Аромат жареной курицы с чесноком смешивался с запахом свежего хлеба, наполняя уютную кухню ощущением идеального вечера. Юля, смахнув со лба прядь волос, помешивала соус. Она поймала на себе взгляд мужа. Максим, прислонившись к дверному косяку, улыбался. В его глазах читалось то самое спокойное счастье, ради которого все и затевалось.
— Ну как, шеф-повар, скоро готово? — пошутил он, подходя и обнимая ее сзади. — Я уже есть хочу как волк.
— Сейчас, сейчас. Надо только картошку в духовку на пять минут. Убери руки, горячо!
Она высвободилась из его объятий, делая вид, что сердится, но улыбка выдавала ее. Эта квартира, их общий островок, была ее гордостью. Она выбилась в ноль, работая днями и ночами, пока подруги развлекались. Свидетельство о собственности, лежавшее в сейфе, было для нее не просто бумажкой, а щитом, выкованным потом и бессонными ночами.
Раздавшийся звонок мобильного Максима разрезал идиллию. Он взглянул на экран и его улыбка стала немного натянутой.
— Мама... Алло? — он отошел к окну. — Да, мы дома... А что? Заедете? Сейчас?
Юля нахмурилась. Планов на визит свекрови не было. Людмила Петровна обычно предупреждала загодя.
— Ну... ладно, — Максим бросил на Юлю быстрый, виноватый взгляд. — Приезжайте. Как раз ужинаем.
Он положил трубку и вздохнул.
— Мама с Ириной заедут. Ненадолго. Хотят кое-что обсудить.
— Обсудить? Что такое срочное? — Юля выключила плиту, чувствуя, как по спине пробежала тревога. Визиты Людмилы Петровны редко бывали просто так, «на чай».
— Не знаю точно. Что-то насчет Ирины. С жильем опять проблемы, наверное.
Максим попытался обнять ее снова, но Юля отвернулась к плите. Через полчаса раздался звонок в дверь. На пороге стояли Людмила Петровна, облаченная в свое лучшее пальто, и ее дочь Ирина — с усталым видом и огромной сумкой, из которой выглядывал плюшевый заяц ее пятилетнего сына Степки. Сам Степа бегал по лестничной клетке.
— Ну, здравствуйте, хозяева! — голос свекрови звенел неестественной бодростью. — Пахнет у вас хорошо, прямо по-семейному.
Ужин начался напряженно. Ирина ковыряла вилкой в тарелке, жалуясь на высокие цены на аренду и непутевого бывшего мужа. Людмила Петровна кивала, бросая на Максима многозначительные взгляды. Юля молчала, чувствуя себя актрисой в чужом спектакле.
Когда чай был разлит, свекровь откашлялась, давая понять, что начинается главное.
— Вот, Максим, мы с Ириной в очень сложной ситуации оказались. Хозяин квартиры их выселяет, новую они найти не могут. А Степке в садик уже осенью. Без прописки, вернее, регистрации, его не возьмут. Очередь терять нельзя.
Максим потупил взгляд. Юля замерла, предчувствуя удар.
— Мы тут подумали, — Людмила Петровна сладко улыбнулась, — а что, если они временно пропишутся у вас? Ну, чисто формально! Чтобы садик получить. А жить они пока у меня. Вам-то что? Бумажка одна.
В кухне повисла гробовая тишина. Было слышно, как Степа шуршит фантиком в комнате. Юля смотрела на Максима, ожидая, что он скажет. Но он молчал, уставившись в свою чашку, будто в ней было написано решение всех проблем.
— Макс, — тихо, но настойчиво произнесла Ирина. — Ну помоги сестре. Куда нам с ребенком? На улице ночевать
Людмила Петровна вздохнула, приложив руку к сердцу.
— Да, сынок, я уже сил не имею переживать. Одни нервы. Вы же в большой квартире, вам не трудно. Вы же семья.
Это слово «семья» прозвучало как приговор. Юля увидела, как сжались пальцы Максима. Он медленно поднял на нее глаза — в них было мольба и желание избежать скандала. В этот момент Юля все поняла. Поняла, что он не станет на ее защиту. Что его семья — это они, а не она.
Она отпила глоток воды, поставила стакан со звонким стуком и посмотрела прямо на свекровь. Голос ее был тихим, но стальным, и каждое слово падало как камень.
— Я квартиру свою купила до ещё до брака и прописывать твою родню в ней не собираюсь.
Ирина ахнула. Лицо Людмилы Петровны изменилось мгновенно, исчезла вся слащавая маска, осталась только холодная ярость. Она повернулась к сыну.
— Ну что ж, Максим, ясно. Твой выбор. Ты слышишь, как с твоей семьей разговаривают? В трудную минуту отказывают?
Максим побледнел. Он смотрел то на мать, то на жену, словно загнанный зверь. Степа, привлеченный тишиной, заглянул на кухню.
— Мам, а когда мы домой?
Но никто ему не ответил. Ужин был окончен. Война — объявлена.
