Дождь стучал по подоконнику упрямым, монотонным ритмом, словно отбивая такт для моего вечного ожидания. Я пил остывший кофе и смотрел на улицу, где свет фонарей расплывался в мокрых потёках на стекле. В такой тишине даже собственное сердцебиение кажется громким, навязчивым, как шум соседа за стеной. Прошло уже семь лет. Семь лет, которые я прожил, как один длинный, пасмурный день. Я научился не вспоминать, не анализировать, не ждать. Я просто жил, и в этой жизни не было места для призраков из прошлого. Мой телефон лежал на столе, немой и чёрный, как плоский камень со дна реки. Он и взорвался этим тихим, сокрушительным взрывом. Одно сообщение. Одно имя. Имя, которое я выжег из своей памяти калёным железом, но которое узнал бы даже в бреду, даже через сто лет. «Алиса». Сообщение было коротким, всего три слова, но каждое из них било под дых, заставляя мир сжиматься до размеров экрана: «Прости меня, пожалуйста».
Я не ответил. Я отшвырнул телефон, будто он был раскалённым углём, обжёгшим ладонь. Рука дрожала. Я зажёг сигарету, хотя бросал курить пять лет назад — пачка лежала в ящике стола на такой вот крайний случай, который никогда не должен был наступить. Дым щекотал горло, горький и знакомый. «Прости меня». Как просто звучат эти слова. Как будто всё можно стереть, перечеркнуть, начать с чистого листа. Она ушла тогда, в солнечный майский день, оставив на полке в прихожей пыльное кольцо от своей вазы и тишину. Такую оглушительную тишину, что я месяцами приглушал её музыкой, телевизором, любым звуком, лишь бы не слышать звона в собственных ушах. Она ушла к другому, даже не пытаясь смягчить удар, не придумывая оправданий. Просто констатировала факт: «Я больше не люблю тебя. Я ухожу». И всё. Конец фильма. Финал без аплодисментов.
А теперь — «прости». Прошло семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят пять дней. Каждый из них я начинал с того, что не думал о ней. Сначала это было невозможно, потом — трудно, затем — привычно. Я построил новую жизнь, кирпичик за кирпичиком. Сменил работу, купил эту однокомнатную квартиру с видом на унылый дворик, завёл несколько сдержанных, почти деловых дружеских отношений. Я даже пытался встречаться с женщинами. Но что-то внутри было сломано, какой-то главный предохранитель выгорел. Я не мог доверять. Не мог отпустить себя. Взгляд каждой новой женщины казался мне экзаменом, который я заведомо провалю. И я отступал, предпочитая одиночество боли нового предательства.
Я не ответил ей в тот вечер. Не ответил и на следующее утро, когда проснулся с тяжёлой головой и одним и тем же вопросом, долбившим в висках: «Зачем? Почему сейчас?». Любопытство грызло меня изнутри, как голодная крыса. Что случилось? Умер ли кто-то? Разбилась ли её новая, такая счастливая жизнь? Или это просто запоздалый укол совести, который заставил её отправить это сообщение в порыве сентиментальности после бокала вина?
Прошла неделя. Сообщение висело в телефоне незаживающей язвой. Я удалил его, но это не имело значения. Оно выжглось на сетчатке. «Прости меня, пожалуйста». Я ловил себя на том, что в метро, на работе, за приготовлением ужина я мысленно составляю ответы. Злые, едкие, полные сарказма и накопленной за семь лет горечи. А потом — сентиментальные, глупые, прощающие всё. Я качался на этих качелях эмоций, как мальчишка, и мне было стыдно за свою слабость.
В конце концов, я сдался. Не из благородства, а от банальной усталости. Эта мысленная диалоги съедали меня изнутри. Я нашёл её в социальных сетях. Она почти не изменилась. Та же улыбка, те же глаза. На аватарке она была с маленькой девочкой лет пяти, с её же глазами и ямочками на щеках. У меня сжалось всё внутри. Её дочь. Дочь человека, ради которого она меня оставила. Я закрыл страницу, чувствуя приступ тошноты. Это было ошибкой. Не нужно было этого видеть.
Но я всё же написал. Сухо, без эмоций, просто вопрос: «Зачем?»
Ответ пришёл почти мгновенно, будто она сидела у телефона все эти дни, ожидая.
«Хочу увидеться. Объяснить всё. Глаза в глаза».
Я рассмеялся. Горько и зло. Классика. Объяснить. Какие могут быть объяснения спустя семь лет? Что она могла сказать такого, что перечеркнуло бы всё это время? Ничего.
«Не думаю, что это хорошая идея», — отправил я.
«Я буду завтра в пять у кафе на Арбате, того, где мы всегда встречались. Я буду ждать. Если ты не придёшь, я пойму и больше не побеспокою».
