— А где шампанское? У нас вчера закончилось, — лениво протянул Глеб, почёсывая грудь под шёлковым халатом Марины. Он даже не повернул головы в её сторону, продолжая смотреть какой-то клип по музыкальному каналу, где полураздетые девушки извивались в неоновом свете. Халат, который Марина купила себе в Милане, сидел на нём нелепо, едва сходясь на пивном животе.
Марина молча поставила на пол тяжёлый чемодан. Четырнадцать часов в пути, два перелёта, сложнейшие переговоры, которые выжали из неё все соки. Она мечтала только о горячем душе и тишине. Но тишины в её квартире не было. Вместо неё в нос ударил густой, тошнотворный запах. Смесь дешёвого вина, застоявшегося сигаретного дыма и чего-то приторно-сладкого, похожего на пролитый ликёр. Она обвела гостиную тяжёлым взглядом.
На её стеклянном журнальном столике, который она протирала специальной салфеткой каждое утро, громоздилась гора грязных тарелок с засохшими остатками пиццы. Пустые бутылки из-под пива и вина валялись прямо на паркете. Пара бокалов с тёмно-красными разводами и следами помады стояли на колонке музыкального центра. В воздухе висела тонкая сизая дымка, а пепельница на подоконнике была переполнена так, что окурки вываливались на белый пластик. Но последней каплей, тем самым гвоздём, который вбили в крышку её терпения, стало огромное, уродливое, багровое пятно на её любимом кремовом ковре ручной работы. Пятно от красного вина, которое кто-то небрежно пытался затереть влажной салфеткой, только размазав грязь.
— Привет, сестрёнка! — из спальни выплыла Полина. На ней была шёлковая пижама Марины, волосы спутаны, на лице следы вчерашнего макияжа. Она сладко зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Ты чего так рано? Мы думали, ты только к вечеру.
Глеб наконец оторвался от телевизора и одарил Марину своей фирменной снисходительной ухмылкой.
— Марин, ты бы хоть позвонила. Мы тут немного расслабились вчера. Друзей позвали, посидели культурно.
Культурно. Это слово прозвучало как издевательство. Марина чувствовала, как внутри неё закипает что-то тёмное и горячее. Год. Целый год она терпела это «культурно». Год она входила в собственную квартиру, как в чужой хостел. Год она находила чужие вещи, выслушивала их бесконечные истории о том, что «вот-вот найдётся работа» и «скоро мы встанем на ноги». Год она смотрела, как они заказывают устриц на её деньги, покупают себе новые телефоны, пока она работает на износ, чтобы оплачивать эту самую квартиру, в которой они устроили притон.
— Уберите всё это, — голос Марины был на удивление спокойным, но в этой тишине звенел металл. Полина фыркнула и пошла на кухню, демонстративно шаркая тапочками.
— Ой, ну чего ты начинаешь с порога? Уберём, конечно. Не переживай ты так за свои вещи. Подумаешь, ковёр испачкали. Химчистка для чего придумана?
Глеб согласно кивнул и добавил, повышая громкость на телевизоре:
— Точно. Марин, не будь занудой. Мы же семья.
Семья. Это слово окончательно сорвало чеку. Марина сделала шаг вперёд, и её каблуки гулко стукнули по паркету. Она посмотрела на Глеба, нагло развалившегося в её кресле, в её халате, в её доме. Потом перевела взгляд на сестру, которая достала из холодильника последнюю бутылку минералки, принадлежавшую Марине. Вся накопившаяся усталость и злость сжались в один тугой комок.
— Сколько можно? Ты с мужем попросились пожить на пару недель, а уже год живёте у меня и шикуете, не платя за своё проживание! Съезжайте немедленно, халявщики!
Полина замерла с бутылкой в руке, её лицо вытянулось. Глеб даже сел прямее, ленивая ухмылка сползла с его лица.
— Ты чего орёшь? — прошипела Полина. — С ума сошла? Какие халявщики? Мы же не чужие люди!
— Чужие так себя не ведут! — отрезала Марина, указывая рукой на разгром. — Чужие хотя бы делают вид, что уважают хозяев! Вы превратили мой дом в свинарник! Вы пользуетесь моими вещами, жрёте мою еду, живёте за мой счёт и даже не думаете извиниться!
— Да кому нужен твой дом! — взвилась Полина. — Вечно ты со своими вещами носишься, как с писаной торбой! Коврик ей испортили! Да мы тебе новый купим!
— Купите? — Марина горько рассмеялась. — На какие деньги, позволь спросить? На те, что вы клянчите у родителей, потому что Глеб не может удержаться ни на одной работе дольше месяца? Или на те, что ты тратишь на шмотки, вместо того чтобы откладывать на съёмную квартиру?
