Елена всегда считала себя человеком, крепко стоящим на ногах. Профессия стюардессы научила её собранности и умению улыбаться даже тогда, когда на душе скребли кошки, а многолетняя жизнь с мужем-лётчиком Всеволодом — терпению и умению ждать. Их дом был полной чашей: взрослые дети, звонкий смех внуков по выходным, уютная квартира с видом на засыпающий город и любимая дача, где каждый кустик был посажен её руками. Жизнь текла размеренно и предсказуемо, как полёт авиалайнера в ясную погоду. Но однажды случилась зона турбулентности, которая грозила разрушить всё, что она так старательно выстраивала десятилетиями.
Мамы не стало полгода назад. Елена до сих пор не могла привыкнуть к этой пустоте. Квартира матери, пропахшая валокордином и старыми книгами, стояла тихая и печальная, дожидаясь, когда у дочери дойдут руки разобрать вещи. И вот этот день настал. Вооружившись коробками и мусорными мешками, Елена приступила к печальной ревизии прошлого.
Она перебирала старые фотографии, письма, выцветшие открытки, и сердце щемило от нахлынувших воспоминаний. Вот мама, молодая и смеющаяся, держит её, совсем кроху, на руках. Вот они вместе на даче сажают первую яблоню. Вот её выпускной, и мама смахивает слезу... В антресолях, в старом чемодане с пожелтевшими от времени ремнями, она наткнулась на плотную картонную папку с надписью «Документы».
Внутри лежали мамины аттестаты, дипломы, трудовая книжка и… ещё одно свидетельство о рождении. Гербовая бумага, фиолетовые чернила, выведенные каллиграфическим почерком. Елена взяла его в руки, машинально пробежав глазами по строчкам. Дата рождения совпадала с её собственной. Место рождения — тоже. Но имя… Имя было чужое. Надежда. И фамилия. И отчество. А в графе «Родители» стояли совершенно незнакомые люди: Потапов Иван Петрович и Потапова Анна Сергеевна.
Елена несколько раз перечитала документ, но буквы не менялись. Холодная испарина выступила на лбу. Что это? Ошибка? Чьё это свидетельство? Может, у мамы была сестра-близнец, о которой она никогда не рассказывала? Но это было бы слишком похоже на дешёвый сериал. Она достала своё собственное свидетельство, которое всегда хранила дома. Та же дата, тот же роддом. Но имя — Елена. И родители — её, родные, любимые мама и папа.
Она сидела на полу посреди вороха старых вещей, и комната плыла перед глазами. Два документа лежали рядом, как две версии одной жизни. Одна — её, привычная и понятная. Другая — чужая, пугающая, непонятно откуда взявшаяся. В голове билась одна мысль, дикая и неправдоподобная: «А что, если…»
Вернувшись домой, она была бледнее полотна. Всеволод, только что прилетевший из долгого рейса, встретил её в прихожей.
— Леночка, ты чего? На тебе лица нет, — он обнял её за плечи, всматриваясь в глаза. — В маминой квартире что-то случилось?
Она молча протянула ему два свидетельства. Он долго всматривался, хмуря брови, сравнивал печати, даты.
— Ну, — протянул он наконец, — странно. Может, ошибка какая-то в ЗАГСе была, потом исправили? Мало ли в те годы какая путаница бывала.
— Сева, посмотри на имена родителей, — тихо сказала Елена. — Они разные. Совсем.
Всеволод снова уставился в бумаги. Его лицо медленно вытягивалось. Как пилот, он привык анализировать факты, а факты были упрямы.
— Так… — он потёр переносицу. — Этого не может быть. Твоя мама… она бы сказала. Мы прожили вместе тридцать лет, я бы знал.
— Я тоже так думала, — голос Елены дрогнул. — А теперь не знаю, что и думать. Вся моя жизнь… она будто не моя.
Вечером, как назло, нагрянула свекровь, Ульяна Алексеевна. Женщина властная, энергичная, привыкшая всё держать под контролем, особенно жизнь своего единственного сына. Она вошла в квартиру, как всегда, без предупреждения, с сумками, полными дачных гостинцев.
— Вот, кабачков вам привезла, замучаетесь икру крутить! — зычно объявила она с порога.
— А ты чего, Лена, кислая такая? Сева опять в рейс намылился?
Всеволод вышел из комнаты, жестом прося мать говорить потише.
— Мам, присядь. Тут дело серьёзное.
Ульяна Алексеевна смерила сноху подозрительным взглядом и опустилась в кресло, всем своим видом демонстрируя готовность выслушать и вынести вердикт.
