Осенний ветер гнал по улице деревни Орехово последние пожухлые листья, с тоскливым шелестом цепляющиеся за покосившиеся заборы. Он завывал в печных трубах, словно предвещая беду. Дом Анны Ивановны стоял темный и молчаливый, и даже старая береза у калитки, обычно раскидистая и приветливая, сегодня казалась скорбным стражем.
Внутри было холодно. Холодно не просто от неутепленных стен, а от пустоты, от отсутствия жизни. Печка с утра не топлена, а дверь в сени открыта настежь. Только хозяйка словно не замечала ни сквозняков, ни завываний ветра.
Анна Ивановна сидела в своем привычном кресле у давно остывшей печи, кутаясь в поношенный пуховый платок. Взгляд ее, мутный и отсутствующий, был устремлен в окно, но видела она не оголенный сад, а что-то свое, далекое и недоступное другим. На столе стояла тарелка с нетронутой картошкой и огурцом – соседка, Мария, принесла её часа два назад, но старушка даже не прикоснулась к еде.
Скрип калитки и звук подъезжающей машины не заставили ее вздрогнуть. Шаги на крыльце, а потом и скрип отворенной двери тоже. Она жила в каком-то своем, параллельном мире, где звуки доносились как сквозь толщу воды.
В дверях кухни замерла дочь – Наталья. Сердце ее упало и забилось где-то в горле, учащенно и болезненно.
– Мама? – тихо, почти шепотом, позвала она, боясь спугнуть тишину. — Мамочка, это я.
Ответа не последовало. Наталья, скинув пальто на первую попавшуюся табуретку, подошла и опустилась на корточки перед креслом, стараясь поймать мамин взгляд.
– Мамуль, здравствуй. Я приехала. Ты почему не отвечаешь?
– Ты… – прошелестели ее сухие губы. – Ты из соцзащиты? Я уже всё заполнила… Всё заполнила, мне ничего не надо.
У Натальи перехватило дыхание. Комок подкатил к горлу, и она с силой сглотнула его, заставляя себя улыбнуться.
– Нет, мама, это я. Наташа. Твоя дочь. Я тебе пирог принесла, с курицей, твой любимый.
Она взяла мамину руку – легкую, костлявую, прохладную. Прижала её к своей щеке. Рука дрогнула:
– Наташенька? – в голосе старушки послышалась робкая надежда, слабый проблеск сознания. – Это ты? А почему… почему ты не в школе? Опять двойку получила?
Вот тут Наталья не выдержала. Слеза скатилась по щеке и упала на мамину ладонь. Она быстро смахнула другие, делая вид, что поправляет волосы.
– Нет, мамуль, я уже давно выросла. У меня свои дети. Помнишь, Максим, внук твой? Он вон уже в институт готовится.
– Максим… – повторила Анна Ивановна, и на ее лице на миг проступило что-то похожее на улыбку. Но тут же стерлось. – Холодно, – сказала мать вдруг, поеживаясь. – Дров нет. Миша обещал принести, да всё некогда. Вечно ему некогда.
Мишей звали покойного мужа Анны Ивановны. Отец Натальи, умерший много лет назад. Младшая дочь закрыла глаза. Боль была острой и физической.
– Ничего, мамочка, я сама растоплю. Сейчас будет тепло и уютно.
Она встала, чувствуя страшную усталость во всем теле, и принялась за работу: сгребала золу, искала спички, щепала лучину. Механические, знакомые с детства движения немного успокаивали.
В это время на улице затормозила вторая машина. Из нее вышла Людмила, старшая дочь. Движения её были быстрыми и четкими, лицо – сосредоточенным. Она несла несколько пакетов с продуктами. Перешагнув порог, Людмила поморщилась.
– Господи, тут как в холодильнике! – её голос, громкий и деловой, резко врезался в тишину дома. – Мама, ты что, совсем не топила? Здравствуйте, вообще-то!
Анна Ивановна вздрогнула от резкого звука и беспомощно посмотрела на вошедшую.
– Людочка… Ты приехала. Хлебца надо… корову подоить.
Людмила тяжело вздохнула, отнесла продукты на кухню и вернулась, снимая пальто.
– Как дела? – спросила она у Натальи, но взгляд ее был прикован к матери, оценивающий, тревожный.
– Плохо, – тихо ответила Наталья, раздувая огонь в печи. – Совсем плохо, Люд. Меня не узнала сначала, потом спросила, почему я с уроков сбежала.
Людмила подошла к матери, присела рядом.
– Мам, а как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Кушать хочешь?
– Кушать? – Анна Ивановна посмотрела на нее с тем же недоумением. – Я уже ела. Сейчас только чаю попью и пойду… пойду… – она замолчала, забыв, куда же она собиралась.
Людмила поднялась и жестом позвала Наталью на кухню. Пламя в печи уже весело потрескивало, наполняя комнату живым светом, но на душе у обеих сестер было темно и холодно.
– Ты видела? – начала Людмила, понизив голос. Старшая сестра взялась за чайник, но руки ее слегка дрожали. – Это уже не шутки. Она полностью выпадает из реальности. Вчера тетя Маня звонила, говорила, мама в два часа ночи по улице в одном халате гуляла. Говорила, что папу ищет.