Глеб поднялся с кресла, и шёлковый халат распахнулся, обнажая волосатый торс.
— А ну-ка полегче! Ты на мою жену не наезжай! И на меня тоже! Не твоё дело, как мы живём!
— В моей квартире — моё! — отчеканила Марина, глядя ему прямо в глаза. — И я сказала, что ваше проживание здесь окончено. У вас неделя, чтобы собрать свои манатки и выметаться. Полина смотрела на сестру так, будто видела её впервые. В её глазах не было ни капли раскаяния, только холодная, расчётливая злость.
— Вот ты какая, значит, — процедила она. — Мы для тебя просто обуза. Я так и знала. Завидуешь просто, что у меня есть муж, любовь, а ты одна, как сыч, со своими коврами и карьерой.
— Вон, — тихо, но твёрдо повторила Марина, отворачиваясь от них. — Неделя. И чтобы духу вашего здесь не было.
Она развернулась и пошла в свою спальню, оставив их стоять посреди разгромленной гостиной. Она слышала, как Полина что-то зашипела Глебу, а потом раздались быстрые шаги. Дверь в их комнату хлопнула. А через минуту Марина услышала до боли знакомый, плаксивый голос сестры, набиравший номер на телефоне: «Мамочка, привет… Ты не представляешь, что Марина устроила… Она нас на улицу выгоняет…»
Война началась. И Марина знала, что главный бой ещё впереди.
Марина зашла в свою спальню — единственное место в квартире, которое ещё напоминало островок порядка. Она сняла пиджак, аккуратно повесила его на спинку стула и села на край кровати. Голова гудела. Она слышала приглушённый бубнёж из комнаты сестры, а потом голос Полины, искажённый наигранным страданием, просочился сквозь стену.
— Мамочка, ты не представляешь… Она просто с цепи сорвалась… Да, вот только вошла. Мы её ждали, ужин приготовили… А она как фурия налетела! Кричит, что мы халявщики, что мы ей всю жизнь испортили… Нет, конечно, не было никакой вечеринки! Просто пара друзей зашла, мы тихо посидели. Бокал вина опрокинули, с кем не бывает? А она из-за какого-то ковра… Да, прямо на улицу! За неделю! Куда мы пойдём, мам? У нас же совсем нет денег, Глебу зарплату задерживают… Она знает и специально это делает! Она просто хочет, чтобы мы унижались…
Марина слушала эту виртуозную ложь и не чувствовала ничего, кроме холодной, отстранённой брезгливости. Ужин приготовили. Тихо посидели. Каждое слово было ядом, тщательно отмеренным для родительских ушей. Она знала свою сестру. Полина с детства умела так выворачивать реальность, что чёрное становилось ослепительно белым, а виноватым всегда оказывался кто-то другой.
Из-за стены донёсся шепот Глеба: «Скажи ей про зависть. Про то, что она одна и злится на наше счастье». И Полина тут же послушно добавила в трубку:
— Мам, мне кажется, она просто завидует… Что я не одна, что Глеб меня любит… А у неё никого нет, только работа её дурацкая. Вот она и срывается на нас… Пожалуйста, поговори с ней! Она тебя послушает!
Через пять минут телефон Марины, лежавший на тумбочке, зазвонил. На экране высветилось «Мама». Марина глубоко вдохнула и ответила.
— Марина, что у тебя происходит? — голос матери, Татьяны Владимировны, был напряжён до предела, без всякого намёка на приветствие. — Полина звонила вся в слезах, говорит, ты их выгоняешь!
— Добрый день, мама. Да, я попросила их съехать, — ровно ответила Марина.
— Попросила? Она сказала, ты устроила жуткий скандал и обозвала их последними словами! Как ты могла? Это же твоя родная сестра!
— Мама, они живут у меня год вместо двух недель. Они превратили мою квартиру в притон, — Марина старалась говорить спокойно, излагая факты. — Они не работают, живут за мой счёт и уничтожают моё имущество.
— Какой притон, что ты выдумываешь! — возмутилась Татьяна Владимировна. — Подумаешь, ковёр испачкали! Ты всегда была такой мелочной! Неужели какой-то ковёр дороже родных людей? У них сейчас трудный период, ты должна помочь, а не добивать! Ты старшая, ты успешнее, на тебе больше ответственности!
Марина молчала, слушая этот знакомый до боли речитатив. Не «давайте разберёмся, что случилось», а «ты должна». Она всегда была должна. Должна была уступать Полине игрушки в детстве, должна была помогать с уроками, должна была радоваться её успехам и сочувствовать неудачам. Теперь она должна была содержать её вместе с мужем.
