ДУБИНУШКА (Канун Дэйл)
(продолжение бывшего)
Когда я, преисполненный крупной радости, покидал Блинни Кекс, девушка слегла.
Собственно говоря, Блинни слегла ещё раньше, до того, как я вознамерился уйти, она это сделала сразу же, вернувшись от мистера Оглоблла с пустым чугунком в руке. Произнеся подряд две буквы "У" и "Х", примостилась на кроватку, видимо, устав от пути.
Немного расстроившись, что завтрак не грядёт, я решил отведать что-нибудь из шкафа - там, я видел, стояли разные банки с содержимостью.
Когда открыл дверцу, одна банка дала трещину, все остальные в мелкое стекло разбились, поскольку весь шкаф я неосторожно опрокинул на пол. Дело оказалось в том, что дверца была прикрыта на щеколду для преграды мухам, но прикрыта слишком незаметно. Поэтому я дёрнул ручку со всей утренней энергичностью. И вот шкаф вытянут перпендикулярно стене. Лицом на полу.
Я сориентировался и, не теряя драгоценных секунд, мгновенно уведомил об этом уже заснувшую было хозяйку. Блинни, приподняв лицо, сухо осмотрела след события, вздохнула словом "Ох" и отвернулась, чтоб уснуть повторно, посчитав, наверно, это наилучшим вариантом для такого утра.
"Хорошо бы сейчас мясного, - задумался я, - не живёт ли случайно на подворье леди Кекс какой-нибудь объёмистой вкусной свиньи? Не могла ли бы девушка, пока не заснула, сбегать туда и чем-нибудь тяжёлым заданную свинью убить? А потом наделать из неё большое множество котлет и иных пахучих изделий?
С этим сказанным вслух раздумьем я нежно толкнул лежащую хозяку.
Блинни, не повернувшись, пояснила, что такая свинья есть, но убивать её - так дело не пойдёт, потому что после такого ужаса она больше не вырастет. И вообще, убивать свиней нельзя, потому что они хотят жить. А можно только ослов, которые жить не хотят.
- О нет, - горячо возразил я на это, - осёл - вершина божественного творения! Если б вы знали их величественные качества. Я много где их встречал.
- Так вот от кого вы нахватались. А я всё гадала.
Похвала пришлась мне по сердцу, с вдохновением и воодушевлением я громко исполнил затяжную восточную молитву, а когда закончил - сразу приступил к песням. Языка Блинни не понимала и видимо поэтому в беспокойстве поиска смысла стремилась погрузиться в собственный мир, то и дело натягивая себе на голову плотное покрывало.
Пришлось мне исполнить и кавказский танец, полный задора, огня и лихого свиста. Музыкальный инструмент я придумал из звонкого алюминиевого таза, колотил по его дну кочергой, как будто ударял в пузатый оглушительный бубен.
С удовольствием я замечал: Блинни тоже хотела бы пуститься в пляс - она под покрывалом вся ходила ходуном, металась по постели, но, видимо, женская застенчивость и кротость удерживали её от порыва.
Когда через часок-другой я закончил, то обратился к ней с мягким сердечным словом:
- Вам бы следовало отдохнуть, мисс. Нелёгкая была у вас ночь. Почему вы чураетесь заснуть? Если угодно, я имею в запасе колыбельные мотивы: хорошие, приятные, барабанного стиля. Правда, барабаном вы не разжились, но могу воспользоваться скалкой и чаном - он как раз пуст и может в звуковом смысле оказаться полезен.
Пою я, к сожалению, весьма безобразно, но в этом, пожалуй, и будет содержаться успокоение душе.
Леди Кекс сделала глаза помутнёнными, но помутнённость я заподозрил как томность. Мне стало ещё приятнее, я оживился:
- Так я начну?
- Не надо, - леди устало отвернулась, - вам следует себя поберечь. Думаю, одежда ваша уже рассохлась.
Меня очень тронула её забота обо мне, поэтому покидал я дом Блинни с чистой, распирающейся от радости душой.
•••
Постучал в зыбкую, тронутую временем, калитку Гайки Алкашича.
