Она изменила. Эти два слова, холодные и острые, как осколки разбитого стекла, навсегда впились в мою память тем вечером. Я стоял под моросящим осенним дождем, глядя на освещенное окно нашей спальни, за которым мелькали две силуэта. Один — знакомый до боли, изгиб ее шеи, который я целовал тысячу раз. Другой — чужой, крупный, мужской. Мир сузился до размеров этого окна, до предательства, которое было так очевидно и так невозможно. В горле стоял ком, горький от собственной глупости, а в кармане пальцы сжимали маленькую коробочку с обручальным кольцом, которое должно было стать сюрпризом к нашей годовщине. Я чувствовал, как почва уходит из-под ног, как рушится всё, во что я верил, и единственным, что оставалось реальным, была всепроникающая, удушающая боль.
Я не помню, как оказался в баре на другом конце города. Помню лишь вкус дешевого виски, который не мог перебить горечь во рту, и навязчивый стук дождя по крыше. Я смотрел на отражение в грязном стекле витрины — бледное, искаженное маской отчаяния лицо неудачника. Именно в этот момент телефон в кармане завибрировал с настойчивостью зумера. Это был Максим, мой коллега и закадычный друг, с которым мы должны были в десять вечера лететь в командировку в Санкт-Петербург. Рейс SU-6840. Я посмотрел на время. Было без двадцати десять. Я опоздал. Я опоздал на самолет, на свою жизнь, на всё. С грохотом откинув стул, я вышел из бара, чтобы перезвонить ему и сказать, что меня не будет. Что у меня случилось непоправимое. Что мой мир только что разлетелся на осколки.
Я шагал по мокрому асфальту, и каждый шаг отдавался пустотой в груди. В ушах стоял оглушительный гул, заглушающий городской шум. Я поднял телефон, чтобы набрать Максима, но мои пальцы дрожали так, что я едва мог попасть по кнопкам. В голове прокручивались кадры: ее смех за ужином накануне, ее нежные руки, поправляющие мне воротник утром, и этот силуэт за окном. Это был какой-то сюрреалистический кошмар, из которого я не мог проснуться.
Внезапно экран телефона ослепительно вспыхнул — десятки push-уведомлений от новостных агрегаторов. Одно за другим. Они падали, как камни, выбивая из меня последние остатки духа. «Авиакатастрофа», «рейс SU-6840», «нет выживших». Мир замер. Дождь перестал стучать, городской гул замолк. Я застыл посреди тротуара, вцепившись в телефон, не в силах осознать написанное. Самолет, на который я опоздал. Рейс, который унес жизни всех, кто был на борту. Максим, который всегда подшучивал над моей непунктуальностью, был там.
Ноги подкосились, и я опустился на мокрую скамейку на остановке. Дыхание перехватило. Во рту был вкус железа и невероятного, леденящего душу ужаса. Я должен был быть там. Я должен был быть в том самолете. Моя рука снова полезла в карман, нащупала коробочку с кольцом. Теперь она обжигала кожу. Предательство Леры, эта адская боль, которая несколько минут назад казалась концом света, внезапно обрела чудовищный, непостижимый смысл. Она спасла мне жизнь. Своим предательством, своей ложью, своим поступком, который разбил мне сердце, она заставила меня опоздать на тот рейс.
Я не знаю, сколько времени я просидел так, ошеломленный, пытаясь собрать в голове обломки реальности. Слезы, которые я сдерживал из-за измены, теперь хлынули потоком — но это были слезы не только горя, но и дикого, животного ужаса перед тем, как тонка грань между жизнью и смертью. Я выжил. Я дышал мокрым холодным воздухом, чувствовал, как капли дождя стекают за воротник, слышал гудки машин. Я был жив. Благодаря ей. Благодаря тому, что она оказалась той, кем оказалась.
Следующие дни прошли в тумане. Я отменил все встречи, не отвечал на звонки. Новости о катастрофе не умолкали, показывали обломки, списки погибших. Я видел там свое имя. Вернее, его должны были там быть. Каждый раз, когда я слышал имя Максима, меня охватывала приступная тошнота. Я звонил его жене, пытался что-то сказать, но слова застревали в горле. Что я мог сказать? «Прости, я должен был умереть вместо твоего мужа, но моя девушка изменила мне, и я остался жить»?
Лера пыталась дозвониться. Сначала ее сообщения были полны тревоги: «Где ты? Что случилось? Ты в порядке?» Потом тревога сменилась раздражением: «Почему ты не отвечаешь? Мы должны поговорить». Затем пришло одно-единственное сообщение: «Я знаю, что ты был дома. Я видела тебя из окна. Прости».
Я не отвечал. Какие могли быть слова? Спасибо? Я ненавижу тебя? Ты убийца? Ты спаситель? Мои эмоции представляли собой клубок из благодарности, ненависти, отвращения и мистического ужаса. Я стал заложником своего спасения. Каждую ночь мне снился один и тот же сон: я бегу к аэропорту, но ноги увязают в асфальте. Я слышу рев двигателей, а когда поднимаю голову, то вижу ее лицо в иллюминаторе уходящего самолета. И просыпался я всегда с криком.
Прошла неделя. Я набрался сил и поехал к ней, чтобы забрать свои вещи. Мне нужно было закрыть эту дверь, чтобы попытаться начать жить заново. Она открыла. Выглядела уставшей, постаревшей. За ее спиной была наша квартира, которая уже не была моим домом.
— Заходи, — тихо сказала она.
Я покачал головой.
— Я только за вещами.
Мы стояли в коридоре, и молчание между нами было густым и тяжелым.
— Ты видел новости? — наконец выдохнула она.
— Да.
— Ты должен был лететь этим рейсом.
— Да.
Она закрыла лицо руками, ее плечи затряслись.
— Боже мой… Я… я даже не знала. Я просто… Я не знаю, зачем я это сделала. Мне было так одиноко, ты всегда пропадал на работе, а этот мужчина… это ничего не значило…
Ее оправдания были такими же дешевыми и банальными, как и ее поступок. Но в ее глазах читался не просто стыд. Там был настоящий, неподдельный ужас. Она понимала. Понимала, что стала причиной чего-то невероятного.
— Ты спасла мне жизнь, Лера, — сказал я, и мой голос прозвучал чужим, спокойным, каким он не был уже очень давно. — Твоя измена… она меня спасла. Если бы не ты, я бы сейчас был мертв.
Она смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. По ее щекам текли слезы. В ее взгляде я увидел то же осознание, которое мучило меня все эти дни — жуткое, сюрреалистическое понимание того, как причудливо и жестоко может распорядиться судьба.
— Что нам теперь делать? — прошептала она.
— Жить, — ответил я. — Просто жить. Ты — с этим поступком. Я — с этим подарком. Мы оба — с этой ценой.
Я забрал свою коробку с вещами и вышел из квартиры, которая когда-то пахла любовью и надеждой, а теперь пахла пеплом и невысказанным. Я больше не видел ее. Но иногда, в особенно ясные дни, когда я чувствую вкус кофе на языке или ветер на коже, я думаю о ней. Я думаю о том, что самое страшное предательство в моей жизни оказалось самым большим даром. Оно оставило шрам на моей душе, но оно же подарило мне каждый последующий вздох.
И этот парадокс я пронесу через всю свою жизнь. Ненависть и благодарность. Боль и спасение. Измена и дар. Две стороны одной медали, ценой в целую жизнь. Мою жизнь.