— Я же говорила, что она долго не выдержит. Месяц на даче? Для Натальи Игоревны это подвиг, равный восхождению на Эльбрус в тапочках, — Артем бросил ключи на тумбу у входной двери с таким грохотом, что Олеся вздрогнула.
Она стояла посреди гостиной, сжимая в руках планшет с дизайн-проектом, который они с Артемом всю субботу пытались согласовать. Перепланировка, свет, мебель — все должно было быть идеально. Новый старт. Новая жизнь в старой, но кардинально обновленной квартире. Квартире, которую они наконец-то отвоевали у его матери.
— Артем, успокойся, — ее голос прозвучал устало. — Может, она просто за вещами приехала? Забыла что-то.
— За вещами? С двумя огромными чемоданами на колесиках? — фыркнул Артем, срывая с себя куртку. — Она туда налегке уезжала, я сам ее вез. Это не визит вежливости, Олесь. Это вторжение.
Дверь в гостиную скрипнула. На пороге стояла Наталья Игоревна. Она не изменилась ни капли за этот месяц. Идеально уложенные пепельные волосы, строгий костюм, взгляд, от которого у Олеси по спине пробежали мурашки. Этот взгляд она помнила со дня их свадьбы. Взгляд хозяина, который временно уступил бразды правления, но никогда не забывал, где его трон.
— Милые мои, вы тут без меня совсем заскучали? — Наталья Игоревна прошлась по комнате оценивающим взглядом, будто инспектирующие войска. Ее глаза задержались на планшете в руках Олеси. — О, перепланировка? Мило. Надеюсь, вы не трогали несущую стену? Хотя какая разница, все равно ничего у вас не получится.
— Мама, что ты здесь делаешь? — Артем подошел ближе, его поза выдавала готовность к бою. — Мы договаривались. Ты живешь на даче. Это наша квартира.
— Наша? — Наталья Игоревна сладко улыбнулась, подчеркивая кавычки. — Милый, ты что-то путаешь. Квартира приватизирована на троих: я, ты и твой покойный отец. Моя доля — это моя крепость. А крепости, как известно, не сдаются. Их отвоевывают.
Олеся почувствовала, как по телу разливается ледяная волна. Она так и знала. Знала, что эта авантюра с «переездом на природу для спокойной старости» закончится именно так. Месяц тишины был затишьем перед бурей.
— Наталья Игоревна, мы взрослые люди, — начала Олеся, стараясь говорить максимально спокойно. — У нас своя жизнь. Вы сами согласились, что дача вам полезнее. Чистый воздух, покой.
— Согласилась? — свекровь приподняла искусно нарисованную бровь. — Дорогая, на мои «согласия» всегда можно посмотреть с двух сторон. Как на брачный контракт, который ты в свое время так умно настояла подписать у моего наивного сына. Ты думала, это только тебя защищает? Я тогда предупреждала Артема: «Смотри, сынок, какая прагматичная особа попалась». Но он, как всегда, думал не головой.
Артем сжал кулаки. Олеся видела, как дергается мышца на его скуле. Она знала эту реакцию — годы жизни под каблуком у матери научили его не взрываться, а копить гнев, который рано или поздно все равно вырывался наружу, но уже не в том направлении.
— Мама, хватит! — его голос прозвучал резко. — Олеся здесь ни при чем. Это мое решение. Я устал жить в аквариуме, где за стеклом сидит смотритель с хронометром в руках.
— Решение? — Наталья Игоревна рассмеялась. Звук был сухим и колючим, как осенняя листва. — Какие у тебя могут быть решения, Артем? Ты за всю жизнь не принял ни одного, за которое бы не пришлось расплачиваться мне. Университет бросал, бизнес прогорал, женился на первой попавшейся… Прости, Олеся, ничего личного, — она бросила на невестку беглый взгляд, полный ложного сочувствия. — Просто констатация факта. И во всех этих ситуациях кто тебя вытаскивал? Кто платил твои долги? Кто уговаривал декана тебя восстановить? Я! Так что не рассказывай мне про свои «решения». Твое главное решение — это позволить жене настроить тебя против родной матери.