Грохот захлопнувшейся входной двери отозвался в тишине квартиры, словно выстрел. Юля стояла посреди кухни, не в силах пошевелиться. В воздухе все еще витал запах ужина, но теперь он был горьким и противным. Взгляд упал на стул, где только что сидела Людмила Петровна. Казалось, от нее остался след — ядовитый и невидимый.
Она медленно подошла к столу и начала механически собирать грязную посуду. Руки дрожали. Из комнаты доносилось сопение Степы — он уснул, так и не дождавшись ответа. Ирина, бледная как полотно, пробормотала что-то вроде «ну я пошла» и, забрав ребенка, почти выбежала из квартиры, не глядя ни на кого.
Максим неподвижно сидел на своем месте, уставившись в пустоту. Его молчание было хуже крика.
Юля поставила тарелки в раковину с таким грохотом, что Максим вздрогнул.
— Ну? — тихо спросила она, не поворачиваясь к нему. — Молчишь? Или тебе нечего сказать?
Он поднял на нее глаза. В них бушевала буря — злость, стыд, растерянность.
— Что сказать, Юля? Что я должен был сказать? Ты слышала, в какой ситуации они? Ребенок, садик! Ты могла бы просто промолчать, а мы бы потом спокойно все обсудили!
— Спокойно? — она резко обернулась. Голос срывался, но она сдерживала его из последних сил. — Ты видел их глаза? Это была не просьба, Максим! Это был ультиматум! И ты... ты сидел и молчал, как будто это тебя не касается!
— Касается! — он вскочил, стукнув ладонью по столу. — Это моя сестра! Мой племянник! А ты устроила спектакль с порога! «Моя квартира, я не собираюсь»! Ты могла бы быть помягче!
— Мягче? Чтобы они подумали, что есть шанс? Чтобы они начали давить еще сильнее? Нет, уж спасибо. Я сразу дала понять, где проходит граница.
— Граница? Какая еще граница? Мы же одна семья! — его лицо исказилось от искреннего непонимания.
Вот оно. Главное слово. То самое, которым его мать прикрывала любые поползновения.
— Семья? — Юля горько рассмеялась. — А семья — это когда можно прийти и потребовать чужое? Без спроса? Без уважения? Для тебя семья — это только твои кровные, да? А я кто? Я тоже семья? Или я просто владелица квартиры, в которой ты сейчас живешь?
— Не говори ерунды! — он отмахнулся, но в его глазах мелькнула тень сомнения.
— Это не ерунда! Ты сейчас сделал выбор, Максим. Ты молчал, когда твоя мать предъявляла права на мое жилье. Ты сейчас оправдываешь их наглость и обвиняешь меня! Где ты был, когда я сутками работала, чтобы купить эти стены? Где была твоя семья, чтобы помочь? А теперь пришла пора делить?
Она подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза.
— Ты хоть понимаешь, что такое прописка? Это не бумажка для садика! Это право на проживание! Понимаешь? Если я пропишу твою сестру, даже «временно», выгнать ее будет практически невозможно. Особенно с ребенком! Через месяц она с вещами появится на пороге со словами «а куда нам идти?», а через полгода ты будешь вызывать полицию, чтобы выдворить из моей квартиры свою же сестру с твоим племянником! Ты готов к этому? Готов к таким скандалам? Готов выставлять их на улицу?
Максим отступил на шаг. Ему в голову явно не приходили такие мрачные перспективы. Он жил сиюминутными категориями: «надо помочь», «неудобно», «мама расстроится».
— Ты... ты преувеличиваешь. Ирина не такая...
— Не такая? — перебила Юля. — Два раза развелась, оставив за собой долги по коммуналке? Перекладывала ответственность на других всю жизнь? Ты веришь, что она просто «временно» пропишется и уйдет? Ты веришь в эту сказку?
Он не нашел что ответить. Его плечи опустились. В комнате снова повисла тишина, на этот раз тяжелая, гнетущая. Было слышно, как за стеной включили телевизор.
— Я не могу бросить их в беде, — глухо произнес он. — Это моя мать. Моя сестра.
— А я? — голос Юли дрогнул. Впервые за весь вечер в нем послышалась не злость, а боль. — Твоя жена? Ты бросаешь меня. Ты бросаешь нас. Ты позволяешь им топтать мое личное пространство, мой дом, который я построила для нас, а не для твоей ненасытной родни!
Она отвернулась, чтобы он не увидел навернувшихся слез. Смотрела в темное окно, за которым отражалась их сломанная вечерняя идиллия.
Максим тяжело дышал. Казалось, он пытался что-то сказать, найти нужные слова, но они не шли.
— Мне нужно... подышать, — выдохнул он наконец.
— Иди, — не оборачиваясь, сказала Юля. — Иди. Подыши.
Она слышала, как он прошел в прихожую, как шумно натянул куртку. Прозвучал щелчок замка.
Дверь закрылась. Юля осталась одна в тишине, среди грязной посуды и недоеденного ужина. Она медленно опустилась на стул и закрыла лицо руками. Первая битва была выиграна. Но война только начиналась. И самое страшное было то, что в этой войне ее главный союзник — муж — только что перешел на сторону противника.
