— Ларочка, ты опять селедку не так нарезала, — Зинаида Петровна качала головой, рассматривая тарелку на праздничном столе. — Надо было кусочками, а не кольцами. И вообще, откуда эта рыба? Я же говорила, в "Магните" селедка свежее.
Лариса медленно досчитала до десяти, продолжая расставлять посуду. День рождения Насти, семнадцать лет дочери, а свекровь уже полчаса перекладывает салаты и передвигает тарелки, словно готовится принимать королевскую семью, а не собственную родню.
— Зинаида Петровна, может, все-таки дадите мне самой...
— Да что ты, милая, я же помогаю! — свекровь сделала большие удивленные глаза. — Вон видишь, какой беспорядок был. А теперь посмотри — красота!
Лариса посмотрела. Стол действительно выглядел по-другому. Все блюда стояли симметрично, салфетки лежали веером, даже хлеб был переложен в "правильную" корзинку, которую Зинаида Петровна принесла с собой. Но почему-то от этого порядка становилось тошно. Словно в собственном доме она превратилась в неумелую прислугу.
— Мам, ну хватит уже! — в кухню ворвалась Настя в новом платье. — Бабушка Зина, отойди от стола, а то мама с ума сойдет.
— Настенька, не груби бабушке, — автоматически одернула дочь Лариса, хотя внутренне была благодарна девочке за защиту.
— Я не грублю, — Настя обняла бабушку. — Просто мама весь день готовила, а ты пришла и все переделываешь. Это обидно, разве нет?
Зинаида Петровна на мгновение растерялась, но быстро взяла себя в руки:
— Настя, дорогая, я просто хочу, чтобы твой праздник был красивым. А мама... — она посмотрела на Ларису. — Мама устает на работе и не всегда может уделить достаточно внимания таким вещам.
Вот оно. Привычный укол. Не умеешь готовить, не умеешь сервировать, вообще не умеешь быть настоящей женой и матерью. Лариса сжала губы.
А где, интересно, Олег? Как всегда, испарился при первых звуках женских голосов. Вероятно, сидит у телевизора и делает вид, что смотрит новости. Или пошел в гараж "проверить машину". В свои тридцать семь лет он так и не научился постоять за жену. Маменькин сынок.
— Бабушка, а покажи Денису свои фотографии, — предложила Настя. — Он историей увлекается, ему будет интересно.
Денис — это новый Настин кавалер, долговязый парень в очках, который уже час сидит в гостиной и молчит, как партизан на допросе. Лариса его пока не раскусила. То ли застенчивый, то ли высокомерный.
— Какие еще фотографии? — подозрительно спросила Зинаида Петровна.
— Ну те, где ты молодая, в институте, на работе... Ты же рассказывала, что у тебя целый альбом дома.
Свекровь вдруг переменилась в лице. Выражение самоуверенности сменилось чем-то тревожным.
— Фотографии... они дома, конечно. Но зачем мальчику... — она запнулась. — В другой раз покажу.
Лариса с удивлением посмотрела на свекровь. Та явно что-то скрывала. Интересно, что же такое особенное в этих фотографиях?
Гости разошлись поздно. Денис оказался не таким молчуном — рассказывал про учебу в техникуме, про планы поступать в университет на историка. Зинаида Петровна слушала со скептическим выражением лица.
— Историк, — проворчала она, когда молодые люди ушли гулять. — А кому сейчас нужны историки? Работы никакой, денег не заработает.
— Зинаида Петровна, — не выдержала Лариса, — может, дадим детям самим решить, что им нужно?
— Ой, конечно, конечно, — свекровь замахала руками. — Пусть идут по головам, не думая о будущем. А потом будут голодать, а мы им помогать должны.
— Не помогать, а поддержать, — тихо возразила Лариса. — Это разные вещи.
Зинаида Петровна пристально посмотрела на невестку.
— Лариса, а поговорить можно?
— Конечно.
Они остались вдвоем на кухне. Олег как обычно исчез — то ли спать лег, то ли в гараж убежал.
— Знаешь, — начала свекровь, неожиданно тихим голосом, — я всю жизнь отвечала за детей. Тридцать лет заведовала садиком. Привыкла, что от меня все зависит. А теперь... — она запнулась.
Лариса внимательно слушала. Впервые за все годы знакомства Зинаида Петровна говорила без назидательного тона.
— Теперь я на пенсии, никому не нужна. Олег взрослый, у него своя семья. А я... — она помолчала. — Боюсь остаться в стороне. Боюсь, что забудете про меня.
— Как мы можем забыть? — искренне удивилась Лариса. — Вы же мать Олега, бабушка Насти.
— Но вы живете своей жизнью. Настя взрослеет, скоро замуж выйдет. А я что? Буду сидеть одна в своей квартире и смотреть телевизор?
В голосе свекрови прозвучало что-то такое... беззащитное. Лариса вдруг представила себя в шестьдесят два года. Одну. С пенсией в восемь тысяч. В пустой квартире.
— Зинаида Петровна, — сказала она мягко, — но ведь можно же... не вмешиваясь в нашу жизнь... просто быть рядом. Приходить в гости, но не критиковать. Общаться с внучкой, но не учить нас жить.
Свекровь молчала, теребя край скатерти.
— Я не умею по-другому, — наконец призналась она. — Всю жизнь была главной. Все решала, всех направляла. А теперь... не знаю, как просто быть.
Лариса ощутила странную смесь жалости и раздражения. С одной стороны, можно было понять свекровь. С другой — почему она, Лариса, должна расплачиваться за чужие комплексы?
