— Отписать жильё этому алканавту? — Люба нависла над кроватью, шурша бумагами. — Он её на водку обменяет быстрее, чем ты капли выпьешь!
В комнате стоял устойчивый запах корвалола и сырости. За окном сеяли капли мелкого, нудного дождя. На тумбочке остывала нетронутая чашка бульона — Мария Степановна почти ничего не ела.
— Он же сын… — мать привстала на подушках.
Плед съехал — Люба привычно подоткнула его ладонью.
— У тебя, доча, дом, машина… А он в общаге…
— Зато я с тобой сутками! — Люба демонстративно глянула на часы. — Третий год: уколы, таблетки, пелёнки, готовка! А он когда приходил в последний раз? Помнишь?
Мария Степановна молчала. Конечно, помнила. Стыдливые заходы «на минутку»… И каждый раз с грушами. Любимыми, медовыми...
В коридоре скрипнула дверь. Люба вздрогнула:
— Нагрянул...
Виктор остановился в проёме. С пакетиком груш через локоть. Помятый, небритый — но трезвый. В серых глазах стояла тоска.
— Мам, как ты? — сделал шаг, но Люба тут же встала стеной.
— Стоп! От тебя перегаром тянет за версту! — передёрнула плечом.
— Неправда, — Виктор поднял глаза. — Два месяца ни капли. На литейку устроился. Вот, аванс принёс…
Мария Степановна тихо заплакала, перекатывая гладкий край простыни холодными пальцами.
Люба схватила брата за рукав:
— Вон! Видишь — её трясёт уже от твоего вида! Иди, пока я добрая.
* * * * *
Когда-то всё было иначе. Виктор — мастер смены, грамоты, доска почёта. Люба любила хвастать братом. Мать сияла от гордости. Каких детей ей вырастить удалось!
Потом умер отец.
Виктор буквально скатился в горе. Сначала по выходным «для сна», потом — ежедневно "от усталости". Потом перестал выходить на работу, потом - уволили. Жена хлопнула дверью.
Люба сказала жёстко: «К маме пьяным не ногой!». И он перестал ходить совсем.
Мария Степановна каждый вечер выглядывала в окно. Раз увидела: он идёт под дождём, мокрый, шаткий. Сердце не выдержало — инсульт.
С тех пор Люба у койки. И каждый день колкие слова в адрес брата: « Это ты её в гроб загнал! Ты во всём виноват!».
* * * * *
— Любовь Сергеевна, всё готово, — нотариус аккуратно разложила бумаги. — Подпись вашей мамы — и можно регистрировать.
Мария Степановна смотрела на мокрое стекло. Листья, как похожие на ладошки, прилипали к подоконнику. Рука с ручкой дрожала. На сердце было нехорошо. Неправильно это… не так должно было быть.
— Давай подождём Виктора? — она повернулась к дочери. — Он звонил утром, сказал — принесёт справку с работы…
— Опять за своё? — Люба стукнула кулаком по столу. — Какая нафиг справка? Думаешь, я не знаю, где он её «нашёл»? За чекушку и не такое "нарисовать" могут.
В прихожей зазвонил телефон. Люба схватила трубку:
— Алло… А, ты? Нет, сегодня не приходи. Маме плохо, — ледяным голосом произнесла она.
— Это… Витя? — Мария Степановна приподнялась. — Дай мне…
— Лежи! — Люба выключила телефон. — Антонина Петровна ждёт, — кивнула на нотариуса. — Хватит человека мурыжить.
— Я хотела поровну… — прошептала мать. Побледнела.
— «Поровну»? — Люба расхохоталась коротко. — А то, что я третьи сутки без сна — это как? Он пропивает всё, что дадим — это по‑твоему честно?
— Доча, может…
— Подписывай! Или… сама понимаешь. Я больше не вывожу, мам, — Люба придвинула листы.
За окном громыхнуло. Дождь усилился. Нотариус ожидала подписи.
В этот момент в дверь позвонили. На пороге стоял Виктор — новая голубая рубашка, чисто выбрит, в руках — листы, зажатые пальцами.
— Иди отсюда! — бросила Люба и прикрыла дверь, не дав войти. — А ты, подписывай сейчас!
Мария Степановна поставила подпись. То ли от усталости. То ли от страха остаться одной. То ли материнское сердце боялось не выдержать очередной ссоры.
* * * * *
После этого Мария Степановна поникла. Молчала. Смотрела на дождь. Отворачивалась от еды.
— Мам, я тебя устроила в частный пансион, — Люба складывала вещи в сумку. — Уход — конфетка. Капельницы, массажи, всё как надо.
— Витя приходил? — шепнула мать.
— Забудь о нём, — отрезала Люба. — Я охране запретила его пускать.
Но Виктор приходил. Сидел на лавочке под окнами. Вытягивал шею, ловил взгляд.
— Люба! — кричал он снизу. — Дай маму увидеть! Я не пью! Премию дали!
Люба дёргала шторы:
— Чео ты орёшь! Мама спит!
В пансионе Мария Степановна таяла. Раз к Любе подошла медсестра:
— К вашей маме мужчина приходил. В костюме, вежливый такой. Сказал — сын.
— Что?! Вы его пустили? — Люба побелела.