Три дня в квартире стояла звенящая тишина. Максим не возвращался. Не звонил. Юля металась между гневом и отчаянием. Она мыла полы, перекладывала вещи, пытаясь заглушить внутренний вой, но везде ему сопутствовало его молчание. Одиночество, которого она так боялась до замужества, вернулось, но теперь оно было в тысячу раз горше — потому что было добровольным решением другого человека.
На четвертый день пришло первое сообщение. Не от Максима. От его сестры, Ирины.
«Юль, привет. Я все понимаю, ты злишься. Но скажи мне, как быть? Мне некуда вести ребенка. Может, ты просто посоветуешь? Я в отчаянии».
Юля сжала телефон так, что пальцы побелели. Такое наигранное смирение, эта игра в слабую и несчастную — все это было частью сценария, написанного Людмилой Петровной. Она не ответила. Удалила сообщение.
Но на следующий день война перешла на новую территорию. Позвонила ее подруга Катя, с которой они дружили со школы.
— Юль, ты чего там с родней мужа на ножах? — сразу спросила Катя, без предисловий.
— В каком смысле?
— Да мне тут твоя свояченица, Ирина, в личку написала. Мол, такая я бедная-несчастная, с ребенком на руках, а невестка жадина, в квартире одной живет, а нам помочь не хочет. Спрашивает, не знаю ли я кого, кто бы комнату сдал за копейки. Такое впечатление, что ты их из дома выгнала.
По щекам Юли разлился жар. Так вот оно что. Началась осада. Они решили действовать через окружение, вызывая жалость и формируя образ стервы-невестки.
— Кать, все не так, — Юля попыталась говорить спокойно, но голос подвел. — Они хотят, чтобы я прописала их у себя в квартире. Постоянно. А я отказалась.
— Ну, я так и поняла, что там что-то нечисто, — вздохнула Катя. — Будь осторожна. Такие «тихие» обычно самые опасные.
После звонка Кати Юля почувствовала себя грязной. Ее личная жизнь, ее принципы выносились на обсуждение чужим людям. Это было унизительно.
В этот же вечер раздался звонок, который она боялась больше всего. Свекровь. Юля глубоко вдохнула и взяла трубку.
— Юленька, — голос Людмилы Петровны был неестественно мягким, бархатным. — Дочка, мы с тобой поговорить должны. По-хорошему.
— Говорите, я слушаю.
— Я все обдумала. Может, я и погорячилась. Но пойми и ты меня — мать. Я смотрю на своего ребенка, на Ирину, и сердце кровью обливается. Она ведь одна с малышом. А вы с Максимом — крепкая семья, у вас все есть. Разве нельзя проявить просто человеческое сострадание? Войти в положение? Мы же не враги друг другу.
Юля слушала этот сладкий, ядовитый голос и понимала: это новая тактика. Давление на жалость. Игра в раскаявшуюся свекровь.
— Людмила Петровна, мое решение окончательное. Я не буду никого прописывать. Это мой дом, и я имею право на его неприкосновенность.
Бархатный тон мгновенно исчез.
— Дом, дом! — зашипела она в трубку. — А семья? А что такое семья для тебя? Пустой звук? Ты вообще способна на какие-то чувства? Ты моего сына довела до ручки, он тут ни есть, ни спать не может! Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься! Я думала, ты в нашу семью придешь, а ты ее разваливаешь!
Юля молча положила трубку. Руки снова дрожали. Она зашла в социальные сети и не удержалась, заглянула на страницу Ирины. Там, как она и предполагала, был новый пост. Фотография спящего Степы, и подпись: «Самые страшные ночи — когда не знаешь, где будет спать твой ребенок завтра. Хорошо тем, у кого есть своя крепость. А мы держимся как можем. #семьяэтовсе #мамаодиночка #жизньсложная».
Комментарии друзей Ирины были предсказуемы: «Держись!», «Как же так, родственники не помогают?», «Какие же люди бывают жестокими...».
Юля отбросила телефон. Она сидела в своей «крепости» и чувствовала себя осажденной. Со всех сторон на нее давили — ложью, манипуляциями, давлением на самые больные места. И самое ужасное, что человека, который должен был быть ее щитом, не было рядом. Он был там, по ту сторону баррикад.
Поздно ночью она не выдержала и первая написала Максиму. Коротко: «Когда ты вернешься? Надо поговорить».
Ответ пришел почти мгновенно, сухой и бездушный: «Мне тут тоже надо кое-что обсудить. Перевел Ирине денег на съем жилья. На первое время. Не вздумай устраивать сцен».
Юля прочитала эти строки несколько раз. Он не просто молчал. Он уже действовал. Действовал против нее, против их общего бюджета. Он переводил деньги, которые, возможно, они откладывали на отпуск или на будущее. И делал это с вызовом: «Не вздумай устраивать сцен».
Она не стала отвечать. Просто выключила свет и легла в их общую кровать, на край. Тишина в квартире снова сгустилась, но теперь она была наполнена новым, горьким осознанием. Это была не просто ссора. Это было предательство. И война только начиналась.
