Долгие десятилетия её домом был Genève, rue Charles-Humbert, 2. Там, среди серых стен и узких окон, прошла почти вся её жизнь: юность, замужество с Альбером Бурги, взросление детей, детский крик внуков. Именно туда, в 1937 году, въехал её отец, Жан-Луи Терру, после несчастного случая, лишившего его профессии машиниста. В бумагах писали «полностью на содержании дочери», но для Берты это было не бремя, а дань любви. Она кормила его, грела своим луковым супом, слушала его рассказы о паровозах и мечтала.
Лишь два года назад Берта оставила этот адрес и переселилась в квартиру на rue du Beulet, 3. Там стены были тёмно-зелёные, как сукно на столах казино, и они сразу впитали в себя запах лукового супа, голоса внуков и мягкий смех сестры Марии. Каждое воскресенье в доме собирались: семьи Альбера Бурги и Франсуа-Бернара Бурги, дети, внуки, сестра Мария. На плите кипела чугунная кастрюля с супом. После трапезы Берта открывала старый лакированный комод, унаследованный от рода Терру, и доставала письма Étienne Terroux, Marie Soudan и других предков. Она читала их вслух, и все видели перед собой, будто живых, фигуры ушедших.
Но последний год был омрачён кашлем. Сухой, упрямый, он звучал в ночи, как предвестие конца. Иногда он прерывал чтение писем, и тогда Мария продолжала вместо неё. Берта понимала: болезнь делает свои шаги, неумолимые, как стук колёс паровоза её отца по рельсам.
6 декабря 1967 года боль в груди пронзила её так, что она больше не смогла подняться. Она умерла в своей квартире, среди стен, где ещё вчера пахло супом и бумагой.
11 декабря церковь Sainte-Jeanne-de-Chantal была наполнена мягким светом зимнего утра. Орган звучал тихо и скорбно, его аккорды тянулись, словно длинные нити, связывая живых с ушедшими. Голоса хора поднимались под своды, и казалось, что каждая нота — это молитва о её душе. Гроб Берты стоял перед алтарём, рядом — свечи и белые цветы, которых почти не было: семья просила не приносить венков, а вспомнить о Maison des Gardes-malades catholiques на Glacis-de-Rive 7.
Когда отпевание завершилось, процессия отправилась на кладбище Châtelaine. Морозное воздух резал лёгкие, кашель невольно вырывался у тех, кто помнил её последние месяцы. Слова священника были простыми:
— Madame Berthe Burgi, née Terroux, a quitté ce monde, mais elle reste dans vos mémoires, dans vos vies et dans vos gestes d’amour.
На краю могилы её дети, Альбер и Франсуа-Бернар, стояли с опущенными головами. Внуки держали друг друга за руки. Сестра Мария положила на гроб небольшой конверт с письмами из комода — символ рода Терру, символ памяти.
Когда гроб опустили в землю, орган умолк, и осталась только тишина кладбища. В этой тишине каждый слышал своё: кто-то кашель Берты, кто-то запах супа, кто-то её голос, читающий старые письма.
И так, в 80 лет, Берт-Перрон Терру-Бурги сделала свою последнюю остановку — как когда-то её отец, машинист Жан-Луи, на станции, где больше не ждут поездов. И именно в этот миг, когда в церкви Сен-Жанн-де-Шанталь гулко отдавались последние аккорды прощальной мессы, где-то далеко-далеко, на другом краю земли, в малоизвестном городе Омске, в тесной, но уютной квартире разливался запах свежих пирожков с луком и яйцом. Миниатюрная женщина, Александра Петровна Терру, ловко управлялась на кухне, превращая простые продукты в маленькое чудо. Её муж, Юлий Павлович Терру, сидел у окна с газетой, предвкушая тёплые пирожки, которые вот-вот окажутся на столе.
Ни он, ни его жена не догадывались, что в тот же самый час в Женеве, на кладбище Шателен, хоронили двоюродную тётку Берту. Они не знали ни о её жизни, ни о её страданиях, ни о её смерти — так же, как и она никогда не знала о них. Но невидимая нить родства всё равно связывала их — сквозь пространство и время, через запах лукового супа и пирожков, через память и кровь.