Марина стояла у плиты, помешивая суп, а я раскладывал на столе маленькие коробочки с подарками. Для всех троих детей — поровну, как всегда. Полина с Глебом возились на ковре с конструктором, мой Саша сидел рядом, терпеливо объясняя младшему, как соединить детали.
— Пап, смотри, что у нас получилось! — Полина подбежала ко мне, размахивая собранной машинкой.
Я присел на корточки, взял её творение в руки.
— Красота какая. А колёса крутятся?
— Конечно крутятся, — она засмеялась, теребя свой любимый платочек. — Пап, а ты всех нас одинаково любишь?
Вопрос застал врасплох. Я взглянул на Марину — она накладывала суп в тарелки, но я заметил, как её движения замедлились.
— Люблю, конечно, — ответил я, поправляя Полине растрепавшиеся волосы. — А как же иначе?
— А что, если бы у нас была ещё сестра? Ты бы и ей всё дарил?
— И ей бы дарил.
Марина поставила тарелки на стол и улыбнулась мне — тепло, но в глазах мелькнула какая-то тень.
— Знаешь, не ожидала, что ты так привяжешься к детям, — сказала она тихо, садясь рядом. — Ты прямо как настоящий отец… хотя дети ведь не твои.
Её слова повисли в воздухе. Запах свежего хлеба, который раньше казался таким домашним, вдруг стал приторным. Желтоватый свет заходящего солнца через занавески больше не грел — подсвечивал невидимую границу между нами.
— Как это не мои? — я попытался рассмеяться, но голос дрожал.
— Ну… в смысле, не родные, — Марина быстро отвела глаз, принялась расставлять ложки. — Я просто удивляюсь. Обычно мужчины…
Обычно мужчины чужих детей не любят, — закончил я про себя её фразу. Лёгкость в плечах испарилась, словно кто-то положил мне на спину тяжёлый груз.
Глеб подбежал к столу, прижимая к себе плюшевого ежика.
— А можно я с ёжиком буду кушать?
— Можно, малыш, — я взъерошил ему волосы, стараясь вернуть в голос тепло.
Но что-то изменилось. В этом доме, который казался нашим общим, вдруг появилась невидимая трещина. Что, если меня здесь принимают не до конца? Что, если я для них навсегда останусь чужим?
Телефон зазвонил поздно вечером. Марина уже спала, дети тоже. Я долго смотрел на экран, прежде чем ответить.
— Саш, — голос бабушки звучал устало и встревоженно. — Лена в больнице. Серьёзно всё.
Мир качнулся. В горле встал ком.
— Что случилось?
— Врачи пока не знают. Но… Саш, готовься к худшему.
Я опустился на диван, телефон выскользнул из рук. Лена. Моя бывшая жена. Мать моего сына. Ей всего тридцать пять.
Встал, начал ходить по квартире. Поправил игрушки в коридоре, собрал в коробку детали конструктора. Руки двигались сами собой, а в голове крутилось одно: А что будет с Сашкой?
Зашёл в его комнату. Рюкзак с эмблемой футбольной команды стоял в углу — такой маленький среди чужих игрушек Полины и Глеба. На столе лежала недочитанная книжка про динозавров.
Он теперь только мой. Совсем только мой.
От этой мысли стало страшно и одновременно… правильно. Будто что-то встало на своё место.
Телефон снова зазвонил.
— Саш, без тебя он не справится, — бабушка плакала. — Ему кто, если не отец? Ты же понимаешь…
Понимал. Слишком хорошо понимал.
В спальню я вернулся, когда за окном уже светало. Марина проснулась, почувствовав моё движение.
— С тобой всё хорошо, Саш? — спросила она тихо, прижимаясь к плечу.
Я обнял её, уткнулся носом в волосы. Пахли знакомым шампунем и домом. Скоро всё изменится. И не факт, что она это примет.
— Просто бессонница, — соврал я.
Утром, когда Марина собирала детей в садик, я сидел за кухонным столом с чашкой остывшего чая. На холодильнике висел рисунок Полины — наша семья. Мама, папа, двое детей и… я смотрел внимательнее. Мой Саша был нарисован отдельно, в стороне. Не в кругу, а рядом с ним.
