуть дрожали. Официальный бланк, печать, витиеватая подпись нотариуса. Глаза выхватили главное: «…однокомнатная квартира в Центральном районе города Хабаровска, оставленная Вам в наследство Вашей двоюродной теткой, Соловьевой Анной Игоревной».
Тетя Аня. Лидия видела ее последний раз лет двадцать назад на каком-то семейном торжестве. Тихая, незаметная женщина, всегда с книжкой в руках. Они почти не общались. И вдруг – квартира.
– Квартира, – тихо произнесла она, и это слово прозвучало в оглушительной тишине ее мыслей как выстрел. – Мне тетя Аня квартиру оставила. В центре.
Вот тут Дмитрий оторвался от телефона. Он сел, его взгляд стал цепким, оценивающим. В свои пятьдесят пять он сохранил энергию и азарт торгового представителя, вечно ищущего выгодную сделку.
– Серьезно? Однушка? В центре? – Он вскочил, подошел, заглянул через ее плечо в бумагу. – Ничего себе! Соловьева! Это та, что на Муравьева-Амурского жила? Лидка, да это же золотое дно!
Его возбуждение было почти физически ощутимым, оно заполнило всю кухню, вытесняя морозный солнечный свет. Лидия еще не успела осознать, что произошло, а Дмитрий уже мерил шагами комнату, его телефон снова был в руке, но уже для звонка.
– Маш, привет! У нас тут новость – огонь! – заговорил он быстро, с напором. – Лидкина тетка преставилась, царствие небесное, квартирку ей отписала. В самом центре! Да, однушка. Что думаешь по рынку? Сколько сейчас за такое можно взять? Ты же у нас риелтор от бога.
Лидия слушала этот разговор, и тревожное чувство, поначалу крошечное, как заноза, начало разрастаться у нее в груди. Он говорил так, будто речь шла о выигранном в лотерею автомобиле, который нужно поскорее и повыгоднее продать. Он не спросил, что она чувствует. Не спросил, какие у нее воспоминания о тете. Он уже считал деньги.
– Машка говорит, если состояние убитое, миллионов за пять-шесть уйдет легко. А если ремонтик легкий сделать – то и все семь! – Он сиял. – Лидусь, это же наш шанс! Погасим мой кредит, машину сменим, на море наконец-то съездим по-человечески!
Он обнял ее, крепко, по-хозяйски. Она чувствовала запах его парфюма и холод от экрана телефона, который он все еще сжимал в руке. Лидия молча кивнула. А что она могла сказать? Его доводы были логичны. Они жили в его квартире, он платил кредит за свою машину. Деньги были нужны. Всегда.
Через несколько дней они поехали смотреть квартиру. Она находилась в старой сталинке с высокими потолками и широкими лестничными пролетами. Дмитрий и его сестра Мария, деловитая женщина с пронзительным взглядом и вечным калькулятором в смартфоне, шли впереди, громко обсуждая толщину стен и возможность сноса перегородок.
Лидия вошла последней. И замерла.
Квартира была пуста. Старые обои, выцветший паркет. Но сквозь огромное, почти во всю стену, окно лился тот же безжалостный и прекрасный зимний свет. Он заливал пространство, отражался от голых стен, делая воздух видимым, плотным. И была тишина. Благословенная, густая тишина, нарушаемая лишь гулом далеких машин. А подоконник… Он был таким широким, что на нем можно было сидеть, поджав ноги.
– М-да, хлам, конечно, – бросила Мария, тыча пальцем в старую газовую плиту. – Тут все под замену. Все сдирать до бетона. Дим, я уже нашла бригаду, сделают быстро. Месяц – и можно выставлять на продажу.
– А машина? – спросил Дмитрий. – Там в документах что-то про гараж и машину было.
– Ой, да там «Жигули» ржавые, я узнавала. Сдать в утиль, и все дела, – отмахнулась Мария.
Лидия подошла к окну. Она провела рукой по холодному, пыльному подоконнику. В ее голове вдруг возникла до боли ясная картина: вот здесь, на этом подоконнике, стоят ее этюдник, банки с кистями, разложены тюбики с краской. Она рисует. Она не брала в руки кисть уже много лет. Ее холсты, начатые и брошенные, пылились за шкафом в спальне Дмитрия. Он всегда говорил, что это «мазня, занимающая место и пахнущая растворителем».
– Мне бы хотелось… – начала она тихо, сама удивляясь своему голосу, – бывать тут иногда.
Мария и Дмитрий обернулись одновременно. На их лицах было одинаковое выражение недоумения, будто она заговорила на иностранном языке.
– В смысле «бывать»? – переспросила Мария.
– Ну… здесь так тихо. И светло. Я бы могла… рисовать, – последнее слово она почти прошептала.
Мария громко рассмеялась. Не зло, а просто искренне, как смеются над нелепой детской фантазией.
– Лида, ты в своем уме? Рисовать? Какие картины? Тут семь миллионов рублей в стенах замурованы! Ты врач, серьезный человек, а не девочка-художница. Вся страна на тебя смотрит, а ты про фиалки на окошке.