— Моя ответственность заканчивается там, где начинается их наглость. Они взрослые люди. Пусть сами решают свои проблемы. — Какая же ты стала чёрствая! — в голосе матери зазвучали стальные нотки. — Я тебя такой не воспитывала! Отец с тобой поговорит! И она бросила трубку.
Не прошло и минуты, как телефон зазвонил снова. «Папа».
— Марина, — прогремел в трубке бас Сергея Ивановича. — Немедленно прекрати этот цирк.
— Я не понимаю, о чём ты, — устало произнесла Марина. — Ты прекрасно всё понимаешь! Мать звонит мне, чуть ли не плачет. Ты решила семью разрушить? Сестру на улицу выставить? Я не для того вас растил, чтобы вы друг друга грызли.
— Пап, я просто хочу жить в своей квартире одна. Я имею на это право?
— Право она имеет! — рявкнул отец. — А про долг ты не забыла? Семейный долг! Помогать друг другу! Полина — твоя кровь! А ты её из-за денег и тряпок каких-то из дома гонишь!
— Из своего дома. И не из-за тряпок, а из-за того, что они сели мне на шею и свесили ноги!
— Хватит! — отрезал Сергей Иванович. — Я тебе сказал: оставь их в покое. Мы приедем завтра и поговорим. И пока мы не приедем, чтобы я от Полины не слышал ни одной жалобы. Ты меня поняла?
Он не дождался ответа и повесил трубку. Марина медленно опустила телефон. Она ожидала этого. Ожидала давления, обвинений, манипуляций. Но реальность превзошла все ожидания. Никто даже не попытался её выслушать. Приговор был вынесен заочно.
Дверь её спальни приоткрылась. На пороге стояли Полина и Глеб. На их лицах уже не было растерянности. Вместо неё там было торжество. Они слышали оба разговора.
— Ну что? — с ехидной ухмылкой спросила Полина. — Поговорила с родителями? Поняла, что не на тех напала? Глеб стоял за её спиной, сложив руки на груди, и смотрел на Марину свысока, как нашкодивший школьник, за которого заступился директор.
— Мы, Мариш, никуда не поедем, — протянул он, наслаждаясь моментом. — Так что можешь расслабиться. Семья — это святое. Тебе родители ещё раз это объяснят, если ты сама не догоняешь.
Они смотрели на неё с победным видом, уверенные, что битва выиграна. Они не понимали одного. Этот звонок от родителей не сломил Марину. Наоборот. Он сжёг последние мосты, последнюю ниточку родственной привязанности и надежды на понимание. Теперь это было не просто выселение нахлебников. Теперь это была война за себя. И она была готова идти до конца.
Ночь была долгой. Марина почти не спала, прислушиваясь к тишине в квартире. Это была враждебная, напряжённая тишина. Утром она вышла на кухню и застала идиллическую картину: Глеб, в её же халате, жарил яичницу на её сковороде, используя её оливковое масло, а Полина, свежая и отдохнувшая, листала глянцевый журнал за столом, положив ноги на соседний стул. Они вели себя так, будто вчерашнего разговора не было. Будто они были не приживалами на грани выселения, а полноправными хозяевами, милостиво позволявшими ей жить с ними.
— О, проснулась, — бросил Глеб через плечо, не отрываясь от плиты. — Будешь яичницу? Хотя нет, тут только на двоих осталось.
— Ты бы хоть в магазин сходила, холодильник пустой, — добавила Полина, не поднимая глаз от журнала.
Марина молча налила себе стакан воды. Спокойствие. Главное — спокойствие. Она больше не собиралась кричать и что-то доказывать. Она приняла решение, и теперь будет действовать. Она взяла свой ноутбук, села в уцелевшее кресло в гостиной, демонстративно отодвинув его от винного пятна на ковре, и начала работать. Она игнорировала их присутствие, их громкие разговоры, их смех. Она превратилась в холодную, вежливую соседку.
Родители, как и обещал отец, приехали ровно в полдень. Звонок в дверь прозвучал резко, как выстрел. Марина пошла открывать. На пороге стояли отец, Сергей Иванович, с сурово сдвинутыми бровями, и мать, Татьяна Владимировна, с поджатыми губами и красными от праведного гнева глазами.
— Мамочка, папочка! — Полина вылетела из комнаты и тут же бросилась матери на шею, картинно всхлипывая. — Я так рада, что вы приехали! Она нас совсем замучила! Глеб вышел следом, пожал отцу руку и с видом оскорблённой добродетели произнёс:
— Здравствуйте, Сергей Иванович. Не думал, что в нашей семье такое возможно.