Даже дети чувствуют. Кто свой, а кто — гость.
Вечером я всё-таки заговорил. Марина сидела напротив, крутила кольцо на безымянном пальце — привычка, которая появлялась у неё в стрессовых ситуациях.
— Марин, нам нужно поговорить.
Она подняла глаза, и я увидел в них тревогу.
— Лена в больнице. Врачи не обнадёживают, — слова давались с трудом. — Если… если случится худшее, Сашка останется совсем один. Мне его придётся забрать к себе. К нам.
Марина долго молчала. Кольцо поворачивалось на её пальце быстрее.
— Ты правда думаешь, что мы с этим справимся? — наконец спросила она.
В её голосе не было тепла. Только усталость и что-то ещё. Что-то, чего я не хотел слышать.
— Мне его некуда больше, — я сжал руки в кулаки. — Я… обязан.
— Тогда нам очень-очень нужно будет всё продумать, — сказала она сухо.
Полина выбежала из комнаты, раскрасневшаяся от игры.
— Пап, а он теперь с нами жить будет? Саша?
Я кивнул. Полина обрадованно захлопала в ладоши.
— Ура! Мы будем как настоящая большая семья!
Настоящая. Если бы она знала, как сложно бывает с «настоящим».
Ночью я лежал без сна и слушал, как Марина шепчется по телефону с матерью в коридоре.
— Мам, я не справлюсь с тремя детьми. А этот мальчик… он же чужой. Пусть отец его к родителям отвезёт. Я своих не отдам никому, а чужих воспитывать не хочу.
Каждое слово било как пощёчина. Чужой. Не справлюсь. Не хочу.
Я закрыл глаза и представил лицо сына. Его доверчивый взгляд, когда он спрашивал: "Пап, я же теперь буду с тобой?"
Будешь, сынок. Обязательно будешь.
Утром следующего дня я собирал вещи Саши в его будущей комнате. Марина помогала — натянуто улыбалась, но движения были деревянными, взгляд всё время скользил мимо.
На полу валялся новый рисунок Полины. Те же фигурки — мама, я, Поля, Глеб. И отдельно, сбоку — мой сын. Даже не держится ни с кем за руку.
Я поднял рисунок, хотел спросить у Марины, но передумал. Зачем? И так всё ясно.
Вечером мы ужинали в молчании. Дети что-то болтали между собой, но даже их голоса звучали приглушённо. Все чувствовали напряжение.
Как же я мог думать, что всё будет просто?
Разговор состоялся на следующий день. Я поставил чайник, Марина мыла руки — быстро, нервно, словно хотела стереть что-то невидимое.
— Саш, я много думала, — начала она, не поворачиваясь. — Я не готова. Понимаешь? Троих детей, шум, беготня… А этот мальчик мне чужой.
— Он не чужой, он мой сын.
— Мне — чужой, — резко ответила она. — Я спокойно относилась, когда ты его привозил на выходные. Но жить с ним постоянно… Пусть твои родители заберут. Или… — она помолчала, — есть же интернат. Будешь навещать его там, забирать на каникулы.
Интернат. Для моего двенадцатилетного сына, который только что потерял мать.
Я медленно повернулся к ней.
— Интернат? — переспросил я. — Интересная мысль.
В её глазах мелькнула надежда.
— Да, это же разумно…
— Очень разумно, — кивнул я. — Давай тогда и твоих туда сдадим. Всех троих в интернат — и будем жить спокойно вдвоём. А потом совместных нарожаем, а чужих по выходным забирать станем.
Тишина была такой звенящей, что слышно было, как гудит холодильник.
Марина медленно обернулась, лицо побелело.
— Ты сумасшедший? — прошептала она.
— Мой сын в интернат — нормально. А твоих детей почему нельзя? — я посмотрел ей прямо в глаза. — Или у тебя двойные стандарты?
— Да как ты можешь такое говорить? Это же мои дети!
— А мой ребёнок — не мой значит?
Я сжал кулаки. Во рту стало горько и сухо.
— Марина, он потерял мать. Ему двенадцать лет. И ты предлагаешь сдать его в интернат?!
— Я не обязана! — вскрикнула она. — Не обязана жить с чужим ребёнком!
— А он не обязан жить быть без отца!