Когда Всеволод, подбирая слова, изложил суть находки, лицо свекрови сначала выразило недоумение, а потом… странное, почти неуловимое облегчение, которое она тут же постаралась скрыть за маской возмущения.
— Да что вы такое выдумали! — всплеснула она руками. — Какая ещё Надежда? Ерунда! Просто бумажка какая-то старая, ошибочная! Твоя мать, Вера, души в тебе не чаяла! Ночи не спала, когда ты болела! Я сама свидетель!
— Но документ, мама, — нахмурился Всеволод. — Он настоящий. Печати, всё на месте.
— Ой, да что ты понимаешь в этих печатях! — отмахнулась Ульяна Алексеевна. — Леночка,
— она сменила тон на вкрадчивый и сочувствующий, — я понимаю, у тебя горе, мать похоронила. Голова идёт кругом. Ты сейчас напридумываешь себе невесть что. Твоя мама — Вера. Она тебя родила и вырастила. А эту бумажку… сожги ты её и забудь, как страшный сон. Не копайся в прошлом, до добра это не доведёт.
Елену задело это показное сочувствие. Она почувствовала фальшь в голосе свекрови.
— Ульяна Алексеевна, я не могу это просто сжечь и забыть. Это касается меня. Моей жизни. Я должна знать правду.
— Правду? — свекровь поджала губы. — А какая тебе нужна правда, кроме той, что ты знаешь? Что ты ищешь? Приключений на свою голову? У тебя муж, дети, внуки! Живи и радуйся! А то найдёшь сейчас каких-нибудь… — она осеклась, но Елена поняла, кого она имела в виду, — родственничков. А они окажутся пьяницы или уголовники. Тебе это надо? Стыда не оберёшься! И Севу опозоришь! Он человек уважаемый, командир экипажа!
Этот разговор оставил в душе Елены горький осадок. Почему свекровь так яростно пытается заставить её всё забыть? Неужели она что-то знает?
Дни потянулись в тревоге и сомнениях. Елена пыталась жить как прежде: летала в рейсы, улыбалась пассажирам, занималась с внуками, но мысль о тайне своего рождения не отпускала её. Она стала всматриваться в своё отражение в зеркале: чьи у неё глаза? Чей овал лица? Раньше она находила сходство с мамой, а теперь видела в себе совершенно чужого человека.
Она начала собственное маленькое расследование. Под предлогом поиска старых фотографий снова поехала в мамину квартиру. Там, в альбоме, который она раньше пролистывала сотни раз, она вдруг заметила деталь, на которую не обращала внимания. На фото, где мама держит её, младенца, на руках у роддома, мама была в обычном платье, а не в больничном халате. И выглядела она… уставшей, но не так, как выглядят женщины после родов. На другом снимке, где они с отцом, совсем молодым, стоят с коляской, его рука как-то неуверенно лежит на плече матери, словно утешая.
Эти мелочи, как крупицы мозаики, складывались в страшную картину. Её родители, которых она боготворила, всю жизнь лгали ей. Зачем? Почему? Неужели они её не любили? Нет, это было невозможно. Она помнила их любовь, их заботу, их тепло. Тогда что же это было?
Всеволод, видя мучения жены, поддерживал её, как мог.
— Лен, мы со всем разберёмся, — говорил он, обнимая её вечерами. — Что бы ты ни узнала, я с тобой. Ты — моя жена, мать моих детей. И никакие бумажки этого не изменят.
Но даже его поддержка не могла унять боль и обиду, которые росли в душе Елены. Обида на мать, которая унесла тайну с собой в могилу, не дав ей возможности задать вопросы. Обида на отца, которого уже давно не было в живых. Обида на весь мир, который вдруг оказался таким хрупким и ненастоящим.
Однажды, в особенно тяжёлый день, когда тоска сжимала сердце, она позвонила своей лучшей подруге Ирине. Они дружили со школы, и Ирина знала о ней всё. Почти всё, как теперь выяснилось.
— Ир, привет. У меня тут… такое случилось, — и Елена, сбиваясь и плача, рассказала ей о своей находке.
Ирина долго молчала на том конце провода.
— Лен, — сказала она наконец очень тихо. — Я, кажется, что-то об этом знаю.
У Елены перехватило дыхание.
— Что? Что ты знаешь?
— Понимаешь… Мы когда-то с твоей мамой, тётей Верой, очень близко общались. Это было давно, мы были ещё девчонками. Она не раз, когда мы оставались вдвоём, намекала, а однажды, после вечеринки, немного выпила лишнего и прямо сказала: ты ей не родная. Потом умоляла забыть её слова.