Он вскоре сумрачно вышел, что-то мрачно дожёвывая, осмотрел меня с уважением. Как-никак я был чист и свеж.
- Гайка-Свет, - приветливо воскликнул я, - а мне грозит смертельная опасность.
Алкашич с подозрением поглядел на моё лицо, втянул носом осенний утренний воздух. Погладил себе небритый чернеющий подбородок.
- До попов, стало быть добрались? - спросил он равнодушно, - вы потому и радуетесь?
- Да, добрый Гайка. Потому. А ещё и оттого, что исповедал сегодня безупречных очертаний леди - молодую Блинни Кекс.
Гайка что-то неопределённо буркнул. Похожее на: "Чё ей исповедоваться? Грехов не носит, жидкость живую не пьёт. Ну - её дело. Девять месяцев - недолго. Поглядим чего вышло".
Я радостно напомнил ему:
- Обещался ты, добрый Гайка, поохранять меня от нападок. Возьмёшься ли? Только один день. Посколь ко тьме ближе покину я вас навсегда.
Он равнодушно покосился:
- Стрекача дадите, стало быть?
- О да, мирянин Гайка. Миссия моя окончена. Сатана изжит. Буду рвать когти.
- Ну раз изжит, тогда поохраняю, - пожал плечами мистер Алкашич, - щщас я.
Он лениво сделал шаг назад, потянулся в сторону и вдруг вытянул нечто внушительное по виду - это было деревянное изделие, похожее на булаву древнего мира: очень толстое внизу, а в длину раза в полтора выше меня.
- О, - с уважением потрогал я пальцем дубину, - это орудие?
- Там поглядим, - смутно пробурчал Гайка.
И мы пошли по жизни втроём: Дубинушка, Гайка и я. Дубину Алкашич тащил за собой волоком. Борозда, тянущаяся за нами по земле, не оставляла нам шансов на скрытность.
Я обратил внимание на интересную особенность: не я задавал направление движения, а мой верный Гайка - он неразборчивой поступью двигал нашу тройку в сторону той земли, на которой крепко стоял магазин.
- Разве ж открыто торговое детище в сей ранний час, о всепонимающий товарищ? - испросил я у Алкашича о рискованности намерений.
Тот глянул на меня, не скрывая апатии:
- Видать, было чего рассказывать нашей Блиньке, раз вы, святой пастор, время проглатываете. Долго ж она вас мурыжила. Солнце-то уж вон куда заскочило. Не достать. Доставайте, батюшка.
Я покорно вынул кошелёк, дал Гайке денег на необходимую ему пищу.
- Тут постойте, - хмуро приказал мне Алкашич, без каприза взяв фунты, - и снаряд постерегите, - он вертикально установил дубину возле меня.
Надо отметить, что вертикальность её обеспечивалась сама собою, как у Ваньки-Встаньки.
Гайка вразвалку ушёл за покупками, а я и дубина остались стоять. Возле магазина.
Мне пришла мысль опробовать изделие на предмет служения своей функции и на вес. И с этим вдохновением я схватил великий предмет руками. Тяжесть его была весьма внушительна, но с троекратного размаха и при помощи стона я смог уложить дубинище себе на плечо.
Потом медленно выпрямил ноги, расставил их для устойчивости пошире, и с любопытством осмотревшись, занял твёрдую позицию недалеко от магазинного крыльца. Лицо моё, скорее всего, было малиновым, а гримаса на нём в меру зверская.
Не зря я осматривался. Приглядел группу сельчан, нерешительно остановившихся на подходе. Они изучали меня. Дедуктивно определил: в магазин идут.
Хрипло и сипло от тяжести ноши, приглашая селян к двери, воскликнул им утреннее слово:
- О рабы мои! Вынимайте деньги ваши до последнего пенса и проходите близ меня! Сегодня вам уже везёт. Счастие вот-вот охватит ваши головушки! И падёт на них!
И чтобы размять немного ноги, мы сообща с дубиной покачались в воздухе.
В глазах оторопевших селян мне еле уловимо почудилось отчуждение - кроткие жители замерли и никуда не пробовали пойти.