Утро началось с тяжелого осознания. Сообщение Максима о переводе денег висело в телефоне черной меткой. Это был не просто поступок. Это был четкий сигнал: «Я на их стороне, и наши общие деньги — это не твое дело». Юля чувствовала себя не просто преданной. Она чувствова себя ограбленной. Не в денежном смысле, а в моральном. У нее украли ощущение партнерства, общего будущего.
Целый день она ходила по квартире, как неприкаянная. Мысли путались, сердце сжималось от обиды. Она пыталась представить, как будет выглядеть разговор с Максимом, когда он вернется. Но все сценарии заканчивались скандалом. Она понимала, что одной, на одних эмоциях, ей не справиться. Ей нужен был не союзник, ей нужен был щит. Щит из фактов и закона.
На следующий день, отпросившись с работы пораньше, Юля сидела в приемной юридической консультации. Стучало сердце. Она разглядывала строгие лица на дипломах на стене и понимала, что сейчас ее страхи обретут реальную форму.
Молодая женщина-юрист, представившаяся Анастасией Сергеевной, пригласила ее в кабинет. Она была спокойна и внимательна.
— Расскажите, чем я могу вам помочь? — спросила она, глядя на Юлю умными, проницательными глазами.
И Юля рассказала. Все, с самого начала. Про квартиру, купленную до брака. Про ужин. Про требование свекрови. Про уход мужа. Про сообщение о переводе денег. Говорила она сбивчиво, временами срываясь на нервную дрожь в голосе.
Анастасия Сергеевна слушала молча, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда Юля закончила, в кабинете наступила тишина.
— Я понимаю ваше состояние, — мягко сказала юрист. — Ситуация, к сожалению, не уникальная. Давайте разберемся с юридической стороны, чтобы вы понимали свои права и риски.
Она взяла чистый лист бумаги.
— Первое и главное. Квартира приобретена вами до брака. Это ваша единоличная собственность. Муж не имеет на нее никаких прав, даже если вы прописаны там вместе. Соответственно, распоряжаться ей — решать, кого прописывать, а кого нет — можете только вы.
Юля кивнула, чувствуя, как камень с души немного сдвигается.
— Теперь о прописке, или, правильнее сказать, регистрации. Ваши опасения абсолютно верны. Зарегистрировать человека, даже без права на жилплощадь, достаточно просто. А вот снять его с регистрации против его воли — крайне сложная процедура, почти всегда через суд.
Юрист посмотрела на Юлю прямо.
— Представьте. Вы прописываете сестру мужа «временно». Через месяц она с ребенком и вещами появляется на вашем пороге. Вы не можете ее не впустить — она имеет право проживать по месту регистрации. Вызываете полицию? Полиция разводит руками: «Это гражданско-правовой спор, решайте в суде». А суд… Суд всегда стоит на защите прав несовершеннолетних. Если у матери с ребенком нет другого жилья, суд с огромной вероятностью откажет в их выписке «в никуда». Вы можете годами жить с непрошенными соседями, тратя нервы и деньги на суды.
Юля слушала, и по телу разливался ледяной холод. Она интуитивно чувствовала подвох, но чтобы все было настолько серьезно…
— Но… они же говорят, что будут жить у матери, — слабо возразила она.
— Говорить они могут что угодно. А вот доказать, что у них есть другое пригодное для жизни жилье, будет вашей задачей в суде. И это очень трудно. Факт регистрации — это главный козырь в их руках.
Анастасия Сергеевна отложила ручку.
— Есть, конечно, варианты. Можно попытаться оспорить регистрацию, если докажите, что она фиктивная. Но это еще более сложный и долгий процесс. Самый верный способ сохранить свое жилье — никого не регистрировать. Точка.
Она протянула Юле несколько распечатанных листов — выдержки из законов, разъяснения.
— Вот, почитайте. Все четко прописано. Ваша квартира — это ваша крепость. Не раздавайте ключи от нее кому попало, под давлением или из чувства ложной жалости. Последствия могут быть необратимыми.
Юля взяла листы дрожащими пальцами. Слова юриста звучали как приговор. Приговор ее доверию. Она с ужасом представила, что могло бы случиться, если бы она дрогнула, поддалась на уговоры.
— Спасибо вам, — тихо сказала она, вставая. — Большое спасибо.
— Держитесь, — сказала юрист на прощание. — И помните, закон на вашей стороне.
Выйдя на улицу, Юля вдохнула полной грудью холодный воздух. Она не чувствовала облегчения. Она чувствовала тяжелую, свинцовую уверенность. Теперь она знала правду. Не бытовую, не эмоциональную, а суровую правду закона.
Они знали. Людмила Петровна и Ирина прекрасно понимали, на что шли. Это не была просьба о помощи. Это был продуманный план захвата. Под видом семьи, под маской беды они хотели отнять у нее самое главное — ее дом, ее безопасность, ее право распоряжаться своей жизнью.
Она шла по улице, сжимая в руке папку с документами. Теперь это была не просто бумага. Это было оружие. И она была готова его применить.
