Зависть — тяжкий камень на сердце. Особенно для Анны Петровны, женщины в возрасте, прошедшей огонь, воду и медные трубы. Это чувство было горьким и стыдным, но она не могла с ним справиться. Каждый раз, глядя из окна своей уютной, но одинокой «двушки» на цыганский табор на пустыре, она ловила себя на этой низменной мысли.
Они были такие шумные, такие живые. Дым костров, смех детей, пронзительные песни до рассвета. И главное — они были вместе. Большая семья, где все друг за друга.
А она — одна. Сын в другом городе, внуки — раз в полгода по видеосвязи. И тишина. Гробовая тишина, которую не разгонял даже телевизор.
А потом табор исчез. Собрались за одну ночь и уехали, оставив после себя лишь примятую траву да обугленные круги от костров.
Одиночество Анны Петровны стало ещё звонче, ещё невыносимее. Она даже загрустила по их навязчивому, но такому жизнеутверждающему гаму.
Прошла неделя. Возвращаясь из магазина с тяжеленной сумкой, Анна Петровна увидела на скамейке у подъезда старуху.
Та сидела, сгорбившись, опираясь на резной посох. Лицо — тёмный пергамент, испещрённый морщинами. Но глаза… Глубокие, тёмные-тёмные, бездонные. На ней было пёстрое выцветшее платье и большая, помятая временем шаль.
Анна Петровна поздоровалась из вежливости, проходя мимо. Старуха подняла на неё взгляд, и женщина остановилась, будто наткнулась на невидимую стену.
— Дочь моя, — голос у старухи был хриплый, но цепкий, как корень. — Дай воды испить. Душно.
Не раздумывая, Анна сунула руку в сумку, достала нераспечатанную бутылку минералки и подала ей. Та отпила долгий глоток, вытерла губы и внимательно, почти физически ощутимо, посмотрела на хозяйку.
— Спасибо. Не всякий остановится. Не всякий подаст. Твоя удача не забыла тебя, хоть ты о ней и забыла.
— Какая удача? — горько усмехнулась Анна Петровна. — Старость, одиночество, болезни…
— Бахт, — сказала старуха твёрдо. — Она у тебя есть. Я вижу. Она светится, как уголёк в золе. Но ты её холодом своим чуть не задушила.
Анна хотела возразить, отшутиться, но слова застряли в горле. Эта женщина говорила с такой непоколебимой уверенностью, что не верить ей было невозможно.
— Кто вы? — только и спросила она.
— Из тех, что были тут, — кивнула старуха в сторону пустыря, и в её глазах на мгновение мелькнула тоска, густая и старая, как пыль на забытой дороге. — Отстала от своих… ко́лесо (Ко́лесо (цыг.) — здесь в значении «кочующий обоз, табор») не ждёт никого. Пришлось вернуться — кое-что важное позабыла, не по своей воле. Теперь догонять надо, а силы на исходе. Дай переночевать, дочь моя. Неспроста наши тропы пересеклись. Сама судьба свела.
Внутри Анны Петровны всё взбунтовалось. Трезвый, привыкший ко всему относиться с подозрением внутренний голос закричал: «Безумие! Пустить в дом бродячую цыганку! Кто она такая? Что она забыла?». Разум подсказывал десятки причин сказать «нет», отвернуться, пройти мимо. Но был и другой, едва слышный шёпот. Он исходил из самой глубины души, из той потаённой её части, что ещё помнила старые предания и верила, что в жизни есть место тайне. Этот шёпот нашептывал, что иногда чистое безумие и есть единственно верный путь. Что эта встреча — не случайность, а знак.
И она, к собственному удивлению, сдалась.
— Идёмте, — вздохнула Анна Петровна. — Только переночевать.
Старая цыганка
Старуху звали Маниша. Она почти ничего не ела, лишь выпила чаю, положив три куска сахара. Сидела на кухне, как тёмная птица, и её чёрные глаза, казалось, видели не только занавески и холодильник, но и все мысли, все обиды, весь накопившийся за годы сор.
— Ты думаешь, мы, цыгане, все весёлые да удачливые? — вдруг заговорила она, словно отвечая на давние мысли Анны. — Нет. У каждого своя бахт. Счастье-судьба.