Я как смог улыбнулся селянам: со стоном и хриплым выдохом соорудил оскал, пригласил вторично:
- Не мешкайте, отроки! Являйте поспешность! Улетел Сатана, а я остался. И сегодня я в ударе! Силы мои неистощимы!
Стеснение людей перед божьим человеком нужно было убрать, я решил воздеть руки к небу, а для той цели снять с плеча мешающую деталь.
Издавая натужный сдавленный крик, схватил дубину за рукоятку, несколько раз обернулся вокруг себя, размахивая ею, как при метании молота, с глухим тяжёлым ударом опустил её на землю, родив всплеск сыпучего грунта.
Селяне, к сожалению, быстро побежали прочь - я это заметил сразу, как только, шумно отдуваясь, выпрямился в рост.
- Надо же, - опечалился я мысленно, - что-то у людей, видимо, не сложилось.
Покачиваясь, вышел Гайка. Что-то жуя, поблагодарил меня за сохранение дубины, привычно зацепил её ладонью, и мы пошли дальше в люди.
Нас стало четверо. В гайкином кармане двинулась вместе с нами и распечатанная уже бутыль, честно взятая в магазине.
Зазвучал вскоре бубенчик велосипеда, навстречу нам катил в больших очках молодой весёлый Брыкссон. Он не смог проехать мимо, чтобы не ужалить моё священное достоинство:
- А-а, здравствуйте, здравствуйте, бродячий пастор, - посмеиваясь, спешился он, - с погоста? Как там мертвецы? Держатся? Не балуют? Нынче, смотрю, не один уже. Смену готовите? А с лопатою что? Это из неё булаву выстругали? А-ха-ха... уж простите за остроумие в такой глуши.
Я надменно спросил, применив брезгливость:
- А куда же путь твой лежит, раб божий, колёс своих поверх? Неужели же дел больше нету, душонка твоя комариная?
- А лежит он, батя, к моей незабвенной Блинни, которая отдаёт большой приятностью бытия и мне обрадуется, как рыба горячему солнцу.
Ещё более надменным и насмешливым учредил я себе лицо:
- Обрати назад колёсья свои, сущность твоя недальновидная, отрекись от затеи, сучий сын. Разве не видят глаза твои опустелые как чисто одеяние моё и чего это оно вдруг такое, ежели не потому, что лично доброй девицей очищено. Девушка спит от последствия исповеди своей перед Богом своим, через меня с успехом проведённой.
Брыкссон нахмурился, не снимая очков:
- Уж не в ночную ли смену вы исповедь с ней вытворяли?
- А хоть бы и так, раб мой, нелепости полный. И это я убаюкал и душу ея, и тело ея...
Брыкссон прокис:
- Огорчительно ведёте себя, блудный пастор, - тревожно упрекнул он меня, - некрасивые штучки созидаете. Бог плюнет на вас с высокой колокольни. Жаль мне до расстройства, что не в полиции служу - а то уж аресту б вас предал.
- А мне и так известно, что предательство - и есть удел твой подлейший.
Мистер Алкашич, доселе молчавший, вдруг стекольно посмотрел на Брыкссона и пьяно произнёс:
- Подай-ка ты мне, беззащитному человеку, денег каких-нибудь, что ли, - и потом длительно и выразительно добавил, - сэ-э-э-эр.
Брыкссон испугался:
- Не могу. У меня казённые. Хотя..., - он махнул рукой, - чего уж теперь. Держите, раз Земля больше не крутится.
Он с печалью высыпал Гайке в обширную ладонь увесистую кучу крупнейших монет.
Алкашич загрузил ими свой необъятный карман доверху. После чего, обратившись ко мне, пренебрежительно проворчал:
- Идемте, святой человек. Нам нету больше дела до скупых пройдох.
- Идём, мой добрый скиталец, - одобрил я гайкино воззвание.
- Куда же мнЕ? - тревожно воскликнул Брыкссон, - назад к Оглобллу? Но ему кто-то сегодня расколотил окно! И теперь там в доме ветренно!