Папка с юридическими консультациями лежала на кухонном столе, как обвинительное заключение. Каждый раз, проходя мимо, Юля бросала на нее взгляд. Эти листы стали материальным подтверждением ее правоты и чудовищности того, что затевали против нее самые близкие, казалось бы, люди.
Прошла неделя с момента визита к юристу. Нервы были натянуты как струна. Максим не появлялся и не звонил. Давление извне тоже на время прекратилось. Эта тишина была обманчивой, как затишье перед бурей. Юля чувствовала это кожей.
И буря пришла. В пятницу вечером раздался звонок в дверь. Сердце Юли екнуло. Она подошла к глазку и увидела его. Максим. Стоял с опущенной головой, в той же куртке, в которой ушел.
Она медленно открыла дверь. Он вошел, не глядя на нее, прошел на кухню и сел на свой привычный стул. Он выглядел уставшим, помятым.
— Я пришел поговорить, — глухо произнес он.
— Я тоже, — сказала Юля, оставаясь стоять. Она оперлась о стол рядом с папкой.
Он тяжело вздохнул и начал говорить, глядя в пол.
— Мама звонила. Говорит, что ты вообще не выходишь на связь. Что они с Ирой нашли вариант — временную регистрацию только для Степки. Чисто для садика. Он же ребенок, Юля. При чем тут он? Мы можем помочь, не ущемляя себя.
Юля слушала и не верила своим ушам. Неужели он всерьез думал, что она поверит в эту уловку? После всего?
— Максим, — прервала она его, и голос ее прозвучал непривычно твердо. — Ты хоть слово из того, что я говорила, услышал? Или ты просто передаешь мне указания твоей матери?
Он поднял на нее глаза. В них была не злость, а какая-то усталая покорность.
— Не надо так. Это не указания. Это поиск компромисса. Я же пытаюсь найти выход!
— Выход? — Юля взяла со стола папку и швырнула ее перед ним. — Вот твой выход! Почитай! Я была у юриста. Я теперь точно знаю, что такое «временная регистрация для садика»!
Максим с недоумением посмотрел на бумаги.
— Что это?
— Это закон. Тот самый, которым твоя мать и сестра хотели воспользоваться, чтобы поселиться здесь навсегда. Выписать ребенка, прописанного в квартире, практически невозможно. Суд всегда на его стороне. Понимаешь? Это ловушка. И они это знали.
Он молча листал распечатки. Лицо его постепенно мрачнело.
— Ты что, думаешь, они такие коварные? — наконец выдавил он.
— Я не думаю, я знаю! — голос Юли сорвался. — Они не глупые люди! Они понимали, на что шли! Это был не порыв помочь, это был план захвата! А ты… ты был их главным козырем. Ты должен был меня сломать.
Он отодвинул от себя папку, словно она была чем-то заразным.
— Хватит нести этот бред! Мама просто хочет помочь Ире! Ты все усложняешь!
В этот момент в Юле что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Она увидела, что он не просто слаб. Он слеп. Он отказывался видеть правду, потому что она была слишком неудобной, слишком страшной.
Она выпрямилась и посмотрела на него прямо. Взгляд ее стал холодным и четким.
— Хорошо. Не веришь мне — твое право. Но выбор теперь за тобой. И он очень простой.
Она сделала паузу, давая словам улечься.
— Или твоя семья — твоя мать и сестра — раз и навсегда оставляют в покое мою квартиру. Никаких пропиcок, ни временных, ни постоянных, ни для кого. Ты даешь мне твердое слово, что эта тема закрыта. И мы начинаем все заново, с чистого листа, но с одним условием — твоя родня не лезет в нашу жизнь.
Максим смотрел на нее, широко раскрыв глаза.
— Или… — продолжала Юля, — или ты сейчас собираешь свои вещи и идешь жить к ним. К своей настоящей семье, как ты ее называешь. И помогаешь им всем, чем хочешь. Но делаешь это оттуда. Не из моего дома.
Он вскочил со стула.
— Ты что, выгоняешь меня?
— Я не выгоняю. Я предлагаю тебе выбор. Я больше не могу жить в осаде. Я больше не могу делить мужа с его матерью. Решай. Прямо сейчас.
Она стояла неподвижно, ожидая. В квартире повисла тишина, более громкая, чем любой крик. Максим метался по кухне, как раненый зверь в клетке. На его лице боролись обида, злость, растерянность и страх.
— Ты не оставляешь мне выбора! — выкрикнул он наконец.
— Наоборот. Я впервые даю его тебе. Раньше его не было. Были только указания твоей матери.
Он резко повернулся и вышел из кухни. Юля слышала, как он ходит по спальне, как открывает и закрывает шкаф. Сердце ее бешено колотилось, но в душе было странное, леденящее спокойствие. Путь назад был отрезан.
Через несколько минут он вышел в прихожую с рюкзаком, набитым вещами. Он не смотрел на нее.
— Мама была права насчет тебя, — бросил он, уже открывая дверь.
— А я, похоже, была права насчет них, — тихо ответила Юля.
