Всем привет. Я даже не знаю, зачем пишу это сюда. Наверное, потому что больше некому рассказать всю эту хренотень без осуждения или дежурных утешений. Мои подруги уже всё знают, но говорить об этом с ними – все равно что ковырять свежий шрам. А тут анонимность, и можно вывалить всю эту боль, весь этот комок из гнева, страха и отчаяния на ваш суд. Просто предупреждаю, история длинная и очень, очень мерзкая. Меня до сих пор трясет.
Все началось с самолета. Банально, да? Я летела из командировки, уставшая как собака, мечтая только о том, чтобы меня никто не трогал. И вот заходит этот парень и садится рядом. Внутренне я просто застонала – он был большой, широкоплечий, и я уже предвкушала, как буду всю дорогу бороться за подлокотник. Его звали Артем. Сначала мы молчали, я уткнулась в окно, он – в книгу. Потом началась турбулентность, а я ее дико боюсь, прям вжимаюсь в кресло и стараюсь не дышать. Он это заметил. Не стал утешать идиотскими фразами, а просто спросил, не хочу ли я его журнал, потому что там «отличный кроссворд, который отлично отвлекает от мыслей о смерти». Он сказал это таким сухим, спокойным тоном, что я сначала опешила, а потом рассмеялась. Это был такой нервный, счастливый смех облегчения.
Мы разговорились. Оказалось, мы из одного города, работаем в смежных сферах, у нас совпало чувство юмора – саркастичное, немного циничное. Три часа пролетели незаметно. Было так… легко. Как будто я разговариваю со старым другом, которого только что нашла. Когда приземлились, он помог мне снять сумку с багажной полки, наши пальцы случайно коснулись, и у меня по спине пробежали мурашки. Это было стопроцентное, настоящее кино. Мы обменялись телефонами, и я улетела в такси на крыльях от предвкушения.
Он написал через два дня. Не сразу, не через пять минут, как какой-нибудь отчаянный парень, а выдержал паузу. Это сводило с ума еще сильнее. Наше первое свидание было в каком-то дурацком баре с ужасной музыкой, но мы просидели там пять часов, болтая обо всем на свете. Он был внимательным, заботливым, смешным. Смотрел на меня так, будто я не обычная девушка с чуть полноватыми бедрами и веснушками, а какое-то невероятное существо. Я ловила себя на мысли, что постоянно улыбаюсь, и щеки уже болят. Я чувствовала – это ОН. Тот самый. Моя половинка. Звучит как пошлая сказка для подростков, но я в это верила.
Через несколько месяцев он познакомил меня с семьей. Сначала с сестрой, Катей. Она была моя ровесница, мы с ней с первого взгляда нашли общий язык. Тоже ироничная, умная, веселая. С ней было как с той версией Артема, только в женском обличье. Я уже мысленно рисовала, как мы будем ходить по магазинам, пить кофе и дружно смеяться над его странными привычками.
Потом была мама. Лариса Сергеевна.
Она встретила меня с идеальной, отполированной вежливостью. Ужин был прекрасно сервирован, блюда изысканы, беседа легка. Но я чувствовала на себе ее взгляд. Оценивающий, сканирующий, холодный. Как будто она не человека видела перед собой, а чеклист: «рост – приемлемо, образование – неплохо, работа – сойдет, происхождение – проверить, доход – уточнить». Она задавала вопросы не из интереса, а как следователь на допросе. Про моих родителей, про мою карьеру, про планы на будущее. Артем и Катя, увлеченные беседой, вроде ничего не замечали. А я сидела и улыбалась, чувствуя, как под этим взглядом медленно превращаюсь в неуклюжую, косноязычную девочку из провинции.
Потом я переехала к Артему. Наша квартира стала нашим маленьким раем. Первое время мы просто валялись по выходным, завтракали в постель, смеялись и строили планы. Но в этот рай стала регулярно наведываться Лариса Сергеевна. Сначала «просто в гости», «привезла вам варенья», «забыла тут свою книгу».
Потом пошли замечания. Сначала легкие, под соусом заботы.
«Ой, дочка, а у вас тут пыль на полках. У Артема аллергия, вы же знаете? А вот у меня дома я каждый день протираю».