— Послушайте, — сказала она после паузы, — я готова пойти навстречу. Но есть границы. Вы не можете контролировать, что мы едим, как тратим деньги, с кем дружит Настя. Это наша жизнь.
— А если я вижу, что вы ошибаетесь?
— То молчите. Или очень деликатно советуете. Один раз. И принимаете наше решение.
Зинаида Петровна покачала головой:
— Это невозможно. Я мать. Я не могу смотреть, как мой сын...
— Что? Что с вашим сыном не так? — Лариса почувствовала, как в ней снова поднимается раздражение. — Он работает, содержит семью, любит дочь...
— Он худой! — выпалила свекровь. — Вы его не кормите нормально! И Настя тоже худая! А в доме беспорядок, белье не поглажено...
Лариса встала. Момент понимания прошел.
— Знаете что, Зинаида Петровна, — сказала она спокойно, — разговор окончен. Если для вас главное — чтобы мужчины были толстыми, а в доме стояла идеальная стерильность, то мы с вами никогда не договоримся.
— Лариса, да подождите...
— Нет. Я ждала пятнадцать лет. Ждала, что вы поймете: у нас разные взгляды на жизнь. Для вас главное — форма. Для меня — содержание. Олег не толстый, потому что мы едим здоровую еду. Настя не толстая, потому что занимается спортом. В доме живут люди, а не экспонаты.
Свекровь побледнела:
— То есть я неправильно жила всю жизнь, так?
— Нет. Вы жили так, как могли. Но не навязывайте свои правила нам.
Зинаида Петровна ушла, хлопнув дверью. Олег вышел из гостиной только тогда, когда стих звук каблуков на лестнице.
— Что случилось? — спросил он, зевая.
— А ты не слышал?
— Я телевизор смотрел...
— Конечно. Ты всегда телевизор смотришь, когда мне тяжело.
Олег виновато опустил голову:
— Наташ, ну что я могу сделать? Она же моя мать...
— Она твоя мать, но я твоя жена. И если ты не можешь выбрать между нами, то...
Она не договорила. Сама испугалась своих слов. Но Олег не спросил "то что?". Он пошел в спальню.
Лариса осталась одна в кухне, где еще пахло праздником и семейным теплом, но теперь это тепло казалось фальшивым.
На следующий день Зинаида Петровна позвонила Олегу на работу. Лариса узнала об этом вечером.
— Она сказала, что ты ее оскорбила, — устало сообщил муж. — Просила меня с тобой поговорить.
— И что ты ответил?
— Что поговорю.
— Олег, а ты хоть раз подумал, что я тоже могу быть права?
Он помолчал.
— Мама старая, одинокая...
— А я что — молодая и веселая? Мне тоже нужна поддержка!
— Но ты же сильная...
— Сильная! — Лариса рассмеялась горько. — Значит, сильные должны терпеть все, а слабые — только получать?
Олег ничего не ответил. И в этом молчании Лариса услышала приговор.
Через неделю она съехала к родителям. Забрала Настю, собрала вещи и уехала.
Настя плакала, не понимая, почему нельзя просто жить дружно. Лариса не стала ей объяснять, что "дружно" — это когда все стороны идут на компромиссы, а не когда одна приспосабливается к капризам другой.
Олег звонил каждый день. Просил вернуться. Обещал поговорить с матерью.
— Олег, — сказала Лариса в одном из разговоров, — ты можешь поговорить сколько угодно. Но если завтра она снова придет и скажет, что я неправильно режу хлеб, ты снова будешь молчать. Потому что она — твоя мама, а значит, святая.
— Наташ, вернись, а? Мы все обсудим...
— Обсуждать нечего. Я готова жить с тобой. Но не готова жить под контролем твоей матери. Выбирай.
Он выбрал молчание.
Зинаида Петровна тоже звонила. Плакала в трубку, говорила, что не хотела ничего плохого, что просто хотела помочь.
— Зинаида Петровна, — терпеливо объяснила ей Лариса, — помощь — это когда тебя просят. А то, что делали вы, называется вмешательством.
— Но я же мать! Бабушка!
— Вы мать взрослого мужчины. И если хотите общаться с внучкой — пожалуйста. Но на моих условиях.
Свекровь повесила трубку.
Настя ездила к отцу по выходным. Возвращалась грустная, рассказывала, что папа похудел еще больше, а бабушка Зина каждый раз спрашивает, когда мама опомнится и вернется домой.
— Мам, — сказала как-то дочь, — может, правда вернемся? Я скучаю по дому.
Лариса посмотрела на дочь — красивую, умную, добрую девочку, которой предстояло строить свою жизнь.
— Настя, — сказала она, — знаешь, чему я хочу тебя научить? Никогда не соглашайся жить в доме, где тебя не уважают. Даже если этот дом называется семьей.
Прошел год. Олег подал на развод. Зинаида Петровна получила то, чего хотела — полный контроль над сыном. Теперь она могла приходить когда угодно, готовить что захочет, критиковать кого пожелает. Вот только критиковать стало некого, кроме соседей и продавцов в магазинах.
А Лариса устроилась на новую работу, в частную компанию, где ценили ее опыт. Зарплата была в два раза больше, чем в поликлинике. Настя поступила на дизайнера, как мечтала. Денис часто приходил в гости — оказался хорошим парнем, только робким в присутствии авторитарных бабушек.
Иногда, правда, по ночам Лариса лежала и думала: а может, стоило потерпеть? Ради дочери, ради семьи? Но потом вспоминала последний разговор с Олегом, его нежелание делать выбор, и понимала — терпеть можно было до бесконечности. Но жить — жить так было нельзя.
Семья не должна быть тюрьмой. Даже если тюремщики искренне считают, что действуют из любви.