– Я не про фиалки, – чуть громче сказала Лидия.
– Да какая разница! – вмешался Дмитрий, начиная раздражаться. – Лидусь, не выдумывай. Мы же все решили. Это наш общий шанс. Или ты хочешь, чтобы я до пенсии эту развалюху кредитную тянул?
Ее робкая мечта, только-только расправившая крылья в солнечном свете, была сбита на лету. Она снова почувствовала себя маленькой и ведомой. Чего я хочу на самом деле? Этот вопрос повис в воздухе, и ответа на него у Лидии не было. Или она боялась его себе озвучить.
Она молча отдала ключи Дмитрию и поехала на дежурство. Тревога не отпускала. Она механически осматривала пациентов, выписывала рецепты, заполняла карты. В обеденный перерыв к ней в кабинет заглянул Евгений, молодой хирург, талантливый и на удивление вдумчивый для своих тридцати пяти. Он иногда заходил просто поболтать.
– Лидия Петровна, вы сегодня сама не своя. Что-то случилось? – спросил он, присаживаясь на стул для пациентов.
Она как-то неожиданно для себя рассказала. Про наследство, про квартиру, про планы Дмитрия и Марии. И про свою дурацкую мечту о мастерской. Она ожидала услышать те же слова о семи миллионах и непрактичности.
Евгений слушал внимательно, не перебивая. Потом посмотрел на репродукцию картины Левитана, которую Лидия повесила на стену в своем кабинете.
– У меня мама тоже рисовала, – сказал он тихо. – Акварелью. Отец всегда ворчал, что это бесполезное занятие. А когда ее не стало, я нашел коробку с ее работами. Знаете, я тогда понял, что это и была она настоящая. Все остальное – работа, быт, готовка – это было то, что от нее требовалось. А в этих пейзажах была ее душа. – Он помолчал, потом посмотрел Лидии прямо в глаза. – Дмитрий и его сестра думают о деньгах. Это понятно. А вы? Вам что нужно? Или вы в этой истории не в счет?
Слова Евгения были не советом, не упреком. Они были ключом, который повернулся в давно заржавевшем замке. Или вы не в счет? Весь вечер эта фраза крутилась у нее в голове. Двадцать лет она прожила с Дмитрием в гражданском браке. Он пришел к ней после своего развода, с одним чемоданом. Потом они вместе купили эту квартиру, но оформили на него, «так проще с документами». Она вложила в нее все свои сбережения. Она готовила, убирала, создавала уют. Она была в счет, когда нужно было решать бытовые проблемы, ухаживать за ним во время болезни, слушать его жалобы на начальника. Но когда дело коснулось чего-то по-настоящему важного, ее желаний, ее пространства… оказалась ли она в счет?
Точка невозврата была пройдена через неделю. Лидия возвращалась с работы, измотанная эпидемией гриппа и бесконечным потоком больных. Она решила заехать в ту квартиру. Просто постоять в тишине, посмотреть в окно. У нее был свой комплект ключей, который она предусмотрительно сделала.
Она поднялась по лестнице и услышала голоса за дверью. Голос Дмитрия и еще какой-то незнакомый, мужской. Сердце ухнуло. Она тихо вставила ключ, повернула и приоткрыла дверь.
Дмитрий стоял посреди комнаты с Марией и незнакомым мужчиной в дорогом пальто.
– …вот здесь стену убираем, получается студия. Спрос на студии сейчас огромный, – щебетала Мария. – Покупатель уже есть, вот, познакомьтесь, Игорь Валентинович. Он готов внести задаток, как только вы, Лидия Петровна, вступите в права наследования.
Лидия застыла в дверях. Они привели покупателя. В ее квартиру. Без ее ведома. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица, а потом бросилась обратно, обжигая щеки.
– Что здесь происходит? – ее голос прозвучал хрипло и незнакомо.
Дмитрий обернулся. На его лице на секунду мелькнула паника, но тут же сменилась раздражением.
– Лида? А ты чего тут? Мы… э-э-э… просто прикидываем объем работ.
– Прикидываете с покупателем? – она сделала шаг в комнату. – Ты привел сюда чужого человека, Дима? Не спросив меня?
– Лидусь, ну какая разница? – он попытался улыбнуться. – Игорь Валентинович – серьезный человек, чего время терять? Мы же для нашего общего блага стараемся.
В этот момент что-то внутри Лидии оборвалось. Тонкая нить терпения, которую она плела годами, с тихими вздохами, с проглоченными обидами, с вечным «ну, ему виднее».
– Попросите вашего серьезного человека уйти, – сказала она ледяным тоном, глядя не на Дмитрия, а на Марию. – Немедленно.
Мария фыркнула, но под взглядом Лидии осеклась, пробормотала что-то Игорю Валентиновичу, и они быстро вышли.
Дверь захлопнулась. Они остались вдвоем в гулких сумерках пустой квартиры.
– Ты что себе позволяешь?! – взорвался Дмитрий. – Ты меня опозорила перед людьми! Я для нас стараюсь, ищу варианты, а ты сцены устраиваешь!