– Я знаю, – Наталья обхватила ладонями горячий стакан, пытаясь согреть озябшие пальцы. – Я знаю, Люда. Это ужасно. Я не могу больше этого видеть. Мы больше не можем оставлять её здесь одну даже на несколько дней.
– А что мы можем? – резко обернулась Людмила. В её глазах читалась не злость, а отчаяние, загнавшее в угол. – Нанять сиделку на 24 часа? Ты в курсе, сколько это стоит? Моя зарплата медсестры и половина Сергеевой. У тебя-то как с деньгами? Ипотека у тебя есть? У меня есть! И она не маленькая.
– Я не о сиделке! – Наталья повысила голос, но тут же осеклась, боясь испугать мать. – Я о том, чтобы забрать маму к себе. В город. К одной из нас.
В кухне повисла тяжелая, давящая тишина. Было слышно, как трещит огонь и как мама что-то бессвязно напевает в соседней комнате.
– К одной из нас, – безжалостно точно повторила Людмила. – Конкретнее, Наташ. Ко мне? В нашу двушку, где девятилетняя дочь до сих пор спит в проходной гостиной? Где мы с мужем из-за денег на ту же ипотеку уже на волоске? Или к тебе? Где ты одна с сыном-подростком, где ты на двух работах вкалываешь, чтобы свою квартиру тянуть? Ты готова с работы уволиться? Я – нет.
– Но мы не можем оставить маму здесь умирать! – вырвалось у Натальи, и слезы снова потекли по её щекам. – Она же наша мама! Она нас растила, не спала ночей! А мы теперь из-за денег, из-за квартир…
Я не из-за денег! – вспылила Людмила, и ее тоже прорвало. Слезы, скупые и злые, покатились из глаз. -- Я из-за реальности! Я не знаю, куда её деть! Ты понимаешь, что будет, когда она ночью забудет, где туалет? Когда она газ включит и не выключит? Когда мама выйдет из дома и потеряется? Мы с ума сойдем от беспокойства! Мы с работы будем звонить каждые полчаса! Это жизнь? Это для нее жизнь? В четырех стенах, в чужой квартире, где она ничего не понимает?
Людмила умолкла, тяжело дыша. Обе сестры стояли, отвернувшись друг от друга, подавленные грузом неподъемной ответственности и безысходности.
И тут Людмила тихо, уже без всякой злобы, с одной лишь бесконечной усталостью, произнесла:
– Есть один вариант. Единственный, который я вижу. Продать этот дом.
Наталья широко раскрыла глаза.
– Что?
– Продать дом, – повторила Людмила, глядя в окно на пустынный огород. – Деньги… они решают массу проблем. Твоих и моих. Часть можно пустить на то, чтобы обустроить маму у кого-то из нас. Сделать нормальную комнату, нанять приходящую сиделку на несколько часов в день. Или… – сестра запнулась, – или я заберу мать к себе. Но только если мы продадим дом и я закрою ипотеку. Иначе мы просто не вытянем. У нас не хватит ни денег, ни сил.
Наталья молчала. Мысли путались. Продать дом? Этот старый, ветхий дом, который был их крепостью, их детством? В котором каждый уголок хранил память об отце? Это казалось кощунством. Но взгляд на маму, беспомощную и потерянную, на холодные стены, на пустую тарелку на столе… Что было важнее? Воспоминания или реальная помощь здесь и сейчас?
– Я не знаю, Люда, – прошептала младшая сестра. — Я не знаю. Это же папин дом…
– Папы давно нет, – жёстко, но правдиво сказала Людмила. – А мама – есть. И она медленно угасает. Нам нужно решать не для себя, а для нее.
Из комнаты донесся тихий, дребезжащий голосок:
– Девочки? Вы дома? А где же папа? Он скоро с работы?
Сёстры переглянулись. В их глазах читалась одна и та же боль, один и тот же страх и понимание, что другого выхода и правда нет. Приговор был произнесен.
Решение, брошенное Людмилой как камень в тихую воду семейного совета, разошлось кругами тягостного молчания. Наталья смотрела на сестру, не в силах найти слов. Мысль о продаже дома была настолько чудовищной и неожиданной, что не укладывалась в голове.
– Продать дом? – наконец выдохнула Наталья, и голос ее прозвучал слабо и недоуменно. — Люда, ты это серьезно? Это же… это же папин дом. Здесь все наше детство. Каждый уголок…
– Я ещё раз тебе говорю: я знаю, чей это дом! – резко оборвала сестру Людмила, и в ее глазах вспыхнуло что-то нервное, оборонительное. – Ты думаешь, мне легко это говорить? Но я смотрю на вещи трезво. Что для нас важнее: старые бревна и воспоминания или живой человек, которому нужна помощь?
Из комнаты снова донесся шорох и тихий, жалобный голос:
– Девочки, вы поссорились? Не ссорьтесь, пожалуйста…
Эти слова заставили обеих сестёр вздрогнуть и понизить голос. Людмила нервно провела рукой по волосам.
– Послушай, Наташ, – заговорила Людмила уже тише, но с невероятной интенсивностью, впиваясь в сестру взглядом. – Давай будем реалистами. Я предлагаю не украсть у матери дом, а найти единственно возможный выход. Смотри: дом старый, он все равно постепенно разрушается. Он требует вложений, которых у нас нет. Кому он нужен? Он нам не нужен. Нашим детям? Он им и даром не нужен будет.
Люда сделала паузу, давая словам улечься.
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)