— Я тебя ни против кого не настраивала! — не выдержала Олеся. Гнев подступал к горлу, горячий и горький. — Это ты своим поведением годами отталкивала сына! Ты никогда не признавала, что он взрослый человек. Ты контролировала каждый его шаг, каждую копейку! Ты даже в нашу спальню… — Олеся запнулась, сгорая от стыда и ярости.
— В вашу спальню я заходила, чтобы развесить твои платья, потому что ты, милочка, не умеешь ничего делать аккуратно! — парировала свекровь. — А что касается контроля… Дорогая, когда твой муж в очередной раз приведет бизнес к банкротству, ты первая побежишь ко мне за помощью. Или у тебя есть сбережения? На ту зарплату менеджера по продажам косметики? Ой, извини, «бренд-амбассадора».
Это было ниже пояса. Олеся любила свою работу, она всего добилась сама, без протекций и маминых денег. И Артем это ценил. Он встал между женщинами, его лицо было бледным от гнева.
— Все. Ты сейчас же забираешь свои чемоданы и уезжаешь на дачу. Это не обсуждается.
— Нет, сынок, это как раз обсуждается, — Наталья Игоревна вдруг стала серьезной. Ее сладковато-ядовитый тон сменился ледяным. — Я здесь остаюсь. На своей законной жилплощади. А если вам не нравятся условия совместного проживания — милости просим, съезжайте. Снимайте квартирку. Как раз потренируетесь в самостоятельной жизни.
— Ты с ума сошла! — выдохнул Артем.
— Я? Нет, я как раз пришла в себя. Поняла, что сдала позиции слишком легко. Позволила парочке романтиков выставить меня из моего же дома. Такого больше не повторится.
Она подошла к своему старому креслу, тому самому, с высокой спинкой, которое стояло здесь еще при покойном муже и с которого она правила их жизнью. Аккуратно смахнула невидимую пылинку с подлокотника и торжественно опустилась в него.
— И первое, что я запрещаю, — это любую перепланировку. Мне нравится эта квартира именно в таком виде. В ней все дышит историей. Нашей семейной историей.
Олеся смотрела на нее и понимала, что они проиграли. Проиграли в один момент. Все их планы, все надежды на свободу рухнули под тяжестью двух чемоданов и железной воли этой женщины. Она чувствовала, как по щекам текут слезы бессилия. Она отвернулась, чтобы не показывать слабость.
— Не плачь, Олеся, — сказала Наталья Игоревна без тени сочувствия. — Слезами делу не поможешь. Лучше сходи на кухню, поставь чайник. И мой сервиз, пожалуйста, тот, фарфоровый. А то твои эти кружки с котиками режут мне глаз. Как у студентки общежития.
Артем молчал. Он смотрел в окно, на огни ночного города, но, казалось, не видел ничего. Его плечи были ссутулены. И в этот момент Олеся с ужасом осознала, что бой был не просто проигран. Он даже не состоялся. Его великий бунт против матери длился ровно месяц и закончился, едва успев начаться. Тиран вернулся на трон.
— Ладно, — тихо сказал он. — Оставайся. Но это ненадолго.
— Вот и славно, — удовлетворенно кивнула Наталья Игоревна. — А теперь о быте. Завтрак в семь. Я не привыкла есть в одиночестве. Олеся, надеюсь, ты не разучилась готовить омлет? Тот самый, по моему рецепту?
Олеся, не говоря ни слова, развернулась и вышла из комнаты. Она услышала, как Артем глухо бросил вслед матери:
— Довольна?
— Пока нет, сынок, — последовал спокойный ответ. — Но я только начинаю.
Олеся стояла на кухне и смотрела, как закипает вода в чайнике. Руки дрожали. Она взяла с полки ту самую фарфоровую чашку, нежно-голубую с золотой каемочкой. Чашку Натальи Игоревны. Символ ее власти. Олеся сжала чашку в руках. Ей страстно хотелось швырнуть ее об стену, услышать этот хрустальный, унизительный звон.
Но она не стала. Она просто поставила чашку на стол и налила в нее кипятка. Потом взяла свою, простую белую кружку с надписью «Не буди во мне зверя, он не выспался», которую ей подарили коллеги. Налила и себе. Она выйдет к ним с этой кружкой. Это будет ее маленький, молчаливый протест.
