— Значит так, Зоенька, — Голос Тамары Игоревны, прозвучавший с порога кухни, был лишён всяких сантиментов и напоминал скорее приказ, отдаваемый нерадивому подчиненному, нежели беседу с невесткой. Она без приглашения прошла в просторное, залитое утренним солнцем помещение, её цепкий взгляд моментально обежал дорогую итальянскую мебель, блестящую поверхность индукционной плиты и встроенную кофемашину, из носика которой как раз сочилась ароматная струйка свежесваренного эспрессо. Усевшись на стул с прямой спинкой, будто это было её законное место во главе стола, она сложила на коленях пухлые, унизанные золотыми кольцами руки и в упор посмотрела на Зою. — Чтобы в вашей семье, так сказать, был мир да гладь, и я, по доброте душевной, не лезла в ваши со Стасиком отношения, будешь мне каждый месяц отстёгивать, ну, скажем, процентов двадцать от своей зарплаты. За моё молчание и, так сказать, невмешательство.
Зоя, одетая в строгий, но элегантный домашний костюм из тёмно-синего шёлка, медленно помешивала крошечной ложечкой сахар в своей чашке. Она не обернулась сразу, давая свекрови возможность в полной мере насладиться произведённым эффектом и собственной значимостью. На её губах играла лёгкая, едва заметная усмешка, которая совершенно не вязалась с серьёзностью момента, задуманного Тамарой Игоревной. Воздух на кухне, ещё минуту назад наполненный лишь ароматом кофе и тихим гулом холодильника, вдруг стал плотным, почти осязаемым от нависшего напряжения.
Наконец, Зоя плавно повернулась, её взгляд, спокойный и внимательный, встретился с выжидающим взглядом свекрови. В серых глазах Зои не было ни страха, ни удивления, лишь какая-то холодная, анализирующая отстранённость, которая всегда так бесила Тамару Игоревну. Эта девка, со своей айтишной конторой и заоблачной зарплатой, никогда не выказывала должного пиетета перед ней, матерью её мужа.
— Двадцать процентов, говорите? — Голос Зои был ровным, почти бархатным, но с едва уловимыми стальными нотками. Усмешка на её губах стала чуть шире, обнажая ряд идеально ровных белых зубов.
— Именно!
— А у вас ничего не треснет от моих денег, дорогая вы моя свекровушка? Ещё хоть слово на эту тему, и можете забирать своего сыночка обратно к себе домой!
Тамара Игоревна от такой откровенной дерзости даже слегка подалась вперёд, её лицо, и без того склонное к красноте, начало стремительно наливаться багровым цветом. Пухлые щёки затряслись. Она ожидала чего угодно – торга, слёз, жалоб на жизнь, но никак не такой откровенной издевки.
— Ты… ты как со мной разговариваешь, хамка?! — прошипела она, забыв о своём великодушном «Зоенька». — Я тебе тут условия ставлю для твоего же блага, чтобы сын мой от тебя не сбежал к нормальной женщине, которая знает своё место!
Зоя аккуратно поставила чашку на гранитную столешницу. Улыбка мгновенно исчезла с её лица, уступив место холодному, жёсткому выражению. Взгляд стал колючим, как льдинка.
— Условия мне будете ставить? Да вы кто такая, собственно? — произнесла она уже совершенно другим тоном, в котором не осталось и следа прежней иронии. — Я не Стаса вашего на помойке нашла, чтобы откупаться от его дражайшей родительницы. Ещё хоть слово на эту тему, и можете забирать своего сыночка обратно к себе домой! Я его, конечно, люблю, но содержать приживалку в вашем лице, оплачивая ваше сомнительное «невмешательство», я точно не собираюсь. И уж поверьте, скучать по вам не буду.
В этот самый момент, когда напряжение на кухне, казалось, достигло своего пика и вот-вот должно было вылиться в полноценный скандал с криками и битьём посуды (хотя Зоя битьём посуды никогда не увлекалась – слишком нерационально), в дверном проёме появился Стас. Он был ещё в домашней футболке и шортах, взъерошенный после сна, и с явным недоумением смотрел то на побагровевшую мать, то на жену, в глазах которой плескался холодный огонь.