«Вы мясо так размораживаете? Надо в холодной воде, я вам покажу».
«Какие интересные шторы… Дорогие, наверное? А вот я недавно в мебельном такие милые и дешевые видела».
Я улыбалась и кивала, списывая на гиперопеку. Говорила себе: «Она просто любит сына и хочет ему лучшего. Переживает». Я старалась быть идеальной хозяйкой, чтобы ей понравиться. Гладила его рубашки так, чтобы не было ни одной морщинки, готовила сложные блюда по рецептам, которые она «случайно» оставляла на столе.
Но потом она перешла на меня. На мою внешность.
Это началось как бы между делом. Мы пили чай, и она вдруг говорила: «Тебе бы, дочка, за весом последить. Мужчины это не любят. Артем же такой спортивный, подтянутый, а ты… ну, знаешь». И взгляд, полный мнимого сочувствия.
Или: «Это платье тебя полнит. Тебе нужно что-то вертикальной вязки, чтобы стройнить».
«Ты красишься? Может, стоит найти другого мастера? Тот тон, что у тебя, немного желтит».
Каждый раз после ее визитов я закрывалась в ванной и плакала от бессильной злости и унижения. Я пыталась жаловаться Артему. Вскользь, как шутку. «Твоя мама сегодня опять прочитала мне лекцию о калориях». Он смеялся и гладил меня по голове. «Да она просто старая перестраховщица. Не обращай внимания. Она же желает добра». Он ее просто не видел. Не слышал этих колких, отточенных фраз, которые впивались в самое больное. Для него она была любящей, немного занудной мамой. Он был слеп.
Потом я забеременела. Мы не планировали так сразу, но когда я увидела две полоски, мир перевернулся. Я боялась сказать ему, тряслась вся. А он посмотрел на мое лицо, все понял без слов, подхватил на руки и закружил по всей квартире, крича что-то радостное и бессвязное. В ту ночь он сделал мне предложение. Оказалось, кольцо он купил еще месяц назад и просто ждал идеального момента. Я плакала от счастья. Все было идеально. Мы звонили Кате, она визжала в трубку от восторга. Потом позвонили Ларисе Сергеевне.
Ее реакция была… странной. Сначала пауза. Потом натянуто-радостное: «Ну что ж, поздравляю, детки». И сразу же: «Артем, ты подумал о финансах? Ребенок – это дорого. Очень дорого». Он, счастливый, отмахнулся, мол, справимся. Я слышала, как она вздыхает в трубку.
Она приехала на следующий день. Смотрела на мое еще плоское пузо с таким видом, будто я проглотила бомбу. Поздравила, подарила какую-то уродливую вазочку, а потом, когда Артем вышел, сказала: «Ну, теперь-то уж тебе точно надо за собой следить. Не распускайся. Мужики в такие моменты часто на сторону смотрят». У меня внутри все оборвалось. Но я промолчала. Ради него. Ради ребенка. Ради нашей сказки, которая потихоньку начала трещать по швам.
Начался ад под названием «подготовка к свадьбе». Лариса Сергеевна влезла во все. Ее комментарии стали ежедневным кошмаром.
По поводу платья: «Тебе нужен фасон ампир, чтобы животик скрыть. Ты же не хочешь, чтобы все видели?»
По поводу ресторана: «Зачем вам такой дорогой? Вы же не миллионеры!»
По поводу цветов: «Пионы? В мае? Это же золотые пионы! Скромнее надо быть!»
По поводу даты: «Вам бы в какой-нибудь ЗАГС на окраине, там и очередь меньше, и попроще все».
Она постоянно твердила о деньгах. Что мы транжиры, что мы разоримся, что ребенок будет голодать. При том, что мы с Артемом оба хорошо зарабатывали. Ее упреки сводились к тому, что это Я все трачу, Я его развращаю, Я заставляю его покупать мне дорогие вещи. Артем сначала пытался ее урезонить, но она сразу же включала режим обиженной жертвы: «Я же только советую! Я желаю вам лучшего! Вы меня в гроб сведете своими тратами!» Он сдавался. Говорил мне: «Потерпи, она скоро успокоится. Она просто не умеет по-другому проявлять заботу».