Дверь на кухню скрипнула. Вошел Артем. Он выглядел разбитым.
— Прости, — прошептал он, обнимая ее сзади. — Я не знал, что она так…
— Ты всегда этого не знаешь, — Олеся не отстранилась, но и не прижалась к нему. Она застыла, как статуя. — Ты веришь ее сладким речам, а потом удивляешься, когда оказываешься в паутине.
— Я все решу. Поговорю с ней. Найду какой-то выход.
— Какой, Артем? — Олеся повернулась к нему. — Юридически она имеет полное право здесь жить. Ты сам говорил. Пока мы не выкупим ее долю, это ее дом. А выкупить мы ее не можем, потому что все наши деньги ушли на ремонт на даче, куда она, как оказалось, и не собиралась переезжать. Она нас просто обвела вокруг пальца. Как всегда.
— Я поговорю с братом. Может, Антон сможет на нее повлиять.
— Антон? — Олеся горько усмехнулась. — Твой брат, который живет за тысячу километров и разговаривает с мамой раз в год по скайпу? Он предпочел сбежать от этой войны, а ты остался. И теперь он нам советчик?
— Не надо на Антона, — поморщился Артем. — Он не виноват, что у него хватило ума уехать.
— А у тебя не хватило? — вырвалось у Олеси.
Они стояли друг напротив друга, и пропасть между ними, которая потихоньку затягивалась за последний месяц, снова разверзлась, стала шире и чернее. В ней плавали обломки их общих надежд.
Из гостиной донесся голос Натальи Игоревны:
— Артемушка, а где мой чай? И включи, пожалуйста, новости. Я пропустила выпуск в дороге.
Артем закрыл глаза. Он потер виски пальцами.
— Сейчас, мама, — крикнул он через силу.
Он взял с подноса голубую фарфоровую чашку и понес ее в гостиную. Олеся смотрела ему вслед. Она поняла, что они снова в клетке. Дверца захлопнулась. И хуже всего было то, что сторожила эту клетку не злая чужая тетка, а родной человек. Мать. Которая была уверена, что поступает правильно. Во благо. Ради сына.
Олеся подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Война только началась. И она поняла, что играть по правилам Натальи Игоревны — значит заранее проиграть. Нужно было менять стратегию. Но какая стратегия может сработать против человека, который считает себя божеством, управляющим жизнями своих детей?
Она сделала глоток чая из своей дурацкой кружки. Он был горьким и холодным.
Прошло две недели. Четырнадцать дней ада, который пах ландышем и валериановыми каплями — любимыми духами и успокоительным Натальи Игоревны. Квартира снова превратилась в музей ее славы. На стенах висели фотографии Артема и Антона в детстве, дипломы Артема, которые она сама велела ему убрать в шкаф («Нечего выставлять свои скромные достижения напоказ»), на полочке красовались кубки за победы в школьных олимпиадах.
Олеся чувствовала себя не хозяйкой, а постоялицей в дорогом, но душном отеле с очень строгими правилами. Ее вещи снова перекочевали на дальнюю полку в шкафу, уступив место строгим костюмам свекрови. Ее косметика была сдвинута в угол на полке в ванной, чтобы освободить место для бесчисленных баночек и флакончиков Натальи Игоревны.
Однажды вечером они сидели за ужином. На столе — идеальный омлет («Никаких специй, Олеся, ты что, не помнишь, у Артема от перца изжога?»), салат, нарезанный тончайшими ломтиками, как того требовала свекровь, и чай в том самом сервизе. Атмосфера была натянутой, как струна.
— Так, завтра, Артем, тебе нужно заехать к нотариусу, — деловито сообщила Наталья Игоревна, откладывая вилку. — Я договорилась. Подпишем доверенность на ведение дел по продаже доли в той самой мастерской.
Артем поднял на нее глаза. Он выглядел изможденным.
— Какую еще доверенность? Мама, я сам разберусь с мастерской.