— Мам? Зой? Что тут у вас происходит с утра пораньше?
Тамара Игоревна, мгновенно сменив гнев на праведное негодование и обиду, кинулась к нему, картинно всплеснув руками.
— Сынок! Сыночек мой! Ты только послушай, что она говорит! Она меня оскорбляет! Она… она меня из дома твоего выгоняет! Меня, твою родную мать!
Зоя даже бровью не повела. Она спокойно отпила глоток остывающего кофе и, глядя прямо на мужа, невозмутимо пересказала суть «делового предложения» его матери, не упустив ни одной детали, включая и озвученную таксу за «мир в семье». Она говорила ровно, без эмоций, словно зачитывала сводку новостей, и эта её невозмутимость действовала на Тамару Игоревну сильнее любого крика.
Стас слушал, и его лицо постепенно вытягивалось. Он переводил растерянный взгляд с матери, чьё лицо исказилось от злобы и ожидания сыновней поддержки, на жену, которая стояла, излучая ледяное спокойствие и уверенность в своей правоте. Наконец, он посмотрел на мать с таким нескрываемым разочарованием, что Тамара Игоревна даже слегка попятилась.
— Мам… ты серьёзно? — Голос у Стаса был тихим, но в нём слышалось глубокое, почти болезненное недоумение. — Ты действительно пришла сюда, чтобы… чтобы вот это предложить? Это… это уже просто ни в какие ворота. Зоя права. Если ты действительно пришла сюда с такими намерениями, то тебе лучше уйти.
Зоя молча подошла к входной двери и распахнула её настежь, пропуская в квартиру свежий утренний воздух, который, казалось, немного разрядил сгустившуюся атмосферу.
— Прошу, Тамара Игоревна. И чтобы я вас с подобными «предложениями» здесь больше не видела. И не слышала. Никогда.
Тамара Игоревна, поняв, что сын на этот раз не на её стороне и её план с треском провалился, окинула обоих яростным, полным неприкрытой ненависти взглядом. Её губы скривились в злобной гримасе. Ни слова больше не говоря, она резко развернулась и, едва не задев плечом дверной косяк, вылетела из квартиры, оставив за собой шлейф негодования и невысказанных угроз. На лестничной площадке послышалось её злобное фырканье, а затем быстрые, удаляющиеся шаги.
После того утреннего «визита» Тамары Игоревны и её бесславного изгнания, в квартире Зои и Стаса на несколько дней воцарилась непривычная, почти звенящая тишина. Не то чтобы они много обсуждали произошедшее – Стас выглядел подавленным и старался избегать этой темы, а Зоя, добившись своего, не видела смысла мусолить неприятный инцидент. Она была из тех людей, кто предпочитает решать проблемы радикально, а не пережёвывать их до бесконечности. Однако невидимое присутствие свекрови, казалось, всё ещё витало в воздухе, как застарелый, неприятный запах, который никак не выветривался.
Тамара Игоревна, конечно, не собиралась так просто сдаваться. Прямой наскок не удался, финансовый ручеёк, на который она так рассчитывала, пересох, не успев начаться, но арсенал её средств воздействия был далеко не исчерпан. Она взяла тактическую паузу, чтобы перегруппироваться, а затем начала планомерную осаду с другого фланга, избрав своей главной мишенью, разумеется, Стаса.
Первые звонки были осторожными, полными материнской «заботы» и «беспокойства».
— Стасик, сыночек, как ты там, мой хороший? — Голос Тамары Игоревны сочился медовой сладостью, когда она звонила ему на мобильный, обычно в рабочее время, зная, что Зоя в этот момент тоже занята. — Сердце у меня не на месте после того… недоразумения. Ты ведь не сердишься на свою старую мать? Я же только добра вам желаю. Просто Зоенька у нас с характером, не всегда понимает, что такое семейные ценности, уважение к старшим.
Стас что-то невнятно буркал в ответ, пытался сменить тему, но Тамара Игоревна мягко, но настойчиво возвращала разговор в нужное ей русло.
