Часть 3: «Жить заново»
Предыдущие части:
Спустя шесть недель после того тяжёлого дня в офисе нотариуса, я сидела на балконе своей новой квартиры в Светлогорске. Смотрела, как солнце опускается над Балтийским морем. Солёный ветер с берега уносил последние обломки прежней жизни — той, в которой я постоянно сжималась, уступая место чужим желаниям.
Квартира не была похожа на дом, где я жила с Михаилом. Она меньше, проще, но полностью моя. Каждый предмет, каждый рисунок, каждая книга — мой выбор. Не ради кого-то. Ради себя.
Две недели назад у меня была первая консультация в онкоцентре в Калининграде. Доктор Светлана Аркадьевна Чен — один из ведущих специалистов в регионе — изучила мою историю болезни с такой сосредоточенностью, что я почти забыла, каково это — когда тебя по-настоящему видят.
— Валерия Сергеевна, — сказала она уверенно, но по-человечески тепло. — Задержка в лечении вызывает тревогу, но у нас есть все шансы. Мы диагностировали рак на второй стадии, и при агрессивном лечении прогноз вполне обнадёживающий.
Агрессивное лечение. Это словосочетание раньше пугало меня. Когда я ухаживала за Михаилом, а свою болезнь скрывала. Сейчас оно звучало как надежда. У меня были лучшие врачи, ресурсы, и — главное — пространство в голове, чтобы думать о себе. Лечиться, а не лечить.
Химиотерапия началась сразу. В отличие от того, как лечение медленно разрушало Михаила, моё протекало иначе. Может, потому что успели раньше, может — потому что впервые я позволила себе быть важной. В любом случае, организм отвечал хорошо.
Мой телефон завибрировал на журнальном столике. Имя Кристины высветилось на экране. Это был четвёртый звонок за неделю. Я ответила примерно на половину из них — уже больше, чем могла бы раньше.
— Привет, мам. — Её голос был мягким, без той раздражительности, что я слышала годами.
— Привет, Кристина. Как ты?
— Ты как себя чувствуешь? На этой неделе лечение было?
Это были новые вопросы от неё. За последние месяцы наши разговоры были полны раскаяния и обещаний всё изменить. Но с недавнего времени она стала интересоваться моей повседневной жизнью, здоровьем, даже мелочами, которые меня радуют.
— Во вторник была очередная процедура, — ответила я. — доктор говорит, что опухоли уменьшаются быстрее, чем ожидали.
Я услышала, как она выдохнула — как будто весь день держала дыхание. — Какое счастье, — прошептала. — Я так рада это слышать.
Наступила пауза, и я сразу поняла, что будет дальше. Она уже несколько недель задавала один и тот же вопрос. — Мам, я подумала... Может, я приеду к тебе на выходные? Я знаю, ты просила пространство, но, может, поужинаем вместе? Я бы на этот раз сама что-нибудь приготовила.
Прежняя я согласилась бы сразу. Поставила бы её желания выше своих границ. Но та, в кого я начала превращаться — та, какой хотел меня видеть Михаил, — подумала. Чего хочу я?
— Я пока не готова к долгим визитам и ночёвкам, — сказала я. — Но если хочешь, приезжай в субботу, пообедаем вместе.
— Да! — ответила она сразу. — С удовольствием! Может, что-то привезти? Продукты? Я могу заехать на тот фермерский рынок, о котором ты рассказывала.
Было странно слышать, как она предлагает позаботиться обо мне, а не наоборот. Частичка меня хотела сказать: «Не стоит, я и сама справлюсь». Но я узнала в этом импульсе свой старый шаблон — отвергать помощь, потому что с детства внушали, будто я её не заслуживаю.
— Есть тут один итальянский ресторанчик с прекрасным видом. Они готовят очень вкусную пиццу. Можем туда сходить.
— Прекрасно звучит.
* * *
— Мам... я многое переосмыслила за последнее время. Стала больше читать. О семейных сценариях, о том, как формируются отношения. Нашла несколько хороших лекций и книг, которые реально открыли мне глаза. Я начала понимать, как я с тобой обращалась. Почему я так цеплялась за вещи, а не за людей.