— Разберешься? — она усмехнулась. — Дорогой, ты в той мастерской за последний год был раза два. Там уже давно нужно делать ремонт, искать новых арендаторов. Ты запустил все. Я найду хорошего управляющего, он все уладит. А ты сосредоточься на своей нынешней работе. Если, конечно, захочешь и ее запустить.
— Я не дам тебе доверенность, — тихо, но твердо сказал Артем. — Это мое имущество. Пусть и не самое успешное.
— «Мое имущество», — передразнила его мать. — А кто оплатил твои долги, когда твое «имущество» стало приносить одни убытки? Кто вложил в него деньги на старте? Ты забыл? Это не только твое имущество. Это наши общие вложения. И я не позволю тебе похоронить их из-за твоего прекраснодушия.
— Мама, я сорок лет, а не четырнадцать! — голос Артема дрогнул от бессилия. — Хватит решать за меня!
— А ты ведешь себя на четырнадцать! — вспылила Наталья Игоревна. — Жениться не подумав, бизнес строить не просчитав, мать выгонять из дома... Это поступки взрослого человека? Нет! Это истерика подростка, который хочет доказать, что он большой. Но большой не тот, кто громко кричит, а тот, кто несет ответственность!
Олеся молча наблюдала за этим. Она видела, как Артема снова загоняют в угол. Как его уверенность, едва начавшая прорастать сквозь асфальт материнской опеки, снова дала трещину. Она больше не могла молчать.
— Наталья Игоревна, он несет ответственность, — вступила Олеся. Ее голос прозвучал спокойно, что было контрастом с накаленной атмосферой. — Он отвечает за свою жену, за свой дом. А вы своим присутствием просто лишаете его этой возможности. Вы не даете ему дышать.
Свекровь медленно перевела взгляд на Олесю. Ее глаза сузились.
— Милая, не учи меня, как воспитывать моего сына. Ты поживи с ним столько, сколько я, тогда и поговорим. А пока твоя «ответственность» выражается в том, что ты не можешь даже правильно постелить скатерть. Смотри, угол свисает. Это же безобразие.
Олеся посмотрела на скатерть. Угол и вправду свисал на пару сантиметров. Раньше такая придирка довела бы ее до слез. Сейчас она вызвала лишь холодную ярость.
— Знаете, Наталья Игоревна, — сказала Олеся, поправляя скатерть с преувеличенной аккуратностью, — есть замечательная русская пословица. Про то, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Вы так хотите для него лучшего, что своими руками строите для него ад. Вы хотите, чтобы он был успешным? Но вы же сами внушаете ему, что у него ничего не получится. Вы хотите, чтобы он был сильным? Но вы же сами не даете ему принять ни одного решения. Вы его не воспитываете. Вы его ломаете. Потому что сломанным им легче управлять.
В кухне повисла мертвая тишина. Артем смотрел на Олесю с изумлением. Он никогда не слышал, чтобы она так говорила с его матерью. Прямо. Жестко. Без подобострастия и страха.
Наталья Игоревна побледнела. Она откинулась на спинку стула, ее пальцы сжали край стола так, что костяшки побелели.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать в моем доме?
— В нашем доме, — поправила ее Олеся. — И я говорю то, что давно пора было сказать. Вы не любите Артема. Вы любите власть над ним. И это очень грустно.
— Вон из-за моего стола! — прошипела свекровь, вскакивая. Ее голос дрожал от ярости. — Сию же минуту!
— Нет, — так же спокойно ответила Олеся. Она даже не пошевелилась. — Я буду доедать свой ужин. В своем доме. А если вам не нравится компания — милости просим, кухня ваша, можете уйти в свою комнату.
Это было невероятно. Артем замер, ожидая взрыва. Но взрыва не последовало. Наталья Игоревна смотрела на Олесю с новым чувством — не с ненавистью, а с холодным, изучающим интересом. Она вдруг поняла, что противник изменился. Что мышиная возня невестки сменилась открытой, уверенной конфронтацией.
— Хорошо, — медленно проговорила она. — Хорошо. Ты хочешь войны? Ты ее получишь.
Она развернулась и вышла из кухни. Через мгновение донесся громкий хлопок двери ее комнаты.