— Ты бы присмотрелся к ней, сынок. Она ведь вся в своих проектах, в своих амбициях. А ты? Ты у неё на каком месте? Я вот смотрю на вас… всё ли у тебя есть, что нужно мужчине? Внимание, забота, тёплый ужин дома… Или она тебя всё по ресторанам водит да полуфабрикатами кормит? Это ведь не жизнь, Стасик, не семейный очаг. Женщина должна быть хранительницей, а не… бизнес-вумен на выезде.
Зоя замечала, как после этих разговоров Стас становился другим. Он не пересказывал ей содержание бесед с матерью, но его настроение неуловимо менялось. Он становился более молчаливым, задумчивым, иногда во взгляде появлялась какая-то тень сомнения или усталости. Пару раз он невзначай обронил фразы, которые неприятно резанули Зое слух, потому что слишком уж напоминали лексикон и «жизненную мудрость» Тамары Игоревны.
— А ты не думаешь, что слишком много работаешь? — спросил он как-то вечером, когда Зоя, вернувшись позже обычного, разбирала рабочую почту за ноутбуком. — Мы почти не видимся.
— У меня важный проект на сдаче, ты же знаешь, — спокойно ответила Зоя, не отрывая глаз от экрана.
— Проекты, проекты… А жизнь проходит, — вздохнул он с какой-то вселенской тоской, которую Зоя раньше за ним не замечала.
Попытки Тамары Игоревны «случайно» столкнуться с невесткой в более нейтральной обстановке тоже предпринимались. Однажды, когда они со Стасом зашли в их любимую кофейню недалеко от дома, там «совершенно неожиданно» оказалась Тамара Игоревна с какой-то своей приятельницей.
— Ой, какие люди! Стасик, Зоенька! А мы вот с Людочкой решили кофейку выпить, — проворковала она, одарив Зою взглядом, в котором читалось плохо скрываемое торжество. — Присаживайтесь к нам, чего уж там.
Зоя вежливо, но твёрдо отказалась, сославшись на нехватку времени. Но Тамара Игоревна успела-таки отпустить пару шпилек, громко, чтобы слышала и приятельница, и, возможно, другие посетители.
— Зоенька, ты всё такая же деловая, вся в заботах! Ни минутки свободной. А Стасик-то, поди, скучает по домашнему уюту. Мужчине ведь что нужно? Чтобы дома ждали, чтобы пирогами пахло. А у вас, наверное, всё доставка да кейтеринг? Ну, ничего, сейчас мода такая, эмансипация.
Зоя делала вид, что не слышит, сохраняя на лице маску холодной вежливости, но внутри всё закипало. Эта женщина методично, капля за каплей, пыталась отравить их жизнь, вбить клин между ней и Стасом, выставить её в самом неприглядном свете – эгоистичной карьеристкой, не способной быть хорошей женой. И самое неприятное было то, что Стас, хоть и старался не показывать вида, явно поддавался этому давлению. Его прежняя лёгкость и жизнерадостность уступали место какой-то хмурой озабоченности. Он стал чаще придираться по мелочам, то ему не так рубашку погладили, то ужин показался «пресноватым», то в квартире «недостаточно уюта». Это были не его слова, не его мысли – это была Тамара Игоревна, говорившая его устами.
Зоя понимала, что это только начало. Свекровь, потерпев поражение в открытом бою, перешла к партизанской войне, и эта война была куда более изматывающей и подлой. И Зоя чувствовала, как в ней самой, несмотря на всю её выдержку и умение держать удар, начинает накапливаться глухое, свинцовое раздражение, готовое в любой момент прорваться наружу.
Несмотря на все старания Зои минимизировать контакты с семьёй Стаса, иногда избежать их было решительно невозможно. Приближался юбилей двоюродной тётки Стаса, Антонины Сергеевны, женщины добродушной, но совершенно бесхарактерной, и отказ от приглашения выглядел бы откровенным демаршем, который Тамара Игоревна непременно использовала бы в своих целях. Стас, которому мать уже успела прожужжать все уши о «святых семейных традициях» и «неуважении Зои к старшему поколению», умоляюще посмотрел на жену.
— Зой, ну пожалуйста, давай сходим. Тётя Тоня обидится, ты же знаешь. Пару часов, и уедем. Мама обещала вести себя прилично. «Обещала», — мысленно хмыкнула Зоя, но, видя отчаяние в глазах мужа, который и сам был не в восторге от перспективы семейного сборища, но боялся очередного витка материнских манипуляций, сдалась.