Дверь закрылась. На этот раз она поняла — он не вернется. По крайней мере, не тем человеком, который ушел тогда. Война вступила в новую, решающую фазу. И она осталась одна в своей крепости. Но теперь она была готова к обороне.
Одиночество после ухода Максима было особенным. Не пустым, а тяжелым, как свинцовый плащ. Юля жила в состоянии постоянной тревоги. Каждый звонок в дверь заставлял ее вздрагивать. Она ждала подвоха, чувствуя его приближение.
Подвох пришел под маской примирения.
В среду днем раздался телефонный звонок. На экране горело имя «Свекровь». Юля сжала аппарат в руке, готовая положить трубку. Но что-то заставило ее ответить.
— Юлечка, доченька, — голос Людмилы Петровны звучал непривычно тихо, устало. — Я звоню тебе не ссориться. Хочу извиниться.
Юля молчала, не веря ни одному слову.
— Я была неправа, — продолжала свекровь. — Погорячилась. Возможно, ты права, что нужно уважать твое пространство. Давай помиримся. Как взрослые люди. Встретимся, поговорим за жизнь, без этих разговоров о прописках. Я понимаю, что испортила отношения с тобой.
Юля чувствовала ловушку, но не могла разглядеть ее очертаний. Отказаться от встречи означало бы дать им новый козырь — «она и слушать нас не хочет!».
— Хорошо, — осторожно сказала Юля. — Где встретимся?
— Давай в том кафе около твоего дома. В шесть вечера. Тихо, спокойно посидим.
Согласившись, Юля положила трубку с тревожным чувством. Все было слишком гладко. Слишком неестественно.
Вечером она заперла квартиру и вышла. По пути в кафе она постоянно оглядывалась, чувствуя себя параноиком. Людмила Петровна уже ждала ее за столиком в углу. На ней не было привычной маски властности. Она казалась постаревшей и беззащитной.
Разговор был странным. Свекровь говорила о погоде, о здоровье, о том, как тяжело ей одной. Ни слова о Максиме, ни слова об Ирине. Она пила чай и смотрела на Юлю печальными глазами. Юля отвечала односложно, ожидая подвоха.
Через час Людмила Петровна посмотрела на часы.
— Ой, мне уже пора. Спасибо, что пришла, Юлечка. Я надеюсь, мы сможем все наладить.
Она ушла, оставив Юлю в полном недоумении. Что это было? И правда попытка примирения?
Вернувшись домой, Юля первым делом проверила, все ли в порядке. Квартира стояла нетронутой. Ничего не пропало. Она вздохнула с облегчением, чувствуя себя дурочкой за свои подозрения.
На следующее утро, собираясь на работу, она решила заглянуть в свой небольшой сейф, где хранились важные документы. Открыла его… и замерла.
Папки лежали не так, как обычно. Она всегда клала свидетельство о регистрации права на квартиру поверх остальных документов. Сейчас его наверху не было.
Сердце бешено заколотилось. Она лихорадочно перебрала все бумаги. Свидетельства о рождении, паспорта, документы на машину — все на месте. Не хватало только одного — того самого, розового, ламинированного листа, который подтверждал ее право на эту квартиру.
Холодная волна страха накатила на нее. Она опустилась на пол, не в силах стоять. В ушах стоял звон. Значит, так. Вот он, подвох.
Она вспомнила вчерашнюю встречу. Спокойный разговор. Уход свекрови ровно через час. Этого времени было достаточно.
Она подняла голову и оглядела прихожую. Взгляд упал на связку ключей, висевшую на крючке. Ключ от этой квартиры был и у Максима. А у Максима, который сейчас жил у матери, ключ могла взять Ирина. Под предлогом забрать какие-то его вещи. Пока Людмила Петровна отвлекала ее разговором о жизни, Ирина могла спокойно войти и обыскать квартиру.
Юля вскочила, схватила телефон дрожащими руками. Она набрала номер Максима. Трубку взяли не сразу.
— Алло? — его голос был сонным.
— Твоя мать… твоя сестра… — Юля с трудом выговаривала слова, задыхаясь от ярости и ужаса. — Они украли мое свидетельство на квартиру! Немедленно верни! Слышишь? Немедленно! Иначе я звоню в полицию! Прямо сейчас!
В трубке повисла тишина. Затем послышался испуганный, растерянный голос Максима.
— Юля, успокойся! О чем ты? Какое свидетельство?
— Не притворяйся идиотом! Они были в моей квартире, пока твоя мать водила меня по кафе! Они украли документ! Верни его! Или через десять минут я звонку 02!
Она бросила трубку, не слушая его оправданий. Руки тряслись так, что она с трудом удерживала телефон. Они перешли все границы. Теперь это было не просто семейное выяснение отношений. Это было преступление.
Телефон зазвонал почти сразу, разрываясь от настойчивых гудков. Юля посмотрела на экран — «Максим». Она не стала брать трубку. Пусть помучается. Пусть почувствует ту панику, которую она испытывала последние недели. Она стояла посреди гостиной, и вся ее натура восставала против того, что сейчас придется сделать. Позвонить. Номер 102. Сказать: «Здравствуйте, я хочу сообщить о краже».