Она всё ещё умела брать горлом. То кафе. «Наше» место. Она знала, что я не выдержу. Знала, что любопытство возьмёт верх. Это был чистой воды шантаж, и я его осознавал, но поддался ему, как последний лох.
Весь следующий день я был сам не свой. На совещании я не слышал и половины из того, что говорилось, а мой взгляд постоянно утыкался в циферблат часов. В четыре я не выдержал, сославшись на migraine, и ушёл с работы. Шёл до Арбата под противным моросящим дождём, без зонта, воротник пальто был мокрым и неприятно холодил шею. Я ругал себя последними словами. Зачем я это делаю? Зачем добровольно лезу в мясорубку прошлого, которое с таким трудом перемололось в безразличие?
Кафе почти не изменилось. Та же красно-белая клетчатая скатерть на столиках у окна, тот же запах свежей выпечки и дорогого кофе. И она. Сидела у окна, обхватив руками чашку, и смотрела в стекло, за которым мелькали зонты прохожих. Она была одна. Я замер у входа, внезапно осознав всю сюрреалистичность момента. Семь лет. Половина моей взрослой жизни пролегла между нами непроходимым лесом. А сейчас я должен просто подойти и сесть напротив, как вчерашний день.
Она увидела моё отражение в стекле и обернулась. В её глазах мелькнуло что-то — испуг, надежда, растерянность. Она стала другой. Не внешне — нет, она была всё так же прекрасна. Но в её взгляде появилась какая-то глубина, усталость, которой не было раньше. Жизнь, видимо, прошлась и по ней не только подошвой, но и каблуком.
— Спасибо, что пришёл, — её голос был тише, чем я помнил.
Я кивнул, не зная, что сказать, и опустился на стул напротив. Между нами повисла тяжёлая, неловкая пауза. Официантка, юная девочка с розовыми волосами, спасла нас, приняв заказ. Я взял эспрессо, она — капучино. Всегда любила сладкое.
— Я не знаю, с чего начать, — призналась она, наконец, глядя на меня прямо. И в её взгляде я увидел не то, что ожидал. Не вину. Не раскаяние. А страх. Чистый, животный страх.
— Обычно начинают с «привет». Или «как жизнь», — сказал я, и мои слова прозвучали грубее, чем я хотел.
Она вздрогнула, но кивнула.
— Привет, Макс. Как жизнь?
— Normal. Работа, дом. Всё как у всех. А у тебя? — я кивнул в сторону, имея в виду её страницу в соцсети. — Я видел, у тебя дочь. Поздравляю.
Это прозвучало как издевка, и я это знал. Она потупила взгляд.
— Спасибо. Лиза. Ей пять с половиной.
— На папу похожа? — спросил я, и в моём голосе зазвенел яд.
Она подняла на меня глаза, и в них было столько боли, что я отшатнулся.
— Нет, — тихо сказала она. — Она похожа на тебя.
Мир замер. Шум кафе, гул улицы — всё смешалось в сплошной белый шум. Я смотрел на неё, не понимая, не веря, отказываясь верить.
— Что? — это было даже не слово, а хриплый выдох.
— Она похожа на тебя, Макс, — повторила она, и её голос дрогнул. — У неё твои глаза. Твой упрямый подбородок. И она обожает разбирать старые магнитофоны, как ты когда-то. У нас дома уже целая коллекция сломанной техники.
Я молчал. Мозг отказывался обрабатывать информацию. Это была какая-то чудовищная, бесчеловечная шутка.
— Ты врёшь, — прошептал я. — Зачем ты врёшь?
— Я забеременела прямо перед тем, как… перед тем как уйти. Я не знала. Я узнала через месяц. Я была в панике, в ужасе. Я думала, что это знак, что мы должны быть вместе, я собиралась вернуться, сказать тебе… Но ты… ты меня не пустил. Ты помнишь?
Я помнил. Она звонила мне через месяц после своего ухода. Голос у неё был заплаканный, сбивчивый. Она говорила, что хочет встретиться, что ей нужно поговорить. А я, израненный, гордый, полный гнева, сказал ей, чтобы она больше никогда не звонила, и бросил трубку.
— Я пыталась ещё раз, — продолжала она, и по её щекам беззвучно потекли слёзы. — Но твой номер уже не отвечал. Ты сменил его. А потом я поняла, что это и к лучшему. Что я не могу тебя в это втягивать. Я вышла замуж. Он знал, что я беременна. Он согласился… дать ей свою фамилию. Он хороший человек. Он любит её как родную.
Я слушал этот бред, это безумие, и чувствовал, как почва уходит из-под ног. У меня есть дочь. Пятилетняя девочка, которая разбирает магнитофоны и имеет мой подбородок. Которая живёт в этом мире, а я даже не знал о её существовании.
— Почему… почему сейчас? — смог выдавить я. — Почему ты молчала все эти годы?
— Потому что я умираю, Макс.