— Ладно, — коротко бросила она. — Но если твоя матушка начнёт свои концерты, я немедленно ухожу, и ты идёшь со мной. Понял? Стас поспешно закивал, явно обрадованный даже такой условной капитуляцией.
Вечер начался на удивление мирно. Квартира Антонины Сергеевны, небольшая и густо заставленная мебелью в стиле «дорого-богато» из девяностых, уже была полна гостей. Родственники разной степени дальности, шумные, весёлые, обменивались новостями, поздравляли именинницу. Тамара Игоревна, прибывшая одной из первых, действительно вела себя на удивление сдержанно. Она любезничала с хозяйкой, одаривала комплиментами других дам и даже почти не обращала внимания на Зою, которая старалась держаться немного в стороне, ведя светскую беседу с каким-то троюродным дядей Стаса, оказавшимся на удивление интересным собеседником, увлечённым астрофизикой.
Однако это затишье, как вскоре выяснилось, было лишь прелюдией к буре. Когда гости расселись за обильно накрытым столом, и полились первые тосты, Тамара Игоревна, словно опытный дирижёр, начала свою партию. Сначала это были безобидные, на первый взгляд, замечания.
— Зоенька, а ты что так мало кушаешь? — громко, так, чтобы слышали все за столом, поинтересовалась она, когда Зоя положила себе на тарелку лишь немного салата. — Всё фигуру бережёшь? Это, конечно, хорошо, но мужчинам, знаешь ли, нравятся женщины, так сказать, в теле. Чтобы было за что подержаться. А то Стасик у нас вон какой видный, а рядом с ним ты совсем как тростиночка. Смотри, унесёт ветром.
Несколько родственниц понимающе захихикали. Зоя лишь вежливо улыбнулась, ничего не ответив. Стас нервно кашлянул и попытался сменить тему, заговорив о погоде. Но Тамару Игоревну было уже не остановить. Она почувствовала вкус крови, или, вернее, вкус внимания аудитории.
— А вот мы в своё время, — продолжала она, обращаясь уже не конкретно к Зое, а ко всему столу, — не боялись работы по дому. И готовили, и стирали, и детей успевали растить. А сейчас что? Карьера на первом месте. Мужья неухоженные, дома пусто. Не то чтобы я на кого-то намекаю, — она метнула быстрый взгляд на Зою, — но ведь это правда жизни. Женщина должна быть прежде всего хозяйкой, а потом уже всем остальным.
Зоя почувствовала, как к щекам приливает краска. Она ненавидела публичные сцены, особенно когда её выставляли в таком свете. Её рука, державшая вилку, слегка дрогнула. Она глубоко вздохнула, пытаясь сохранить самообладание.
— Тамара Игоревна, — начала она ровным, но холодным голосом, — я думаю, каждая семья сама решает, как ей строить свой быт и распределять обязанности. И если Стаса всё устраивает…
— А кто его спрашивает, что его устраивает? — тут же перебила её свекровь, повышая голос. Её лицо раскраснелось, а в глазах появился недобрый блеск. — Он мужчина мягкий, неконфликтный, всё терпит! Думаешь, ему нравится, что жена сутками на работе пропадает, а он дома один кукует? Или что ты ему не можешь элементарно ребёнка родить? В твоём возрасте уже пора бы задуматься о наследниках, а не только о своих миллионах!
Вот это был удар ниже пояса. Тема детей была для Зои и Стаса болезненной, они обсуждали это, но пока откладывали по ряду причин, и уж точно это не было темой для публичного обсуждения за праздничным столом. Стас вскочил.
— Мама! Прекрати немедленно! Что ты такое говоришь?!
— А что я такого говорю? Правду говорю! — не унималась Тамара Игоревна, распаляясь всё больше. Она теперь обращалась к притихшим гостям, ища у них поддержки. — Вы посмотрите на неё! Пришла сюда, сидит как королева, слова никому доброго не скажет! Только деньги свои считает! Думает, раз зарабатывает больше мужа, так ей всё позволено? Да мой Стасик из-за неё…
— Достаточно! — Голос Зои прозвучал негромко, но так, что даже Тамара Игоревна на секунду осеклась. В нём не было крика, но была такая ледяная ярость, что у Стаса по спине пробежал холодок. Зоя медленно поднялась из-за стола, её лицо было бледным, но глаза сверкали. — Стас, мы уходим.