Артем выдохнул, будто его только что выпустили из-под воды.
— Боже, Олесь... Что ты наделала?
— Я начала бороться за своего мужа, — посмотрела на него Олеся. Ее глаза были серьезными. — А ты на чьей стороне, Артем? На стороне матери, которая тебя калечит? Или на стороне жены, которая пытается тебя спасти?
Он молчал. И в его молчании был ответ. Старая, как мир, история мальчика, разрывающегося между двумя женщинами. Между привычным диктатом и пугающей свободой.
— Я не знаю, что делать, — прошептал он. — Она все равно права в чем-то. Я все провалил.
— Ты ничего не провалил! — Олеся встала и подошла к нему. Она взяла его лицо в свои ладони. — Ты просто боишься ошибиться. Но ошибки — это часть жизни. Ты имеешь на них право! Ты не должен быть идеальным роботом, которого она запрограммировала. Ты человек!
Он обнял ее, прижался к ней, как к спасительной скале в бушующем море. Он дрожал.
— Она меня достала, Олесь. По-настоящему.
— Я знаю. Но мы справимся. Только вместе. И только если ты перестанешь ее бояться.
На следующее утро Наталья Игоревна вышла из своей комнаты с видом римского императора, отправляющегося на форум. Она была одета с иголочки, на лице — маска непроницаемого спокойствия.
— Артем, я сегодня встречаюсь с юристом, — объявила она за завтраком. — По вопросу о признании брачного контракта недействительным. На основании давления на тебя в момент подписания.
Олеся поперхнулась кофе. Артем опустил ложку с кашей.
— Мама, ты с ума сошла? Какого давления?
— А ты не помнишь, сынок, как Олеся тогда угрожала тебе разрывом, если ты не подпишешь? — сладко спросила свекровь. — Я уверена, суд сочтет это веским основанием. Особенно с учетом твоей мягкотелости и ее... скажем так, сильного характера.
Это был мастерский ход. Атака не на Артема, а на Олесю. На попытку разрушить последний оплот их независимости друг от друга — брачный контракт, который защищал их немногочисленные, но личные активы.
— Это блеф, — сказала Олеся, хотя внутри все похолодело. — У вас нет доказательств.
— Доказательства найдутся, — улыбнулась Наталья Игоревна. — Всегда найдутся. Я же говорила — война. А на войне все средства хороши.
После ее ухода Артем долго сидел, уставившись в тарелку.
— Она не остановится, — сказал он наконец. — Она действительно пойдет до конца. Она хочет уничтожить нас. Развести. Отобрать у тебя все, что ты успела нажить за эти годы.
Олеся смотрела на него и вдруг поняла, что видит не растерянного мальчика, а взрослого мужчину, который наконец-то увидел истинное лицо своей матери. Не заботливую родительницу, а безжалостного противника.
— Артем, — тихо сказала она. — У меня есть идея. Но она... рискованная. И очень жестокая.
— Какая? — он поднял на нее глаза.
— Мы должны сыграть на ее же поле. Ее главное оружие — знание наших слабостей. Знание того, что мы хорошие. Что мы не пойдем на подлость. Давай докажем ей, что ошибаемся.
Она начала объяснять. План был простым, как лом, и таким же эффективным. Он строился на единственном слабом месте Натальи Игоревны — на ее отношении к старшему сыну, Антону. На ее вечном сравнении: «Вот Антон молодец, а ты...»
Через час Артем вышел на балкон и сделал звонок. Олеся слышала только его часть разговора.
— Антон, привет... Да, все нормально... Слушай, мне срочно нужна твоя помощь... Нет, мама в порядке... Дело в другом. У меня тут серьезные проблемы с бизнесом. Старые долги всплыли... Да, большая сумма... Нет, маме говорить не надо, ты же знаешь, она начнет нервничать... Я бы не обратился, но другого выхода нет... Да, я понимаю... Спасибо, брат, я тебе обязан.
Он положил трубку и вернулся в комнату. Лицо его было серьезным.
— Все. Антон переведет деньги через три дня. Сказал, что это его последние свободные средства, он как раз на машину новую копил.