— Груши принёс. Сладкие. Сидел недолго. Сказал: «Передайте маме — я рядом».
— Больше не пускать! — Люба сорвалась. — Это - алкоголик!
Вечером она позвонила в общежитие:
— Слушай сюда, Витька. Ещё раз сунешься — заявление в полицию. За преследование! Понял?
— Люба, — Виктор говорил ровно. — Я про дарственную знаю. Не нужна мне квартира. Дай с мамой попрощаться.
— Попрощаться? — усмехнулась. — Чтобы ты её опять довёл? Поздно!
— Я не пью. Работаю. Хотел показать…
— Алкашам свои показывай, — отрезала она.
Он приходил. Его разворачивали. Он оставлял записки и груши на посту.
Ночью Мария Степановна бредила.
— Витенька… прости… Не должна была…
* * * * *
— Срочно подготовьте пакет на продажу, — Люба шагала по палате с телефоном у уха. — Да, сейчас. Да, владелица… какая разница? Дарственная оформлена.
— Любовь Сергеевна, там вас соседка зовёт, — заглянула медсестра.
В холле стояла Тамара Семёновна — та самая, что тридцать лет напротив живёт.
— Наблюдала я вчера такую картину, — соседка теребила ремешок сумки. — Риэлтор квартиру показывает каким-то людям показывает. Говорит — через неделю сделка. Ты чего творишь, Люба? Мать раньше времени хоронишь? — Тамара подняла голос. — И ещё… Витя у меня каждый вечер чай пьёт. Рассказывает, как на литейке дела. Путёвку ему дали — представляешь?
— Врёт она всё! — отмахнулась Люба и начала краснеть.
— Не врёт, — соседка достала телефон. — Вот фото: он с бригадой. Вот — грамота. Вот — выписка. Всё принёс — маме хотел показать.
— Мне всё равно! — снесло крышу у Любы. — Думаешь, три года я ночами горшки меняла для чего? Чтобы он пришёл — и всё к чертям пошло?! Я эту квартиру честно заработала!
— Потому и не пускаешь? Боишься, что мать передумает? — прищурилась Тамара.
— Хоть бы и так, — сквозь зубы. — Мне уже аванс дали. Сделка «в процессе».
— А мать? — тихо спросила соседка. — Ей место в доме?
— В пансионате. Я уже договорилась, — Люба сказала это ровно.
— Боже ты мой… — Тамара отступила. — Я думала, ты о матери заботишься… А тебе — стены нужны!
И тут за их спинами прозвучал голос:
— Значит, вот оно как…
Мария Степановна стояла в дверях, держась за стойку капельницы. Бледная, обессиленная — но взгляд ясный, холодный.
— Мама! Нельзя вставать! — Люба бросилась к ней.
— Можно, — мать опёрлась на кровать. — Всё я слышала, Любочка...
Вошёл врач:
— Что происходит? Пациентке нужен покой!
— Позвоните сыну, — Мария Степановна протянула ему бумажку с номером. — И нотариусу. Срочно!
* * * * *
Виктор примчался минут через пятнадцать. Выбрит. Рубашка — отутюжена. От него приятно пахло одеколоном.
— Мама..! — он опустился на колено, взял её руку в свои ладони.
— Отойди! — Люба встала между ними. — Ты на квартиру прав не имеешь!
— Имеет, — у двери показался нотариус с папкой. — Анна Степановна подала заявление на отмену дарственной. Это её право.
— Какую отмену?! — Люба побелела. — У меня договор!
— Ничтожный, — спокойно сказал нотариус. — Продавать жильё при живой собственнице вы не можете.
— Витенька, покажи, что принёс, — попросила мать тихо.
Виктор разложил на простыне: справка с литейки, выписка со счёта, грамота «Лучший по профессии». Всё то, чем хотел поделиться раньше.
— Видишь, мам? — голос у него дрогнул. — Я правда держусь.
— Знаю, сыночек, — улыбнулась она. — Знаю!
— Да вы что, не видите?! — Люба сорвалась на смех, почти истеричный. — Подделка! Он — алкоголик! Лжец!
— Нет, Любушка, — Мария Степановна посмотрела на дочь устало и жалостливо. — Врёшь — ты. И прежде всего — себе.
— Я три года… — Люба выпрямилась. — Я за тобой… а ты…
— Не за мной, — мягко ответила мать. — За квадратными метрами.
Нотариус подвинул бумаги:
— Вот здесь, Анна Степановна. Это отменяет предыдущую дарственную.
Рука больше не дрожала. Подпись легла ровно.
— А теперь — завещание, — сказала Мария Степановна, подняв глаза на детей. — На обоих. Поровну. Как я и хотела изначально.
* * * * *
Мария Степановна сидит в своём кресле у окна. На столике — груши, сладкие, из лавки на углу. Виктор живёт в соседней комнате — сам настоял. Ходит на смены, вечером заваривает чай, рассказывает про бригаду и «новую печь для литья». Откладывает на ремонт.
— Не для себя, — улыбается. — Для тебя, мам.
Люба заходит редко. То «совещание», то «сроки горят». Может, стыдно. Мария Степановна её не попрекает, просто ждёт. Знает: всему своё время...
Благодарю за каждый лайк и подписку на канал!
Приятного прочтения...