Что они с дядей Колей очень хотели детей, но у них не получалось. И они удочерили девочку. Тебя. Она просила меня никому не говорить, клялась, что это была минута слабости. Я и молчала все эти годы. Думала, это не моё дело, их семейная тайна. Прости, Лен…
Слова подруги стали последним ударом. Теперь сомнений не оставалось. Она — приёмная дочь. Чужой ребёнок, которого вырастили из жалости или от безысходности. Мир окончательно рухнул.
Решение пришло само собой. Она должна найти своих биологических родителей. Или хотя бы узнать, кто они. Что с ними стало? Почему они её оставили? Это было нужно ей не для того, чтобы предъявлять претензии. Ей нужно было это, чтобы собрать себя заново. Чтобы понять, кто она на самом деле.
Она села за компьютер. В свидетельстве о рождении Надежды Потаповой был указан маленький городок в соседней области. С чего начать? Социальные сети? Архивы? Она чувствовала себя слепым котёнком.
В выходные вся семья, по настоянию Ульяны Алексеевны, поехала на дачу. Свекровь решила устроить генеральную подготовку сада к зиме. Нужно было обрезать розы, укрыть виноград, перекопать грядки. Работа на свежем воздухе, по её мнению, была лучшим лекарством от всех душевных терзаний.
— Хватит киснуть в городе! — командовала она. — Природа лечит! Бери секатор, Лена, пойдём с розами воевать.
Елена подчинилась. Она методично обрезала отцветшие ветки, а Ульяна Алексеевна стояла рядом и вела свой обычный поучительный монолог.
— Розы, они как люди, — вещала она, — требуют заботы и твёрдой руки. Где-то надо пожалеть, а где-то и обрезать лишнее, чтобы силы не тянуло. Вот так и в жизни. Иногда нужно отрезать то, что мешает, что вносит смуту. Прошлое, например. Зачем оно тебе, Лена? Живёшь хорошо, в достатке. Муж — золото. Дети устроены. Радуйся!
Елена молчала, стиснув зубы.
— Вот, кстати, о розах, — не унималась свекровь. — Чтобы они весной хорошо цвели, их надо правильно укрыть. Не просто лапником забросать, как некоторые делают. Нужно сначала окучить землёй, потом поставить дуги, натянуть укрывной материал, а уж потом лапник. Это целая наука. Чтобы сохранить красоту, нужно потрудиться. Так и семью сохранить — это труд. А ты сейчас своим копанием в прошлом всё можешь разрушить. Подумай о Севе. Ему нужны покой и надёжный тыл, а не эти твои… расследования.
В этот момент терпение Елены лопнуло.
— Ульяна Алексеевна, хватит! — она выпрямилась и посмотрела свекрови прямо в глаза. Секатор в её руке угрожающе блеснул на осеннем солнце. — Почему вас это так беспокоит? Я не у вас совета прошу, как мне жить! Я пытаюсь разобраться в себе!
— Я тебе как мать говорю! — повысила голос свекровь. — Я за сына переживаю! Ему твои истерики не нужны!
— Это не истерики! Это моя жизнь! И я имею право знать, кто я!
— Да кто ты? — в голосе Ульяны Алексеевны зазвенел металл. — Жена моего сына! Мать моих внуков! И хватит об этом!
Вечером, когда они сидели за столом и пили чай с яблочным пирогом, свекровь вдруг сменила тактику. Она начала со слезами в голосе вспоминать покойную Веру, маму Елены.
— Верочка ведь была мне как сестра, — говорила она, промокая глаза платочком. — Мы с ней всем делились. Я знаю, как она тебя любила. Как она боялась… боялась, что ты когда-нибудь узнаешь и отвернёшься от неё. Она бы этого не пережила. Леночка, доченька, — она протянула руку и накрыла руку Елены своей, — не предавай её память. Она дала тебе всё. Сожги эту проклятую бумажку. Сделай это ради неё. Ради вашей любви.
Её слова, полные фальшивой скорби и давления на жалость, подействовали на Елену неожиданным образом. Она смотрела на плачущую свекровь, на встревоженное лицо мужа, который не знал, кого поддержать, и вдруг почувствовала ледяное спокойствие. Она чуть не допустила ошибку, когда родня мужа давила на жалость. Внезапно она поняла: Ульяна Алексеевна не просто пытается её «образумить». Она чего-то боится. И этот страх был связан не только с памятью её подруги. Было что-то ещё. Что-то, о чём свекровь знала, но отчаянно пыталась скрыть.
И в этот момент Елена приняла окончательное решение. Она не отступит. Она докопается до правды, чего бы ей это ни стоило. Не ради мести или упрёка, а ради той маленькой девочки по имени Надя, чью жизнь у неё отняли, дав взамен другую.