Олеся почувствовала укол совести. Они обманывали не только свекровь, но и ничего не подозревающего Антона. Но другого пути не было. Это была их единственная возможность выкупить долю матери и выжить как семья.
Вечером Наталья Игоревна вернулась домой в прекрасном настроении. Юрист, по ее словам, был настроен оптимистично.
— Ну что, мои дорогие, — сказала она, снимая пальто, — готовьтесь к большим переменам.
— Мама, — подошел к ней Артем. Его лицо было трагическим. — У меня проблемы. Большие.
Он рассказал ей ту же историю, что и Антону, но с одним ключевым изменением. Он сказал, что долги грозят не только потерей мастерской, но и уголовным делом за мошенничество. Что кредиторы уже подали заявление в полицию.
— Я все потеряю, мама, — говорил он, и в его голосе была неподдельная паника, которую Олеся сама почти приняла за правду. — Мне грозит тюрьма.
Наталья Игоревна слушала, и ее лицо постепенно менялось. От торжества до растерянности, а затем до ужаса. Ее сын, ее идеальный, хоть и неудачливый сын, в тюрьме? Это был крах всех ее надежд, всего ее мира.
— Что... Что же делать? — прошептала она, опускаясь в кресло. Впервые за все время Олеся увидела ее не тираном, а испуганной, постаревшей женщиной.
— Есть выход, — сказал Артем. — Нужно срочно погасить долг. У меня нет таких денег. Антон одолжил, но не всю сумму. Мне не хватает как раз стоимости твоей доли в этой квартире. Если ты продашь мне ее... по рыночной цене, конечно... я смогу рассчитаться.
Олеся затаила дыхание. Это был кульминационный момент. Весь план держался на том, поверит ли Наталья Игоревна. Поверит ли она в то, что ее сын-банкрот и будущий заключенный — более страшная угроза, чем коварная невестка.
Свекровь смотрела на Артема. Она искала в его глазах ложь. Но Артем играл гениально. Он играл самого себя — того самого неудачника, которого она сама годами рисовала в своем воображении. Он был убедителен, потому что часть его самого верила в эту роль.
— Хорошо, — тихо сказала она наконец. — Хорошо. Я продам тебе долю. Только бы ты... только бы ты не сел.
Она заплакала. Тихие, неслышные слезы потекли по ее идеально наложенному тональному крему. Олеся увидела, как Артем сжал кулаки. Ему было тяжело. Ему было стыдно. Но это был их шанс.
На следующий день они поехали к юристу. Договор купли-продажи доли был составлен и подписан. Деньги от Антона, которые на самом деле были их общими сбережениями, лежали на счете. Наталья Игоревна подписала документы молча, не глядя ни на кого.
Когда они вышли из офиса, она повернулась к ним. Лицо ее было пустым.
— Я сегодня же перееду на дачу, — сказала она. — Надеюсь, ты будешь благоразумнее, Артем. И ты... — она посмотрела на Олесю, — ты получила то, что хотела. Поздравляю.
Она села в такси и уехала, не обернувшись.
Они стояли на улице, держа в руках заветный документ. Победа была за ними. Квартира теперь полностью принадлежала им.
— Мы сделали это, — выдохнул Артем. — Боже, как же мне мерзко.
— Мне тоже, — призналась Олеся. — Но мы защищали нашу семью. У нас не было другого выбора.
Они шли домой молча. Радости не было. Была лишь горечь и тяжесть на душе. Они победили, использовав оружие врага. Стали ли они от этого сильнее? Или просто превратились в тех, кого сами ненавидели?
Война окончилась. Но поле боя было усеяно осколками доверия, любви и чего-то еще очень важного, что уже никогда не склеить обратно. Они вошли в свою квартиру, в свою свободу. Но пахло в ней не свободой, а пеплом.
Артем подошел к тому самому креслу, трону его спинку.
— Выбросим? — спросил он.
— Нет, — покачала головой Олеся. — Перетянем. Сделаем его новым.
Она подошла к нему и обняла. Они стояли посреди своей выигранной крепости, и оба понимали, что настоящая битва — битва за их будущее, за их доверие друг к другу — только начинается. И исход ее был вовсе не предрешен.
Конец.