— Да куда же вы, милые? — засуетилась хозяйка, Антонина Сергеевна. — Ещё и горячего не подавали…
— Спасибо, тётя Тоня, за гостеприимство, — Зоя заставила себя выдавить подобие улыбки. — Но, боюсь, аппетит у нас окончательно испорчен.
Она, не глядя больше ни на кого, направилась к выходу. Стас, бросив на мать короткий, полный упрёка и бессильной злобы взгляд, поспешил за женой.
— Вот видите! Вот она, какая! — донеслось им вслед торжествующее кудахтанье Тамары Игоревны. — Даже слова правды выслушать не может! Гордячка! И сына моего против меня настроила! Дверь за ними закрылась, отрезая их от этого балагана. На лестничной клетке Стас схватил Зою за руку.
— Зой, прости… Я не знаю, что на неё нашло… Зоя резко выдернула руку.
— Не знаешь? — Её голос был тихим, но в нём звучала такая горечь и презрение, что Стасу стало не по себе. — Ты всё прекрасно знаешь, Стас. И ты позволяешь ей это делать. Снова и снова. Она быстро сбежала по лестнице, оставив его одного в гнетущей тишине подъезда, где ещё витали отголоски материнского триумфа и её собственного, такого горького унижения.
Молчание в машине по дороге домой было густым и тяжёлым, как непролитые слёзы, хотя ни Зоя, ни Стас плакать не собирались. Зоя смотрела в окно на мелькающие огни ночного города, её профиль был чётким и холодным, словно высеченным из слоновой кости. Стас судорожно сжимал руль, костяшки пальцев побелели. Унижение, стыд за мать и собственное бессилие смешались в нём в горький, удушливый коктейль. Он понимал, что это была последняя капля. Не для Зои – для него самого.
Войдя в квартиру, Зоя, не раздеваясь, прошла на кухню и налила себе стакан воды. Её движения были выверенными и лишёнными суеты, но в этой подчёркнутой собранности сквозило предельное напряжение.
— Я так больше не могу, Стас, — произнесла она, не поворачиваясь к нему, её голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Это не жизнь, это… это театр абсурда с одной неуравновешенной актрисой в главной роли, а мы с тобой – зрители, которых силком заставляют смотреть этот балаган и ещё и аплодировать. Либо ты решаешь этот вопрос. Раз и навсегда. Либо мы с тобой… — она сделала паузу, подбирая слова, — …заканчиваем этот совместный проект. Потому что я не готова положить свою жизнь на алтарь борьбы с твоей матерью. У меня на это нет ни сил, ни желания.
Стас смотрел на её спину, на жёсткую линию плеч, и понимал, что это не угроза и не истерика. Это был констатация факта. Холодная, безжалостная, как приговор. И впервые за всё время он почувствовал не только страх потерять Зою, но и какую-то злую, очищающую решимость. Хватит. Просто хватит.
— Я поговорю с ней, — глухо сказал он. — Завтра. Я вызову её сюда. Зоя медленно обернулась. В её глазах не было ни удивления, ни облегчения. Только усталое ожидание.
— Хорошо, — только и сказала она.
На следующий день, ближе к вечеру, в их квартире раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Стас открыл. На пороге стояла Тамара Игоревна, явно не ожидавшая такого срочного вызова и уже готовая высказать всё, что она думает о «невоспитанной невестке», посмевшей вчера так демонстративно покинуть «приличное общество».
— Что ещё случилось? — с порога начала она, проходя в прихожую. — Опять твоя драгоценная жалуется? Никак не угомонится?
Стас молча провёл её в гостиную. Зоя сидела в кресле, немного в стороне, с книгой в руках, но было очевидно, что она не читает. Она подняла глаза на вошедшую свекровь, коротко кивнула и снова уставилась в страницу, всем своим видом демонстрируя, что этот разговор – дело Стаса.