- У доброго Оглоблла в глубоких закромах сложена великая уйма стеклорезов - нравоучительно сообщил я, - так что надежда твоя пусть живёт. А я сегодня, чуть мрак тронет окрестности, уйду отсюда восвояси вдаль. Чтоб больше не вернуться.
Оживившийся Брыкссон заулыбался со всей внезапностью, на которую его сподобил Всевышний:
- Насовсем? - вылетела из него радость.
- О да. Потому как завершено здесь деяние моё, изгнано поганище нечестивое и да светится имя моЕ во веки веков. Отлынь.
Брыкссон настроился на велосипед.
- Отлыну, отлыну. Так значит я смогу сегодня навестить нашу красотку? - переполняясь духом вожделений воскликнул глупый полицай.
- В ногу с теорией, - кивнул я.
- И мы пойдём в кино?
- Да, отрок. Любящий с брезгующей иногда ходят в кино.
- А можно, я пока с другими покатаюсь?
- Конечно, Врунелли.
Брыкссон, приподнято запев бойкий мотив, нажал на педальку и, дивя кривизной следа, радостно поехал.
- Значит сегодня? - крикнул он не оборачиваясь, - к ночи свалите?
- Да-да, ещё до полуночи, - громко ответил я на прощание. И добавил потише:
- Девушку Блинни, конечно, с собой заберу.
С велосипеда Брыкссон всё-таки упал. Почему - так и осталось невыясненным.
- Поди ниппель разболтало, - сухо предположил Гайка, видя, как ноги Брыкссона описали в воздухе дугу.
•••
По деревне прошли сгруппировавшиеся селяне. Они качали каждый своей головою, а заметив нас, оживлённо приблизились.
- Ну и ну, - скорбно сообщил один из них, и остальные, в полном согласии с ним, утвердительно закивали.
Гайку эта новость, похоже, не проняла - он вынул из-за верёвочного пояса бутыль и громогласно залил в себя сверху недопитые остатки.
- Уже уходите? - укоризненно спросил меня некий мистер с головным убором в руке.
- Вечером, друзья мои, - ответил я, не скрывая тлеющей внутри радости, - а вы проводить?
- Мы в задумчивости, сэр поп, - наперебой забормотали жители, - поругано кладбище. Кто-то из покойных, кажется, откопался и, скорей всего, вышел в люди. Мы вот ходим и смотрим - не пристроится ли тайком к нам, чего доброго. Не бывало ещё в наших местах, чтоб погребённые восставали.
- Неужто могилу нашли откопанную? - искренне посучувствовал я и для приличия чуть возмутился.
- В точку попали, батюшка.
- Да, это тревожный сигнал. А кто ж содержался на той жилплощади? Какой-нибудь неживой человек? Тогда я вот что вам, друзья, скажу: это ни в какие ворота.
- Душевные слова, - похвалили меня люди, - будь ему пусто.
- Будь, - покорно согласился я.
- Пропойте ему анафему, - попросил меня мистер с шапкой, - мы подхватим. У меня волынка с собой, я музыкально окружу.
- Не в голосе я, - решил я уйти от ответственности, - лучше грохните чего-нибудь про любовь. А я спляшу.
Люди посмотрели недоверчиво:
- Не, это нам не надо. Любовь - дело тёмное, нам неведомое.
Тут я вспомнил, что всё ещё поп, и растерянно извинился за вольнодумство. После чего испуганно попрощался, сказав:
- Подготовка к отбытию требует от меня напряжений. Насчёт грубого надругательства не тужите - перетрещу с кем надо.
И вскоре мы с Гайкой достигли калитки мистера Квакелла. Хозяин вышел, настороженно увидел дубинушку.
- О, - осторожно спросил он, - вы хотите призрака отдубасить?
- Нет, сэр, - ответил я радостно, - пустите в последний раз меня к себе, я отдохну до прихода мрака и уйду обратно в мир свой, и дубинушку примите - пусть постоит во дворе, и доброго Гайку возьмите, и где-нибудь выдумайте ему горизонталь, и приготовьте ему на потом напиток терпкий, потому что через час ждёт его похмелие огненное.
•••
(потом окончание)