Она вскочила из-за стола, руки тряслись.
— Я так не могу. Не хочу. И не буду.
Вот она, правда. Наконец-то без прикрас.
— Тогда не надо, — сказал я тихо.
Утром в доме была суматоха. Марина металась по комнатам, швыряла в чемоданы детские вещи. Полина плакала, не понимая, что происходит. Глеб прижимал к себе своего плюшевого ежика и смотрел испуганными глазами.
— Я не обязана жить с чужим балластом! — кричала Марина, запихивая в сумку свои туфли. — Найдёшь себе новую жену — пробуй на ней!
Я молча помогал ей застегнуть молнию на большом рюкзаке.
— Ты даже не пытаешься меня остановить, — сказала она, глядя на меня с удивлением.
— А зачем? — я пожал плечами. — Ты уже сделала выбор за нас обоих.
— Я иду к маме. На развод подам завтра же!
— Вперёд и с песней.
Она схватила детей за руки и рванула к двери. В последний момент обернулась:
— Ты всегда думал только о себе! Проблемы вечно только у тебя!
— А мой сын — моя семья, — ответил я спокойно. — И я его не предам.
Дверь захлопнулась. Эхо шагов на лестнице, хлопок подъездной двери.
Тишина.
Я опустился на диван и посмотрел вокруг. Пустая прихожая. На полу валялся альбом для рисования Полины, несколько листов выпали, лежали веером.
Всё. Теперь мы одни.
И странное дело — становилось только легче дышать.
Саша приехал вечером. Я встретил его в аэропорту, обнял так крепко, что он тихо охнул.
— Пап, а где тётя Марина? — спросил он по дороге домой.
— Она больше с нами не живёт.
— Из-за меня?
Я остановил машину, повернулся к нему.
— Нет. Из-за неё самой.
Дома он молча ходил по комнатам, трогал оставшиеся игрушки Полины и Глеба.
— Тут стало пусто, — сказал он.
— Да. Но теперь это только наш дом.
Вечером мы сидели в его комнате. Он перебирал учебники, грыз ногти — старая привычка, появлявшаяся, когда он нервничал.
— Пап, — сказал он вдруг.
— М?
— А ты не уйдёшь от меня? Как мама?
Мне показалось, что сердце на секунду остановилось. Я посмотрел на своего сына — худенького мальчишку с серьёзными глазами, который за последние дни потерял всё: маму, дом, привычную жизнь.
— Никогда, — сказал я хрипло.
Он встал с кровати, подошёл ко мне и молча прижался. Впервые за всё это время сам, без просьб.
Я обнял его, почувствовал, как дрожат плечи. Мои тоже дрожали.
— Мы вдвоём с тобой со всем справимся, сынок.
Сидели так долго, слушали дождь за окном. В этой тишине не было фальши или недоговорённостей. Была просто семья. Маленькая, но настоящая.
Проснулся я от запаха жареного хлеба. На кухне Саша возился у плиты — неловко орудовал лопаткой, резал сыр, накрывал на стол. На двоих.
— Доброе утро, пап!
— Утро, сын. Что это у нас?
— Завтрак делаю. А потом рисунок нарисую — про нашу семью.
Он достал альбом, принялся рисовать цветными карандашами. Две фигурки держатся за руки, рядом стол с тарелкой бутербродов. В углу листа маленькая фигурка женщины.
— А это кто? — спросил я, показывая на женщину.
— Это мама. Маленькая, сбоку. Она же теперь не с нами, но я её никогда не забуду.
Я обнял сына, прижал к себе.
— Конечно, не забудешь. Всё правильно.
За окном начинался новый день. Солнце светило ярко и чисто, без прежней приторности. Саша прикрепил рисунок магнитиком к холодильнику — на то место, где раньше висели работы Полины.
Всё начинается заново. И это хорошо.
Я налил себе и сыну чая. Мы сели завтракать вдвоём, и мне было так спокойно на душе.
— Пап, а можно я друзей домой приглашу?
— Конечно можно. Это же твой дом.
— Наш дом, — поправил он, улыбаясь.
— Наш, — согласился я.
Разве справедливо требовать от человека выбирать между любовью к ребёнку и сохранением отношений?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.