Мысль о полиции, о милиции, как она с детства привыкла говорить, всегда вызывала у нее смутную тревогу. Это было что-то далекое, карающее, не связанное с ее миром. А теперь ее мир рухнул, и в щели пролезло это.
Звонок прекратился, и почти сразу же пришло сообщение: «Юля, не делай глупостей! Я сейчас же звоню маме! Они ничего не брали!»
Она сжала зубы. «Не брали». А документ испарился сам по себе? Она подошла к сейфу снова, еще раз перетряхнула все бумаги. Нет. Однозначно нет. Пустое место на привычном месте розового свидетельства кричало о предательстве.
Нервы сдали. Она больше не могла ждать. Она набрала номер. Два гудка.
— Дежурная часть, — произнес спокойный мужской голос.
У Юли перехватило дыхание. Она сглотнула ком в горле.
— Здравствуйте… Я… я хочу сообщить о краже. У меня из квартиры пропал важный документ.
— Ваши фамилия, имя, отчество? Адрес?
Она назвала, стараясь говорить четко.
— Что именно пропало?
— Свидетельство о государственной регистрации права на квартиру.
— Когда вы обнаружили пропажу?
— Сегодня утром. Вчера вечером его еще было на месте.
— У вас есть предположения, кто мог это сделать? Может, у вас есть доступ посторонним лицам? — голос дежурного был ровным, без эмоций.
— Да… то есть нет… У меня есть подозрения. Это родственники мужа. У них был ключ от квартиры. Вчера… вчера меня намеренно отвели из дома, а тем временем, я уверена, кто-то из них проник сюда и взял документ.
В трубке послышался легкий вздох.
— Гражданка, это серьезное заявление. Вы понимаете, что обвиняете родственников в уголовном преступлении?
— Я понимаю. Но это не просто родственники! Они давно давят на меня, требуют прописать их в этой квартире! Они хотят завладеть жильем! Это была их цель!
— Хорошо, — голос стал чуть более внимательным. — Мы направим к вам наряд. Ждите.
Положив трубку, Юля опустилась на диван. Руки дрожали. Теперь пути назад не было. Она подняла настоящую войну.
Минут через пятнадцать раздался звонок в домофон. Потом — в дверь. Два участковых в форме. Молодой и постарше. Они вошли, вежливо поздоровались.
— Вы звонили о краже документа?
Юля снова повторила свою историю. Она показала им сейф, рассказала про свекровь, про встречу в кафе, про ключ у Максима. Старший участный, представившийся Николаем Петровичем, внимательно слушал, делая пометки в блокноте.
— С мужем в разводе? — уточнил он.
— Нет… мы в ссоре. Он сейчас живет у матери.
— И вы считаете, что он или его родственники могли это сделать, чтобы оказать на вас давление?
— Да! Именно так!
Николай Петрович кивнул, но в его глазах читалась привычная усталость от подобных «семейных разборок».
— Понимаете, гражданка, — сказал он, закрывая блокнот. — Факт кражи доказать будет сложно. Нет свидетелей, нет записей с камер. Это ваше слово против их слова. Если они, конечно, не признаются сами.
— Но документ-то пропал! — воскликнула Юля, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
— Документ можно восстановить через Росреестр. А вот что касается обвинений… Я советую вам для начала поговорить с ними. Возможно, это недоразумение. Часто бывает, что документы просто, кладут не туда.
В этот момент в дверь постучали. Резко, настойчиво. Юля вздрогнула. Участковые переглянулись.
— Откройте, пожалуйста.
В дверях стоял Максим. Бледный, с растрепанными волосами. Увидев полицейских, он остолбенел.
— Юля… что ты наделала? — прошептал он.
— А вы кто? — строго спросил Николай Петрович.
— Я… я ее муж.
Старший участный кивнул.
— Хорошо, что пришли. Ваша жена заявила о краже важного документа. Она считает, что его взяли ваши родственники. Вы что-нибудь знаете об этом?
Максим посмотрел на Юлю. В его глазах был ужас, стыд и злость.
— Это… это полное безумие! Мама позвонила, сказала, что Юля угрожает полицией! Я не мог поверить! Как ты могла? На свою же семью!
— Это не семья! — крикнула Юля, вскакивая. — Семья так не поступает! Где мое свидетельство?
— Я не знаю о каком свидетельстве! Мама сказала, что это недоразумение! Что ты все выдумала!
Николай Петрович поднял руку, призывая к тишине.
— Гражданин, ваша мать утверждает, что это недоразумение. А что на этот счет скажете вы? Можете ли вы поручиться, что ваши родственники не брали документ?
Максим замялся. Он опустил глаза.
— Я… я не знаю. Но они не могли… они бы не стали…
— Видите? — горько сказала Юля участковому. — Он даже не может сказать точно. Он их покрывает.
Николай Петрович вздохнул.
— Хорошо. Заявление мы приняли. Будем проводить проверку. Но я еще раз советую вам урегулировать этот вопрос мирно. Восстановите документ. И решите ваши семейные проблемы без привлечения полиции.