Одному она дана щедро, как полная кружка, и он её расплёскивает на всех. Другому — по капле. А иному и вовсе досталась дырявая, всё из неё вытекло. Твоя… твоя бахт красивая. Солнечная. Но ты её в сундук запрятала, под замок, и боишься потратить. А она, глупая, думает, что ты про неё забыла, и спит.
— Как она может быть солнечной? — вырвалось у Анны. — Оглянитесь! Что в моей жизни светлого?
— Волосы твои, — сказала Маниша просто. — Они были золотыми, да? Солнышко тебя поцеловало при рождении, удачей поделилось. И до сих пор отсвет тот в них живёт. Ты носишь удачу на самой макушке, а сама ноешь.
Анна машинально дотронулась до своих волос, давно седых, убранных в строгий пучок. Она и правда была белобрысой в детстве. Мама называла её «мой цыплёнок».
Маниша попросила показать ей украшения. Анна, краснея и оправдываясь («Да ничего особенного, старьё!»), принесла шкатулку. Там лежали скромные серьги, пара колечек, доставшихся от матери, и брошь в виде подковки, купленная на пятидесятилетие.
Старуха взяла в руки брошь-подкову и прошептала над ней что-то на своём языке. Потом протянула обратно.
— Вот. Хранитель. Ты носила, но не верила. Теперь будешь верить. И она будет работать. Цеплять бахт, что сама по миру гуляет, как пыль солнечная.
Перед сном она сделала странную вещь: выдернула из своей косы один седой волос, скрутила его в колечко и сунула Анне в руку.
— На. Спрячь. Мне уже моя бахт не нужна, я свой путь почти прошла. А тебе пригодится. На удачу.
Дары бахт
Утром её не было. Словно и не приходила. Ничего не нарушало тишину квартиры, лишь на столе лежала та самая брошь, а в кармане халата Анна нащупала скрученный жёсткий волос.
Она бы списала всё на странный сон, если бы не звонок. Звонил сын. Не с обычным воскресным «как дела, мам?», а взволнованный, счастливый.
— Мам, ты не поверишь! Нас с Катей отправляют в командировку в твой город! На целых полгода - открывать новый филиал! Завтра выезжаем, жильё за счет компании, мы сняли квартиру рядом, будем в гости ходить каждый день! Внуки тебя зацелуют!
Анна плакала, не стыдясь слёз. Потом был ещё звонок — от подруги, которая внезапно вспомнила, что у них на работе нужен консультант на лёгкий труд.
А вечером она нашла в книге, которую не открывала лет десять, пятьсот долларов — забытые деньги от старой поездки.
Всё изменилось. Не жизнь, нет. Жизнь осталась той же. Изменилась она сама. Анна Петровна поверила. Поверила в свою «солнечную» бахт, как называют цыгане счастье.
Иногда она выходила на пустырь и смотрела на то место, где стоял табор. Она поняла, что они не просто шумные и весёлые. Они — мудрые. Они знают, что счастье — это не отсутствие проблем, а умение его видеть, держать при себе и делиться им. Как сделала та странная старая Маниша, подарившая ей не волос, а уверенность.
И Анна Петровна теперь тоже соблюдала одно простое правило. Получив неожиданную радость — будь то деньги, добрая весть или просто хороший день — она обязательно делилась ею. Покупала конфет соседским ребятишкам или просто говорила незнакомому человеку: «Какой у вас прекрасный шарф!».
Потому что бахт, как пыльца, липнет к щедрым рукам и доброму сердцу. И это главная житейская мудрость, которую она усвоила от тех, кому когда-то так глупо и несправедливо… завидовала.
Друзья, сердце подсказало новую историю — мистический рассказ о судьбе, странной встрече и цыганской магии «бахт» том самом счастье-удаче, которое дается от рождения, но которое нужно суметь разглядеть.
Жду ваши мысли и отклики в комментариях — очень интересно, верите ли вы в такие знаки судьбы? Ставьте лайки, если история задела за живое, это лучшая поддержка для автора ❤️
А еще у меня для вас новость! Теперь наши с вами тайны и судьбы можно обсуждать не только здесь, в Дзен, но и в новом российском мессенджере — Max! Мой канал там называется — «Колесница судеб. Рассказы».
Честно, я еще не до конца разобралась во всех его функциях, но мне очень импонирует сама идея поддержать нашего отечественного разработчика. Если вы тоже за то, чтобы свои технологии развивались и становились лучше — буду рада видеть вас среди подписчиков!