Я сама себе не раз задавала этот вопрос. Но та Кристина, что говорила со мной сейчас — уже не была той, что пыталась выставить меня из кабинета при оглашении завещания. Эта была более осознанной, она начинала понимать, как её поведение влияет на других.
— И как тебе это даётся? — спросила я.
— Мам, — сказала Кристина, пока мы шли обратно, — я понимаю, что не могу изменить прошлое. Но я хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой. Тем, как ты смогла восстановиться. Твоей силой. Это невероятно.
Я остановилась и посмотрела на неё. Когда-то она была моей самой большой болью. А теперь начинала казаться другом.
— Спасибо, — ответила я. — Это больше значит, чем ты можешь представить.
В тот вечер, когда Кристина уехала, а я осталась одна с чашкой чая и старым фильмом, «Три тополя на плющихе», я открыла письмо от Тамары Петровны.
Оно было короче, чем я ожидала, написано её аккуратным, знакомым почерком:
«Дорогая Валерия, У меня нет оправданий за то, как я с тобой поступала. Могу лишь объяснить: я боялась потерять своё место в жизни Михаила. Теперь понимаю, что в его сердце хватало места для нас обеих. Но я была слишком неуверенной, чтобы это увидеть. Ты заслуживала гораздо лучшего — от меня и от всех нас. Я не прошу прощения. Просто хочу, чтобы ты знала: я осознаю, что поступила плохо. И искренне надеюсь, что ты найдёшь то счастье, которого всегда была достойна. С сожалением, твоя свекровь Тамара».
Я аккуратно сложила письмо и отложила в сторону. Может быть, однажды я ей отвечу. А может, и нет. Пока же было достаточно просто знать, что правда наконец-то восторжествовала.
Пока Татьяна Доронина слушала песню «Нежность» в финале картины, я укуталась в мягкий плед и улыбнулась. 63 года я старалась быть незаметной — чтобы не мешать, чтобы соответствовать, чтобы угодить. А теперь я учусь занимать своё место. Жить смело. Выбирать то, что делает меня счастливой.
Главный подарок, который оставил мне Михаил, был не в деньгах. Он дал мне разрешение… нет, свободу — наконец-то жить для себя. И я собираюсь использовать каждый оставшийся мне миг.
Парадоксально, но именно смерть мужа вернула мне жизнь.
* * *
Телефон завибрировал. Сообщение из клиники: подтвердили мой визит на следующей неделе. Плановый осмотр. Лечение шло настолько хорошо, что скоро можно будет делать перерывы между курсами.
Я хотела позвонить кому-нибудь, поделиться новостью... но поняла: не нужно. Эта радость — моя. Я хочу прожить её без оглядки на чужую реакцию.
Завтра я собиралась в ботанический сад — то, на что никогда не было времени, пока я заботилась о других. А на следующей неделе — курс акварели в местном культурном центре. Мелочи? Может быть. Но для меня это было почти революцией.
Впервые за десятилетия я делала то, что сама хотела, там, где хотела быть. Если кто-то должен был научиться жить без моей постоянной опеки — что ж, возможно, им стоило научиться этому давно.
* * *
Через 18 месяцев я стояла перед зеркалом, поправляя светло-голубой шарф — вместо парика. Волосы отросли — седые, кудрявые, совсем не такие, как мой рыжевато-каштановый цвет в прошлом. Но мне они нравились. Женщина в зеркале была почти неузнаваема: сияющие глаза, прямая осанка, спокойствие.
Я восстановила вес, утраченный во время болезни. Кожа светилась настоящим, глубоким счастьем. Сегодня был особый день. Вчера мой врач Светлана Аркадьевна позвонила с результатами: ни следа болезни. Полная ремиссия.
После 18 месяцев лечения, бесконечных визитов, усилий, которых я и не подозревала в себе — я победила рак.
Звонок в дверь прервал мои мысли. Я посмотрела в глазок: у двери стояла Кристина с букетом гербер — моих любимых, как она недавно узнала.
— Привет, мама, — сказала она, когда я открыла дверь. В её глазах была настороженность. И что-то ещё.
Наши ежемесячные встречи с дочерью со временем стали спокойнее. В них всё ещё оставалась некоторая сдержанная вежливость — словно напоминание, что путь к настоящей близости ещё не пройден до конца.
— Заходи, — сказала я, принимая цветы. — Какие красивые. Сейчас поставлю их в воду.