Родители вошли в гостиную, и их взгляды скользнули по заваленному столу и бутылкам на полу. Отец нахмурился ещё сильнее, но мать лишь крепче обняла Полину.
— Бедная моя девочка, — запричитала она. — Ну ничего, мы сейчас со всем разберёмся.
Они сели на диван, как трибунал. Марина осталась стоять напротив.
— Марина, я жду объяснений, — начал отец без предисловий, своим привычным командирским тоном. — Что это за выходки?
— Я уже всё объяснила. Я хочу, чтобы Полина и Глеб съехали. Они живут здесь год, и я больше не могу и не хочу их содержать.
— Содержать? — всплеснула руками мать. — Да как у тебя язык поворачивается! Ты помогаешь родной сестре в трудную минуту! Это называется семья!
— Семья — это когда есть взаимное уважение, — спокойно возразила Марина. — Посмотрите вокруг. Вы считаете, это уважение к моему дому? К моему труду?
— Ой, ну началось! Дом, труд! — передразнила её Полина, вытирая несуществующие слёзы. — У тебя кроме денег и вещей ничего святого нет!
— Тихо! — рявкнул отец. — Марина, это всё мелочи жизни. Беспорядок можно убрать, ковёр почистить. Человеческие отношения важнее. Твоя сестра и её муж — твоя семья. И они будут жить здесь, пока не встанут на ноги. Это моё решение.
Он посмотрел на неё так, будто она всё ещё была пятнадцатилетней девочкой, которую можно было отчитать и заставить. Но что-то изменилось. Марина встретила его взгляд без страха.
— Папа, это моя квартира. И решение здесь принимаю я, — сказала она тихо, но отчётливо.
— Что?! — отец побагровел. — Ты мне, отцу, перечить вздумала? Да я!..
— Сергей, успокойся, — вмешалась мать, но тут же повернулась к Марине. — Дочка, одумайся. Ты же ломаешь семью. Ты нас всех опозоришь! Что люди скажут?
— Мне всё равно, что скажут люди, — твёрдо произнесла Марина. — Я хочу жить своей жизнью в своём доме. И я не позволю больше никому сидеть у меня на шее. Я дала им неделю. Этот срок остаётся в силе.
Повисла тяжёлая тишина. Полина смотрела на сестру с откровенной ненавистью. Глеб скрестил руки на груди, на его лице застыла презрительная усмешка. Он был уверен, что сейчас отец найдёт нужные слова, чтобы сломать её упрямство.
— Значит так, — процедил Сергей Иванович, поднимаясь. — Либо ты сейчас же извиняешься перед сестрой и мы забываем этот дурацкий разговор, либо…
— Либо что? — спросила Марина, поднимая подбородок. — Ты вычеркнешь меня из завещания? Лишишь наследства? Папа, я уже давно сама себя обеспечиваю. Мне от вас ничего не нужно. Кроме одного — чтобы вы уважали мои личные границы.
Это был удар ниже пояса. Отец замер, не находясь с ответом.
— Хорошо, — после долгой паузы наконец произнесла Марина, обводя их всех холодным взглядом. — Видимо, по-хорошему мы не договоримся. Тогда придётся по-плохому. Сегодня утром я консультировалась с юристом.
При слове «юрист» лица у всех изменились. Усмешка сползла с лица Глеба. Полина перестала хныкать и уставилась на сестру широко раскрытыми глазами.
— Он мне объяснил, что, поскольку они здесь не прописаны и не имеют договора аренды, их нахождение в моей квартире является незаконным. Если они не съедут добровольно в указанный срок, я имею полное право вызвать полицию и выставить их вещи на лестничную клетку. Это называется «самоуправство», и за это им может грозить административный штраф. Так что выбор за вами. Либо вы уходите по-человечески, либо с участковым.
Она говорила спокойно и уверенно, каждое слово падало в тишину, как камень. Она видела, как в глазах отца гнев сменяется растерянностью, а в глазах матери — страхом. Они привыкли к её уступчивости, к её готовности жертвовать собой. Но они не были готовы к тому, что их послушная, ответственная старшая дочь вдруг отрастила стальной позвоночник и научилась читать законы.
Слово «полиция» повисло в воздухе, впитывая в себя остатки кислорода. Наступила мёртвая тишина, густая и тяжёлая, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Отец смотрел на Марину так, словно видел её впервые в жизни — не свою послушную старшую дочь, а чужого, непроницаемого человека со стальным стержнем внутри. Мать прижала руку ко рту, её глаза наполнились неподдельным ужасом. Позор. Вызов полиции в собственную семью — это был тот уровень позора, который Татьяна Владимировна не могла себе даже представить.