Я терпела. Я плакала в подушку, срывалась на Артеме, потом просила прощения. Меня перекосило от гормонов, я чувствовала себя уродливой, толстой, недостойной его и его семьи. Эта женщина методично, шаг за шагом, разрушала мою уверенность в себе. А я позволяла.
Наступил день свадьбы. Я проснулась с ощущением, что сегодня все будет хорошо. Что это наш день, и никто его не испортит. И знаете, все действительно было идеально. Платье село как влитое, погода была прекрасная, Артем смотрел на меня так, как будто я единственная женщина на планете. Даже Лариса Сергеевна вела себя прилично – в своей черной, строгой, похожей на траурный наряд юбке и жакете. Она улыбалась этой натянутой, кислой улыбкой, но молчала.
А потом начался банкет. И она напилась. Это было настолько неожиданно и дико, что даже Катя опешила. Лариса Сергеевна, всегда собранная, идеальная, ледяная королева, вдруг начала громко смеяться, пустилась в пляс с каким-то дальним родственником и хохотала так, что у нее слезы текли из глаз. Все были в шоке. А я… я почувствовала облегчение. Ну напилась и напилась, зато веселится, зато не строит из себя жертву. Может, расслабится наконец.
Я сама не пила ни капли. У меня жуткая, смертельная аллергия на алкоголь. Не просто сыпь, а полноценный анафилактический шок. Мне достаточно капли вина в соусе или в конфетах, чтобы мне стало плохо. Все близкие, конечно же, об этом знали. У меня был свой отдельный бокал, из которого я пила безалкогольный мохито, и официанты были предупреждены.
И вот ко мне подходит моя пьяная свекровь. Ее глаза блестят нездоровым блеском, от нее разит водкой.
«Что это ты не веселишься? – просипела она. – Все пьют, а ты как белая ворона. Надо расслабиться!»
Я вежливо улыбнулась и сказала, что не пью, вы же знаете.
Она что-то буркнула себе под нос, махнула рукой и отошла. А я вместе с МУЖЕМ пошла танцевать. Кто-то начал говорить тост и все вернулись за стол и взялись за бокалы. После тоста я сделала несколько больших глотков из своего бокала. Мне действительно хотелось пить после танца.
И тут я почувствовала странный привкус. Сладковатый, химический, совершенно не похожий на мохито. Сердце упало. Я посмотрела на бокал, понюхала его и отчетливо почувствовала запах алкогля.
И тут оно началось. Сначала просто першение в горле. Потом ком. Огромный, горячий ком, который встал поперек горла и не давал сделать вдох. Звон в ушах. Паника. Дикая, животная паника. Я схватилась за горло, пытаясь вдохнуть, но не могла. Мир поплыл, краски стали яркими, потом начали темнеть. Я услышала, как где-то далеко кто-то кричит. Это был мой голос, но он был чужим, хриплым. Я увидела, как Артем оборачивается ко мне. Его красивое, счастливое лицо исказилось ужасом. Он бросился ко мне. Я пыталась сказать: «Она… бокал…» – но не могла издать ни звука. Только смотрела на него полными слез глазами. Потом темнота.
Я очнулась в реанимации. В горле была трубка, по руке в меня текло что-то холодное из капельницы. Все тело было ватным, голова раскалывалась. Первое, что я увидела, – это Артема. Он сидел на стуле рядом, держал мою руку, его лицо было серым, осунувшимся, а глаза – красными от слез. Он смотрел на меня так, будто боялся отвести взгляд, иначе я исчезну.
Оказалось, меня и ребенка успели спасти.
А потом началось расследование. Лариса Сергеевна сначала все отрицала. Рыдала, заламывала руки, клялась, что ни в чем не виновата. Говорила, что, наверное, официант ошибся бокалом. Что она бы никогда! Она же любит меня, как дочь! Артем метался между мной и ею, не зная, кому верить. Он был разбит.
Пока не нашел организатора банкета. Тот помог выудить запись с камер видео наблюдения. Артем забрал запись.