Пока я ставила герберы в вазу, Кристина ходила по комнате, замечая новые детали. Новые книги на полке. Недописанная акварель у окна. Фотографии с моей последней поездки в ботанический сад.
— Ты переделала обстановку, — заметила она.
— Я купила вещи, которые действительно мне нравятся, — ответила я мягко. — А не те, что должны "хорошо смотреться". Это большая разница.
Она улыбнулась, искренне. И в этом выражении лица я на мгновение увидела ту девочку, которой она когда-то была.
— Я недавно читала книгу, где говорилось, что часть взросления — это учиться слушать себя, а не только соответствовать чужим ожиданиям, — сказала Кристина, поправляя плед на коленях.
Она много размышляла в последнее время, смотрела лекции, читала статьи и старалась понять, как её собственные убеждения влияли на отношения с близкими. Особенно на наши. Это был непростой путь: учиться распознавать в себе установки, что любовь нужно заслужить, быть удобной, послушной, правильной.
— Часто думаю о тебе, — сказала она, устраиваясь напротив. — Раньше я видела в тебе не силу, а уязвимость. Думала, что ты просто привыкла всё терпеть. Только сейчас начинаю понимать, как много в тебе было щедрости. Как ты отдавала, не требуя.
Мы уже поднимали эти темы раньше, осторожно, словно пробуя воду. Кристина пыталась разобраться, откуда в ней столько холода и отстранённости. А я училась ставить границы, которые защищали ту хрупкую самооценку, что только начинала восстанавливаться.
— Хочу тебе кое-что сказать, — сказала я, решив, что пора делиться новостью. — Светлана Аркадьевна вчера звонила. Рак ушёл. Полная ремиссия.
Лицо Кристины озарилось такой искренней радостью, что я подумала — она заплачет.
— Мамочка, как же я рада! Это потрясающе! — сказала она.
— Спасибо. Пока не верится. После всего, что случилось, внутри всё ещё есть тревога, что вдруг что-то пойдёт не так.
— Не пойдёт, — уверенно сказала она. — Ты здорова. Ты свободна. Ты живёшь той жизнью, которую всегда заслуживала.
Простая фраза. Но от неё она значила многое.
Всю жизнь мне казалось, что я недостойна многого. Что стабильность, забота, внимание — не для меня. А теперь всё это у меня было. Спасибо Михаилу. И себе.
— Есть ещё кое-что... — сказала Кристина, сменив тон. — О бабушке.
Я напряглась. Мы редко касались этой темы. В последнее время Тамара Петровна звонила всё чаще — спрашивала о здоровье, пыталась выяснить, готова ли я к примирению.
— Ей сейчас нелегко, — продолжила Кристина. — Живёт одна, круг общения стал совсем узким. Говорит, что часто вспоминает то время, когда папа болел. Просила передать тебе вот это.
Кристина достала из сумки конверт с моим именем. Почерк был безошибочно Тамары Петровны.
— Она не просит прощения и не пытается манипулировать. Просто хочет, чтобы ты знала, как ей жаль.
Я взяла конверт, но не открыла.
— А ты как к этому относишься? — спросила я.
— Мне её жалко, — сказала она. — Но я понимаю, почему ты не хочешь её впускать обратно. Слишком много боли. Одиночество не стирает прошлого.
Это была взрослая реакция. Раньше Кристина просила бы простить. Теперь понимала — уважение к границам важнее мнимого мира.
— Может, когда-нибудь я прочту письмо, — сказала я, положив конверт на стол. — Но не сегодня. Сегодня — праздничный день.
Кристина кивнула:
— Что ты хочешь сделать?
Я задумалась. Год назад я бы выбрала то, что порадовало бы её. А теперь... теперь я училась слушать себя.
— Я хочу пройтись по пляжу босиком, почувствовать песок. Потом вернуться, заказать экзотическую еду и посмотреть старое кино.
— Прекрасно, — сказала она. И я знала: от чистого сердца.
Мы провели вечер на берегу — говорили о простом: фильмах, книгах, её работе. Без тяжести, без обид, просто спокойно. И когда небо окрасилось в розовое и золотое, я почувствовала: я — на своём месте. Больше не обязана спасать всех. Не должна тащить чужие эмоции. Я просто есть. И этого достаточно.