Он протянул Юле талон-уведомление о принятии заявления.
Когда полицейские ушли, в квартире остались они вдвоем. Максим стоял, прислонившись к стене, словно не в силах держаться на ногах.
— Ты действительно позвонила в полицию на мою мать, — произнес он неверяще. Это был не вопрос, а констатация краха.
— А твоя мать действительно украла у меня документы, — ответила Юля, и в голосе ее не было ни капли сомнения.
Они стояли по разные стороны баррикады, которую уже нельзя было разрушить.
Тишина, наступившая после ухода полиции, была оглушительной. Максим стоял у стены, его лицо было серым, безжизненным. Он смотрел на Юлю, но не видел ее. Он видел крах всего, что составляло его мир.
— Ты довела до этого, — его голос был хриплым шепотом. — До полиции… Ты унизила мою мать.
Юля не ответила. Она была пуста. Все эмоции выгорели дотла, осталась только усталость и та самая свинцовая уверенность, которую ей дала встреча с юристом.
Ее телефон завибрировал. Незнакомый номер. Она машинально ответила.
— Алло?
— Юлия? Это Людмила Петровна. — Голос свекрови дрожал, но не от страха, а от ярости. — Поздравляю. Ты добилась своего. Ты выставила нас преступниками. Документ я, может быть, и брала. Взяла посмотреть, чтобы копию сделать для дела о субсидии! А ты сразу в полицию! Какая же ты жестокая женщина!
Юля слушала этот поток лжи, и у нее даже не было сил возмущаться.
— Где мое свидетельство? — спросила она ровным, холодным тоном.
— Я его тебе верну! Сегодня же! Через Максима! Только заберешь заявление из полиции!
— Вы ничего не диктуете, Людмила Петровна. Вернете мой документ. Чистым, без повреждений. Сегодня. Иначе заявление останется, и я буду требовать возбуждения уголовного дела. По факту кражи. Вы же все знаете о законах, не так ли?
Она положила трубку. Максим смотрел на нее с новым, странным выражением — в нем было отвращение и впервые проблеск страха перед ней.
— Ты слышала? Она просто хотела копию сделать! — попытался он вступиться.
— Не надо, Максим, — Юля устало провела рукой по лицу. — Хватит. Просто замолчи. Я не верю ни тебе, ни ей. Ни одному слову. Я устала.
Она прошла на кухню, села на стул и закрыла глаза. Она слышала, как он ходит по квартире, как бормочет что-то себе под нос. Через час раздался звонок в дверь. Курьерская служба. Маленький конверт. Юля вскрыла его. Внутри лежало ее розовое свидетельство. Целое и невредимое.
Она держала его в руках и не чувствовала радости. Это была не победа. Это было перемирие, купленное ценой полного разрушения.
Вечером они сидели в гостиной. Молча. Баррикада между ними выросла до размеры целой вселенной.
— Что теперь? — наконец спросил Максим, не глядя на нее.
Юля смотрела в темное окно. В нем отражалась их бледные, изможденные лица.
— Теперь ничего, Максим. Война закончена. Я отстояла то, что мне принадлежит. Но я не знаю, осталось ли что-то еще.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — его голос сорвался.
— Я не знаю. Я не знаю, смогу ли я тебе когда-нибудь снова доверять. Смогу ли забыть, что в трудную минуту ты был не со мной, а против меня.
Она повернулась к нему. Впервые за весь вечер посмотрела прямо в глаза.
— Начни с малого. Позвони своей матери и скажи, что она больше никогда не переступит порог этого дома. Что ее вмешательству в нашу жизнь пришел конец. Сделай это. Прямо сейчас. И тогда… тогда, возможно, у нас будет шанс. Очень маленький. Но для начала мне нужно услышать это от тебя. Не для нее. Для меня.
Максим опустил голову. Он сидел, сгорбившись, долгое время. Потом медленно поднялся, взял телефон и вышел на балкон. Юля видела его силуэт за матовым стеклом. Он говорил. Не кричал, а говорил долго и монотонно.
Когда он вернулся, он был похож на человека, прошедшего через тяжелую болезнь.
— Все, — односложно сказал он. — Я сказал.
Он не стал рассказывать подробностей. Юля не стала спрашивать. Это был его крест, и он должен был его нести.
— Я пойду спать, — сказала она, поднимаясь. — Ты остаешься?
Он кивнул, не в силах вымолвить слова.
Юля легла на свою половину кровати. Спальня была наполнена призраками их прежней жизни. Она не чувствовала облегчения. Только горький осадок и бесконечную усталость.
Он так и не лег рядом. Она слышала, как он всю ночь ходит по гостиной.
Под утро Юля встала и подошла к окну. Рассвет только занимался, окрашивая небо в грязно-розовый цвет. Она смотрела на просыпающийся город, на огни в окнах других домов, где кипели свои драмы, свои радости и свои войны.
Она отстояла свою крепость. Стены устояли. Но цена оказалась слишком высокой. Теперь предстояло самое сложное — разбирать завалы и понимать, можно ли что-то построить на выжженной земле. И хватит ли у нее на это сил.