– Ты стараешься для себя, Дима. Ты решаешь свои проблемы за мой счет. Ты всегда так делал.
– Ах, вот как мы заговорили! – он подошел к ней вплотную. – Наследство на голову свалилось, и ты себя королевой почувствовала? Да без меня ты бы так и сидела в своей поликлинике за три копейки! Эта квартира – наш общий проект!
– Нет, Дима. Это моя квартира.
– Твоя? А кто будет ремонт делать? Я! Я уже договорился о кредите! Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Ты будешь должна мне по гроб жизни! Завтра же идешь со мной в банк и подписываешь согласие на залог!
Это была последняя капля. Кредит. Залог ее квартиры. Без нее.
– Нет, Олег, – вырвалось у нее машинально, она перепутала его имя с именем героя какого-то сериала. Она тут же поправилась: – Нет, Дима, согласие я не дам.
– Что?! – он смотрел на нее так, будто она сошла с ума. – Ты не будешь продавать квартиру? Ты хочешь, чтобы семь миллионов сгнили в этих стенах? Ради чего? Чтобы ты тут свою мазню разводила раз в год?
Он схватил ее за плечи, в его глазах была ярость.
– Ты не имеешь права! Мы двадцать лет вместе! Все общее!
Именно в этот момент раздался звонок. Это была Мария. Дмитрий выхватил телефон и включил громкую связь.
– Ну что там? Она уперлась? – раздался резкий голос сестры. – Лида, если ты меня слышишь, опомнись! Это не шутки! Ты подводишь всю семью! Пойми, эта квартира не совсем твоя, она для вас с Димой! Это актив!
Лидия отстранила руки Дмитрия. Она посмотрела на телефон, из которого лился голос Марии, потом на перекошенное от злости лицо мужчины, с которым прожила два десятилетия. Внутри нее наступила звенящая, холодная пустота. Пустота и ясность.
– Мария, – сказала она спокойно и отчетливо в трубку. – Эта квартира – моя. По закону. И по совести. А документы, подтверждающие это, лежат у нотариуса. И больше этот вопрос не обсуждается.
Она нажала отбой на его телефоне.
– С этим ты сам как-нибудь разбирайся, – холодно бросила она ошеломленному Дмитрию, развернулась и вышла из квартиры, плотно закрыв за собой дверь.
Она не поехала домой. Она бродила по заснеженным улицам Хабаровска, мимо ярко освещенных витрин, мимо закутанных в шарфы прохожих, выдыхающих облачка пара. Морозный воздух обжигал лицо, но прояснял мысли. Она дошла до набережной Амура. Река стояла, закованная в толстый лед, под белым покрывалом снега. Где-то там, подо льдом, все еще было течение. Так же, как и в ней.
Она вернулась в их общую квартиру поздно вечером. Дмитрия не было. Наверное, поехал к сестре – вырабатывать новую стратегию. Лидия не стала включать верхний свет. Она прошла в спальню, отодвинула тяжелый шкаф. Там, в пыльном углу, стояли они. Ее холсты. Она достала один, самый большой. На нем был едва намечен контур – окно и кусочек неба.
Она не стала собирать чемоданы. Она просто начала выносить в коридор свои вещи. Не кастрюли и сервизы. Она взяла свои книги. Свою старую шкатулку с украшениями. Фотографии родителей. А потом, одну за другой, она вынесла все свои кисти, краски и холсты. Это был не импульсивный побег. Это был осознанный переезд. Она забирала не вещи. Она забирала себя.
Вызвав грузовое такси, она перевезла свое немногочисленное, но бесценное имущество в пустую квартиру на Муравьева-Амурского. Водитель помог занести холсты. Когда он ушел, Лидия осталась одна.
Она не стала раскладывать вещи. Она просто подошла к окну. Ночной город лежал под ней, переливаясь огнями. Она прислонилась лбом к холодному стеклу. Тишина. Благословенная, полная, абсолютная тишина. Ее собственная.
На следующий день она подала заявление на вступление в наследство. А через неделю – съехала окончательно. Дмитрий пытался скандалить, угрожать, взывать к совести. Говорил, что она должна ему половину стоимости их общей квартиры, раз она уходит. Лидия спокойно ответила, что готова обсуждать это с юристами. Она знала, что по закону он не сможет претендовать на ее наследство, а квартира, в которой они жили, была оформлена на него задолго до того, как они начали вкладывать в нее общие деньги. Цена свободы могла оказаться высокой, но она была готова ее заплатить.
В первое воскресенье в своей новой жизни Лидия Петровна проснулась от яркого солнца. Она сварила себе кофе, села на широкий подоконник, поджав ноги. Перед ней стоял этюдник с чистым холстом. Она взяла кисть, выдавила на палитру капли яркой краски – ультрамарин, кадмий желтый, белила.
Она посмотрела в окно, на сверкающий на солнце снег на крышах, на далекие синие сопки на горизонте. Она еще не знала, что именно будет рисовать. Но она точно знала, что на этой картине будет очень много света.