Она произнесла это так просто, так буднично, будто сообщала о прогнозе погоды. И в этой простоте был леденящий душу ужас.
— У меня рак. Третий стадия. Прогнозы… не очень хорошие. И я не могла уйти, не сказав тебе. Не попросив у тебя прощения за всё. И не показав тебе твою дочь.
Она достала из сумки планшет, дрожащими пальцами запустила видео. На экране девочка с карими, действительно моими, глазами и двумя косичками что-то увлечённо рассказывала, показывая на разобранный папин плеер. У неё была моя улыбка. Мои ямочки на щеках, которые я видел только на своих детских фотографиях. Моё жестикулирование. Это было словно взгляд в собственное прошлое, в то детство, которое я не застал.
Я смотрел на это видео, а по лицу у меня текли слёзы. Я не плакал с тех пор, как она ушла. Мне казалось, что все слёзы уже высохли. Но нет. Они текли ручьями, капали на клетчатую скатерть, оставляя тёмные пятна.
— Она не знает, — тихо сказала Алиса. — Она думает, что её папа — Михаил. Он для неё — весь мир. И я не хочу это разрушать. Я не пришла, чтобы что-то требовать. Я не жду, что ты войдёшь в её жизнь и всё перевернёшь. Я просто… я должна была дать тебе выбор. Должна была попросить прощения за то, что украла у тебя эти годы. Это было жестоко и подло. Я была молода, я была напугана, я не знала, как поступить правильно. А потом стало слишком поздно.
Она замолчала, давая мне время на осознание этого кошмара. У меня есть дочь. Её мать умирает. И я ничего не могу с этим поделать. Я пропустил всё. Её первые шаги, первые слова, первый зуб, первый день в детском саду. Я был мёртв для неё все эти годы. И теперь, когда мне явили это чудо, мне сказали, что я не могу к нему прикоснуться. Чтобы не разрушить её мир.
— Что ты хочешь от меня? — спросил я, и мой голос был чужим, разбитым.
— Ничего. Абсолютно ничего. Если ты захочешь, я могу иногда, раз в полгода, присылать тебе её фотографии. Рассказывать, как она. Но не более того. Я разрушила твою жизнь однажды. Я не имею права делать это снова, теперь уже её жизнь. Я просто хотела, чтобы ты знал. Чтобы у тебя не осталось unanswered вопросов. И чтобы ты… чтобы ты мог меня простить. Мне будет спокойнее уходить, зная, что ты не ненавидишь меня до конца.
Я откинулся на спинку стула и закрыл лицо ладонями. Что я чувствовал? Всё сразу. Бешенство. Жалость. Нежность. Отчаяние. Беспомощность. Любовь. Ненависть. Весь коктейль из самых сильных эмоций, которые только может пережить человек, влили в меня за какие-то десять минут.
— Я не знаю, смогу ли я тебя простить, — сказал я честно, опуская руки. — То, что ты сделала… это непростительно.
Она кивнула, сжавшись вся, будто ожидая удара.
— Я понимаю.
— Но я благодарен тебе за то, что ты сказала. За то, что показала её.
Мы помолчали. Официантка принесла кофе. Мы пили его молча, избегая взглядов друг друга. Прошлое, настоящее и будущее сплелись в тугой, неразрешимый узел прямо здесь, на столе между нами, между чашкой эспрессо и капучино с сердечком из пены.
— Как… как её характер? — спросил я, наконец, сдавшись.
И её лицо озарила улыбка. Та самая, из прошлого, которая когда-то заставляла мое сердце биться чаще.
— Она невероятная. Упрямая, как… ну, как ты. Очень добрая. Любит жуков и пауков, собирает их в баночки, а потом выпускает. Ненавидит манную кашу. Обожает, когда я читаю ей на ночь про Гарри Поттера. И… и она постоянно просит братика или сестричку.
Она снова потупила взгляд. Её болезнь ставила крест и на этих мечтах.
Мы просидели ещё с час. Говорили о пустяках, о её лечении, о моей работе. Избегали острых углов. Прощались как малознакомые люди, которые случайно встретились в кафе — сдержанно, вежливо. Она сказала, что будет ждать моего решения насчёт фотографий. Я кивнул.
Я вышел на улицу. Дождь уже кончился. Воздух был чистым и холодным. Я шёл по мокрому асфальту, и мир вокруг казался другим. Более хрупким. Более ценным. Более жестоким и более прекрасным одновременно.
Она ушла. Но через годы она пришла, чтобы попросить прощения. И она принесла с собой не просто прошлое. Она принесла мне будущее, до которого я, возможно, никогда не дотронусь. Она принесла мне знание. Знание о том, что где-то там есть маленькая девочка с моими глазами, которая, возможно, когда-нибудь, много лет спустя, тоже захочет найти меня. И я буду ждать. Не потому, что простил. А потому, что теперь у меня есть, для чего жить. Даже если это жизнь в ожидании.