— Оля, ты опять свои коробки притащила? — спросила я, ставя сумки на пол в прихожей. Руки гудели от тяжести, но это была привычная ноша.
Дочь сидела за кухонным столом, уткнувшись в телефон. Она подняла голову, и в ее глазах мелькнуло раздражение, смешанное с усталостью.
— Мама, привет. Да, всего три штуки. У нас ремонт, пыль везде, сама знаешь. Пусть побудут у тебя, ладно? Тебе же не мешают.
Я смотрела на эти картонные глыбы, занимающие половину коридора, и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Не мешают? Они уже давно стали частью моей жизни, как непрошеные гости, которые не уходят. Но я кивнула, как всегда.
— Ладно, разберу потихоньку.
Ольга улыбнулась, но улыбка вышла вымученной. Она встала, чмокнула меня в щеку и ушла, оставив после себя запах ее духов — резкий, как ее слова иногда.
Я осталась одна. Прошла в комнату, села в кресло у окна. За окном шел дождь, стучал по подоконнику, словно напоминая о времени, которое уходит. Мне было шестьдесят восемь, но в последние годы я чувствовала себя старше. Жизнь сузилась до этих стен, рынка по утрам и редких визитов Ольги с мужем Сергеем и сыном Артемом. Они приезжали, оставляли вещи, проблемы, а я все глотала, потому что так положено. Семья же.
Но сегодня, возвращаясь с рынка, я остановилась у витрины магазина тканей. Там, среди рулонов ярких материй, отразилась женщина — сгорбленная, с седыми прядями, выбивающимися из-под шали. Глаза потухшие, губы сжаты. Я моргнула — она моргнула. Это была я. Не та, кого я видела в домашнем зеркале, где свет мягче, а здесь, под серым небом, правда вышла наружу.
Впервые мне стало себя жаль. Не дочери, не внука, а себя. Жалость эта была острой, как игла, и я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Сколько лет я жила для других? С тех пор, как в девяностых потеряла мужа, все силы ушли на Ольгу — поднять ее, дать образование, помочь с семьей. А моя жизнь? Где она?
Дома я обошла комнаты. В коридоре — коробки с зимней одеждой Ольги. На балконе — старые инструменты Сергея, которые он "заберет потом". В гостиной — стопки книг Артема, из которых он вырос. Моя квартира превратилась в склад чужих воспоминаний, а мои собственные куда-то испарились.
Я вспомнила, как в молодости любила шить. После техникума работала на фабрике, мечтала о своем ателье. Но жизнь завертела: брак, ребенок, кризисы девяностых. Все отложила "на потом". А потом стало поздно.
Эмоциональный конфликт сжался в груди: почему я всегда уступаю? Оля, милая, почему ты не видишь, что твои коробки душат меня? А если я скажу "нет", что тогда — потеряю тебя?
Или вот: почему материнская любовь превращается в клетку? Оля, разве ты не чувствуешь вины? Как жить дальше, если все, что осталось, — это чужой хлам?
А еще: что, если моя жалость к себе — это предательство семьи? Сергей, ты молчишь, но твои инструменты кричат о твоем равнодушии. Когда это кончится?
Я не спала ночь, ворочалась, думая. Утром позвонила в службу перевозок. Голос на том конце был бодрым, деловым.
— Нужно вывезти вещи. К дочери.
Они приехали быстро — двое парней, сильных, с грузовиком. Я показала, что выносить: коробки, инструменты, книги. Они переглянулись, но молча взялись за дело.
С каждым унесенным предметом в квартире становилось легче. Воздух казался чище, свет — ярче. Я стояла у окна, глядя, как они грузят все в машину. Сердце колотилось, но не от страха, а от странного возбуждения. Словно я сбрасывала кожу.
Когда они уехали, телефон зазвонил. Ольга.
— Мама, что за ерунда? Тут грузчики с нашими вещами! Ты в своем уме?
Ее голос дрожал от злости. Я села в кресло, сжимая трубку.
— В своем, Оля. Это ваши вещи. Им место у вас.
— У нас ремонт! Хаос полный! Как ты могла? Мы же семья, помогаем друг другу!
Семья. Это слово всегда было моим щитом и тюрьмой. Но теперь оно звучало иначе.
— Я помогала тебе всю жизнь. Сидела с Артемом, когда вы отдыхали. Готовила, стирала. А когда вы мне помогли?
Молчание в трубке. Ольга вздохнула.
— Мы продукты привозим. И вообще... это эгоизм, мама. На старости лет характер показываешь?
— Не на старости, а на остаток жизни. Я хочу жить в своем доме, а не на складе.
Она фыркнула.
— Ладно, разберемся. Но это удар ниже пояса.
Она бросила трубку. Я сидела, глядя в пустоту. Внутри бушевали эмоции: вина, облегчение, страх. А если она не простит? Оля, почему твоя усталость важнее моей? Как преодолеть эту пропасть между нами?
Или: почему поколение разное — вы в спешке, мы в долге? Сергей, твои молчаливые визиты — это забота или привычка? Что, если семья сломается?
А еще: что скрывается за моей твердостью — сила или одиночество? Артем, внучек, поймешь ли ты бабушку? Когда придет понимание?
Прошла неделя. Телефон молчал, кроме редких сообщений от Артема: "Ба, как ты?" Я отвечала коротко, но тепло. В эти дни я убирала квартиру. Отмывала полы, где стояли коробки, переставляла мебель. И достала из шкафа старые ткани — остатки от фабричных времен. Руки помнили движения: игла, нить, стежок.
Я перешила старое пальто, добавив яркую подкладку. Надела его и вышла на улицу. Дождь кончился, воздух был свежим. Проходя мимо той витрины, взглянула на себя. Женщина в отражении стояла прямее, глаза блестели. Не старуха, а я — Анна Петровна.
В субботу раздался звонок в дверь. На пороге — Ольга с Сергеем. В руках у нее пакет, но не с вещами, а с продуктами — свежими овощами, которые я люблю.
— Мама, можно войти? — спросила она тихо.
Я кивнула, пропустила их. Мы сели на кухне. Сергей молчал, как всегда, но смотрел виновато.
— Я подумала... — начала Ольга. — Когда вещи приехали, мы с Сережей весь вечер разбирали. И я нашла свою старую тетрадь из института. Там твои заметки на полях — как шить правильно. Помнишь, ты учила меня?
Я кивнула. Помнила. Девяностые, она училась, я работала допоздна.
— Мне стыдно, мама. Мы тебя как склад использовали. Не думали о тебе.
Сергей кивнул.
— Извини, Анна Петровна. Мои инструменты... заберу, если надо.
Я улыбнулась.
— Не надо. Разобрали — и ладно. Главное, чтобы поняли.
Ольга взяла мою руку.
— Мы поняли. И Артем сказал: "Бабушка права, ей место нужно". Он придет завтра, поможет с уборкой.
Мы проговорили час. Не о проблемах, а о жизни. Ольга рассказала о работе, Сергей — о ремонте. Я показала перешитое пальто.
— Красиво, мама. Ты всегда талантливая была.
Когда они уходили, Ольга обняла меня крепко.
— Не злись на нас. Мы любим тебя.
— И я вас.
Дверь закрылась, и я почувствовала тепло внутри. Не пустоту, а пространство для себя. Но с семьей ближе, честнее.
Прошло время. Я шила больше — для соседок, для радости. Ольга звонила чаще, но без просьб. Артем приходил просто так, болтали о его учебе. Семья не потерялась, а ожила. В отражении витрины теперь была женщина, которая нашла себя, не потеряв близких. И это было правильно.