В Уфе всё всегда пахнет чем-то двойственным: с одной стороны, шаурмой, с другой — бензином. Идёшь по Горького — то студенты с рюкзаками мчатся на пары, то бабушки торгуют семечками, то очередной ресторан открывается. На центральной площади притаилась «Венеция» — вроде бы итальянский уголок среди уфимских зим и лета. Красные скатерти, свечки в пустых бутылках из-под «Кьянти», и вечный спор официанток: «Тирамису пересохло или нет». Сюда заходили те, кто хотел почувствовать себя ближе к Европе, но всё равно заказывали бешбармак «на всякий случай».
Там работала Дарья. Двадцать восемь лет, волосы в хвост, улыбка, которую хватало на всех — даже на самых кислых клиентов. Она умела рекомендовать вино к ризотто, могла поддержать разговор про бабушкины рецепты, и копила каждую чаевую, чтобы однажды открыть собственную кондитерскую. Казалось, для неё ресторан — лишь временная сцена. Но именно эта сцена стала ареной для спектакля, где не хватало разве что занавеса и афиш на дверях.
Шеф, мужчина с усами, которых было больше, чем волос на голове, однажды решил сэкономить: нанял двоих поваров «с юга» — Фарида и Нодира. Парни молодые, двадцать пять лет, с руками, заточенными под ножи. Овощи резали молниеносно, соусы мешали с артистизмом, но под соусом всегда прятался характер. А характер у них оказался тяжёлый. Вначале шутили, мол: «Эй, красавица, неси быстрее, пока я сам не принёс». Коллеги смеялись натянуто. Потом перестали.
— Алиночка, они перегибают, — говорила Дарья младшей официантке.
— Потерпи, — шептала та. — Может, привыкнут.
Но привычки оказались хуже, чем недосоленная паста. В какой-то момент шутки превратились в привычное хамство: могли схватить за талию, могли подмигнуть так, что хотелось вымыть глаза. Атмосфера на кухне накалялась, как сковорода с маслом.
И вот вечер, когда всё пошло наперекосяк. Зал забит: справа свадьба, слева бизнес-ланчи, музыка, звон бокалов, а на кухне Фарид, ухмыляясь, резко дёрнул сковороду. Масло взметнулось и брызнуло прямо на руку Дарьи.
— Ай! — вскрикнула она, отшатнувшись. Поднос грохнулся, тарелки посыпались, соус разлился по полу, будто кровь на арене.
— Ты что творишь, идиот?! — рявкнул шеф.
— Шутка, сестра, — развёл руками Фарид.
— Какая, к чёрту, шутка?! — Дарья держала руку, кожа уже покрывалась волдырями.
В зале повисла тишина. Даже подвыпившие гости свадьбы перестали жевать. Несколько человек достали телефоны — скандал лучше любой закуски.
Дарья выбежала в зал с глазами, полными слёз.
— Они облили меня кипящим маслом!
Посетители ахнули, кто-то воскликнул: «Полицию!» А кто-то уже снимал сторис для Инстаграма.
Через двадцать минут влетел Алексей, её парень. Механик с завода, кулаки как гаечные ключи, и «Лада» у подъезда. Влетел так, что двери сами распахнулись.
— Кто?! — голос, от которого свечи будто сами погасли.
Дарья показала на кухню.
Алексей рванул вперёд, но шеф перегородил дорогу:
— Тут не кулаки нужны, тут бумаги.
Алексей сжал зубы, достал телефон и позвонил в Русскую общину. В таких случаях только они и спасали. Через полчаса подъехали трое — крепкие ребята в куртках с нашивками, с рациями в руках. Вошли спокойно, но так, что стало ясно — сейчас будет порядок.
— Кто пострадавшая? — спросил один.
— Я, — подняла руку Дарья. Кожа уже красная, как помидор на солнце.
— Кто виноват? —
— Они, — Алина ткнула в сторону кухни.
Фарид и Нодир стояли там, побелевшие, но всё ещё ухмылялись.
— Мы так, по-дружески.
— По-дружески? — Алексей шагнул вперёд. — У неё ожог второй степени!
Община быстро организовала хаос: один писал показания, второй вызвал полицию, третий проверял документы. В зале шептались: «Видели? Маслом облили». Кто-то уже поднимал тост «за смелость девушки».
Через час подъехал хозяин ресторана — мужчина с сигарой, усталый и раздражённый.
— Простите, девушка, — сказал он. — Этих двоих увольняем немедленно.
И правда: чемодан, ножи, фартук — и вон из «Венеции». Попробовали ещё извиниться:
— Сестра, мы горячие, погорячились.
— Уходите, — сказала Дарья.
Полиция приехала последней. Написали протокол о «мелком хулиганстве», хотя ожог был серьёзный. Но община настояла: «Проверим статус». Проверили — визы просрочены. Наутро Фарид и Нодир уже сидели в поезде, который увозил их в Ташкент.
Дарья неделю лечила руку. Больница, мази, перевязки. Врач сказал: «Шрамы останутся». Она кивнула. Алексей всё это время был рядом, носил пакеты, ждал под дверью.
Через неделю она вернулась в «Венецию». С рукой в повязке, но с тем же прямым взглядом. Алексей сидел у входа, пил минералку и смотрел, чтобы никто больше не дерзил.
Я сам оказался там случайно, заказал кофе и наблюдал. Зал снова шумел, свечи снова горели, официантки бегали. Только одно не менялось — осадок.
— Всё прошло? — спросил я у Алексея.
— Прошло, — сказал он. — Но осадок остался.
А на кухне, говорят, до сих пор видно красное пятно на плитке. Масло остыло, но история осталась горячей.
И теперь в Уфе рассказывают легенду: «Помнишь, как в “Венеции” официантку облили маслом? Русская община приехала и мигрантов отправила обратно». Как будто это не происшествие, а городская притча. И каждый раз кто-то добавляет новые детали: то волонтёров было не трое, а семеро, то полиция приехала с мигалками, то гости свадьбы аплодировали. У каждой истории свой соус, но суть одна: за справедливость тогда всё-таки постояли.
И всё это будто снова про ту же банальную вещь: хамство, которое растёт, если его вовремя не обрубить. Можно сколько угодно говорить про «горячий темперамент», про «шутку, не всерьёз», но факт остаётся фактом — человек взял и плеснул кипящим маслом в женщину. Это не темперамент. Это не юмор. Это презрение. Презрение к чужой боли, к чужому труду, к самому месту, где ты работаешь и ешь. И после этого у меня только один вопрос: как вообще допустили, чтобы такие люди стояли у плиты в центре города?
Все говорили: «Ну, отправили обратно, и ладно». А мне не ладно. Потому что ожог на руке Дарьи — это не просто ожог. Это знак того, что нас в собственной кухне, в собственной «Венеции», можно держать за дешёвку. Что кто-то считает возможным плевать на правила, на уважение, на элементарное человеческое достоинство. И ведь завтра такие же могут появиться в другой «Венеции», в другой кофейне, в другом магазине. Масло у них всегда горячее, а совесть всегда холодная.
И знаете, что самое скандальное? Что после всего этого им хватило наглости сказать: «Шутка, сестра». Как будто ожог можно стереть ластиком, как будто боль — это анекдот. Уезжали они в Ташкент с сумками, а за ними тянулся не пар от масла, а запах наглости и безнаказанности. И если не делать выводы сейчас, то завтра эта «шутка» может повториться уже где-то рядом с вами. Вот за это — я по-настоящему недоволен.