Глеб первым отвёл взгляд. Он, как прагматичный хищник, понял, что кормушка закрылась. В его глазах не было злости, только холодный расчёт. Игра окончена, нужно искать новое тёплое место. А вот Полина, казалось, вот-вот взорвётся. Её лицо исказилось от ярости, которую она больше не пыталась прикрыть слезами.
— Ах ты… — прошипела она, делая шаг вперёд, но отец остановил её, положив тяжёлую руку на плечо.
— Хватит, Полина, — сказал он глухо. Голос его был лишён привычных командирских ноток. В нём звучала горечь поражения. Он посмотрел на Марину в последний раз, и в его взгляде она прочла всё: обиду, непонимание и холодное, окончательное отчуждение. Он не пытался больше спорить. Он не стал кричать. Он просто принял её решение как свершившийся факт, как предательство.
— Собирайте вещи, — бросил он, не глядя ни на кого конкретно. Затем повернулся к жене. — Таня, пойдём в машину. Ждём на улице.
Он развернулся и вышел, не сказав больше ни слова. Мать, бросив на Марину взгляд, полный укора и разочарования, покорно пошла за ним. Дверь за ними тихо закрылась, отрезая путь к отступлению.
В гостиной остались только трое. Полина смотрела на сестру с чистой, незамутнённой ненавистью.
— Я никогда тебе этого не прощу, — выплюнула она. — Ты не сестра мне больше. Надеюсь, ты сдохнешь в одиночестве в своей шикарной квартире, обнимая свой идиотский ковёр.
— Собирай вещи, Поля, — устало повторила Марина, не желая вступать в последнюю перепалку.
— Да пошла ты! — взвизгнула Полина и скрылась в своей комнате.
Глеб пожал плечами и с неожиданной деловитостью тоже направился собираться. Следующий час прошёл в атмосфере гробового молчания, прерываемого лишь звуками спешных сборов: скрипом ящиков, шуршанием пакетов, резким стуком брошенных на пол предметов. Марина сидела в кресле и просто ждала. Она не помогала, не мешала, не говорила ни слова. Она была наблюдателем на похоронах своей прежней семьи.
Наконец они вышли, нагруженные сумками и чемоданами. Глеб проследовал к выходу молча, стараясь не встречаться с ней взглядом. Полина остановилась в дверях.
— Можешь родителям больше не звонить. У них теперь только одна дочь, — сказала она и захлопнула за собой дверь с такой силой, что в серванте звякнула посуда.
И всё. Тишина.
Марина сидела неподвижно ещё минут десять, вслушиваясь в эту новую, абсолютную тишину. Она была оглушительной. Не было больше звука телевизора, чужого смеха, шарканья тапочек. Только тиканье часов на стене. Медленно, словно боясь спугнуть это ощущение, она встала.
Она прошлась по своей квартире. Гостиная выглядела так, будто через неё прошёл ураган. Гора грязной посуды, пустые бутылки, переполненная пепельница. И в центре всего — уродливое багровое пятно на её любимом ковре. Но теперь, глядя на этот хаос, Марина не чувствовала гнева. Она чувствовала облегчение. Это были руины поля боя, на котором она одержала победу. Тяжёлую, горькую, но свою.
Она знала, что заплатила за эту победу высокую цену. Возможно, она навсегда потеряла семью. Родители не простят ей такого унижения. Сестра будет ненавидеть её до конца жизни. Она осталась одна. Но, стоя посреди этого разгрома, вдыхая застоявшийся воздух, она впервые за долгое время не чувствовала себя одинокой. Она чувствовала себя целой.
Марина подошла к окну и широко распахнула его. В комнату ворвался свежий вечерний воздух, прохладный и чистый. Он начал вытеснять густой запах сигарет и пролитого вина. Она смотрела на огни города, на снующие внизу машины, на спешащих по своим делам людей. Каждый из них жил своей жизнью, со своими проблемами и радостями. И она тоже. Наконец-то она будет жить своей.
Она обернулась и посмотрела на винное пятно. Завтра она вызовет химчистку. Или, может быть, просто свернёт этот ковёр и купит новый. А может, оставит всё как есть. Как шрам, как напоминание о том дне, когда она перестала быть удобной и послушной. О дне, когда она выбрала себя.
Она медленно пошла на кухню, взяла большой мусорный пакет и, не спеша, начала собирать пустые бутылки. Работа предстояла долгая. Но впервые за этот год уборка в собственном доме не казалась ей каторгой. Это был ритуал. Ритуал очищения и возвращения своего пространства. Своего дома. Своей жизни…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