Он посмотрел ее один, в кабинете. Потом вышел ко мне – я уже была в обычной палате. Он был другим человеком. Его лицо было каменным, глаза пустыми. Он просто сел на кровать, обнял меня и разрыдался. Таких рыданий я никогда не слышала – душераздирающих, полных такой ненависти и боли.
Он показал мне запись на телефоне. Там был крупный план нашего стола. Моя свекровь подходит к моему бокалу, оглядывается, достает из-под жакета стакан, быстрым движением подливает в мой бокал прозрачную жидкость и так же быстро убирает его и быстро отбегает от нашего стола с ехидной улыбкой, будто совершает какую то невинную шалость.
Она подлила мне водки. Зная обо всем. Зная, что может навредить не то что мне, но собственному внуку.
Ее оправдание было гениально в своем идиотизме: «Я хотела, чтобы она расслабилась! Чтобы не портила всем настроение своей грустью! Я не знала, что все ТАК серьезно! Я же не хотела зла! Я думала, ее просто обсыплет, и все!»
Просто обсыплет. Анафилактический шок. Остановка дыхания. Смерть. Ну, просто обсыплет, бывает.
Артем взбесился. Он порвал с ней все отношения. Выгнал ее из нашего дома, когда она приперлась с оправданиями. Он кричал на нее так, что стены дрожали, называл ее монстром, тварью, пытающейся убить его семью. Он был беспощаден. И я… я была ему благодарна. Но внутри у меня все болело. Я была в полной прострации. Я не могла поверить, что один человек может настолько ненавидеть другого, чтобы пойти на такое.
Потом начались звонки. Сначала срывные, истеричные. Потом жалобные, плаксивые. Она умоляла о прощении, клялась, что сойдет с ума, что не переживет этого. Говорила, что любит Артема, любит меня, любит нашего будущего внука. Я была под капельницами гормонов, вся в перепутанных чувствах, беременная, слабая, жалкая. Мне стало ее… жалко. Да, ненавижу себя за это. Но я представила ее одну, стареющую женщину, которая потеряла сына из-за собственной глупости. И я начала уговаривать Артема дать ей еще один шанс. Говорила, что для ребенка важно иметь бабушку. Что она осознала свою ошибку. Что мы должны быть выше этого. Он сопротивлялся, злился, говорил, что я наивная дура, что она никогда не изменится. Что такое поведение всегда было в ее природе. Но я давила на жалость, на его любовь ко мне. В конце концов, он сдался. Сказал: «Только ради тебя. И только под твою ответственность. Я ей никогда не прощу».
И вот сейчас я сижу здесь. На шестом месяце беременности. Живот уже большой, малыш пинается. Мы в нашей гостиной. Напротив меня сидит она – Лариса Сергеевна. Рядом ее молчаливый муж и Катя, которая смотрит в пол. Артем сидит рядом со мной, его рука лежит на моей ноге, и я чувствую, как она напряжена, как он весь сжат в комок.
Лариса Сергеевна плачет. Говорит, что не простит себе этого никогда. Что она нас любит. Что она будет лучшей бабушкой на свете. Она смотрит на мой живот влажными глазами, и в них нет ни капли той холодной злобы, что была раньше. Но есть другое. Обида. Глубокая, тупая обида на то, что ее, такую умную и правильную, поставили на место. На то, что ей пришлось унижаться и просить прощения у меня, у этой «неряхи» и «расточительницы». Она не раскаивается в содеянном. Она раскаивается в том, что попалась.
И я сижу и смотрю на нее. Смотрю на лицо мужа, который ненавидит каждую секунду этого спектакля. Чувствую, как внутри меня бьется наш сын. И я не знаю. Я не знаю, ребята.
Совершила ли я огромную ошибку? Уговорив его дать ей шанс? Впустив этого человека обратно в нашу жизнь? Мне кажется, я предала нас двоих – себя и Артема. Своей глупой, наивной жалостью. Я думала, что поступаю по-взрослому, по-доброму. А теперь мне кажется, что я просто подписала нам всем какой-то страшный приговор. Что эта женщина никогда не остановится. И следующий ее «подарок» может оказаться последним.
Как бы вы поступили на моем месте? Выгнали бы нахер и забыли? Или дали бы шанс, как я? Только честно. Мне сейчас как никогда нужен совет со стороны.