— Мам, сядь, — голос Стаса был непривычно твёрдым. Тамара Игоревна смерила его подозрительным взглядом, но подчинилась, усевшись на краешек дивана, готовая в любой момент вскочить и перейти в наступление.
— Ну, я слушаю, — вызывающе произнесла она. — Чем я опять не угодила вашей светлости?
— Дело не в том, что ты не угодила, мама, — Стас посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни тени прежней мягкости или робости. — Дело в том, что ты планомерно разрушаешь мою жизнь. Мою семью. Твои постоянные попытки вымогать деньги у Зои, твои интриги, твои публичные унижения, твоя ложь… — он перечислял спокойно, но от этого спокойствия Тамаре Игоревне становилось не по себе. — Это всё должно прекратиться.
— Что?! — взвилась Тамара Игоревна. — Да как ты смеешь так со мной разговаривать, неблагодарный! Я тебе жизнь посвятила, а ты… Ты из-за этой вертихвостки… — она злобно зыркнула в сторону Зои, которая даже не шелохнулась, — …готов родную мать обвинять во всех смертных грехах? Да она тебя околдовала, сынок, ты не видишь! Она тебя против меня настраивает!
— Никто меня не настраивает, мам, — устало, но твёрдо ответил Стас. — Я сам всё вижу. И я больше не намерен это терпеть. Поэтому слушай внимательно. Либо ты раз и навсегда прекращаешь любое вмешательство в нашу с Зоей жизнь, забываешь о своих «деловых предложениях», прекращаешь распускать сплетни и устраивать сцены. Либо… — он сделал глубокий вдох, — …либо мы с тобой прекращаем всякое общение. Совсем. Ты не будешь видеть ни меня, ни, если они у нас когда-нибудь появятся, своих внуков. Это моё окончательное решение.
Наступила тишина. Тамара Игоревна смотрела на сына широко раскрытыми глазами, в которых сначала отразилось недоверие, потом паника, а затем всё это сменилось яростью. Её лицо побагровело, черты исказились.
— Ах ты… Ах ты щенок! — прошипела она, вскакивая с дивана. — Ты мне угрожаешь? Мне, своей матери?! Да я… да я вас прокляну! Чтобы вам пусто было! Чтобы ты, — она ткнула пальцем в сторону Зои, — никогда счастья не знала! Чтобы ты ему всю жизнь испортила, гадина! А ты, — она снова повернулась к Стасу, её голос дрожал от злости, — ты ещё приползёшь ко мне, на коленях приползёшь, когда она тебя бросит, как ненужную вещь! Но я тебя не приму! Слышишь? Не приму!
Она металась по комнате, изрыгая проклятия и обвинения, её голос срывался на визг. Зоя молча наблюдала за этой сценой, её лицо оставалось непроницаемым. Стас стоял, как скала, не отводя взгляда от матери, и эта его непоколебимость, кажется, бесила Тамару Игоревну ещё больше. Наконец, иссякнув в своей ярости, она с каким-то звериным рычанием рванулась к выходу.
— Чтобы ноги моей больше не было в этом вертепе! И чтобы вы оба сдохли! — выкрикнула она уже из прихожей и с силой хлопнула входной дверью так, что зазвенели стёкла в серванте.
В квартире воцарилась оглушительная тишина. Стас медленно опустился в кресло, провёл рукой по лицу. Он чувствовал себя совершенно опустошённым, выжженным дотла. Зоя отложила книгу. Она посмотрела на мужа долгим, непонятным взглядом.
— Ну вот и всё, — тихо сказал Стас, глядя куда-то в пустоту.
— Да, — так же тихо ответила Зоя. — Вот и всё.
Воздух был чист от присутствия Тамары Игоревны, но на его месте образовалась какая-то звенящая пустота. Они остались вдвоём, прошедшие через эту уродливую войну. Выиграли ли они? Или просто выжили, заплатив непомерно высокую цену? Трещина, оставленная этим многолетним конфликтом, прошла не только между Стасом и его матерью. Она незримо пролегла и между ними, и пока было неясно, смогут ли они когда-нибудь её преодолеть, или шрамы окажутся слишком глубокими, навсегда изменив то, что когда-то их связывало…