Мария снова жила в своей девичьей комнате. Те же обои с мелкими цветочками, полка с книгами из студенческой поры, старый письменный стол, за которым она когда-то корпела над конспектами. С тех пор прошло почти десять лет, но теперь, после развода, она вернулась к началу, будто сделала шаг назад.
Родители приняли её без лишних слов. Лидия Сергеевна сразу заявила:
— Ты правильно сделала, что ушла от этого Толика. Мы с отцом сразу знали, не пара он тебе. Ты ещё встретишь нормального мужчину.
Сергей Петрович промолчал, как всегда. Он редко спорил с женой и держал своё мнение при себе.
Маша улыбнулась тогда натянуто, но внутри у неё всё сжалось. Она не могла забыть, что в их разводе больше всего вины лежало именно на матери. И особенно тот вечер, который до сих пор стоял у неё перед глазами.
…Они с Толиком прожили всего два года. Ссорились, мирились, пытались строить семью, но в душе у обоих было слишком много обид. Маша часто ездила к родителям то помочь по хозяйству, то просто отдохнуть от бытовых склок.
В тот вечер она пришла к ним после работы. Лидия Сергеевна попросила помочь с ужином, отец ковырялся в сарае. Маша задержалась и не заметила, как стемнело.
Толик, беспокойный по натуре, решил за ней заехать. Машина остановилась возле калитки, он вышел, постучал. Лидия Сергеевна открыла дверь и с холодной улыбкой произнесла:
— А жена твоя с нашим соседом ушла гулять.
Маша, услышав это из кухни, застыла с ножом в руке. Её словно ударили. Она бросилась в прихожую, но Толик уже стоял на улице, растерянный, с глазами, полными боли.
— Толик! — крикнула она. — Я здесь!
Но он только покачал головой. Сел в машину и уехал, даже не дождавшись объяснений.
Позже он сказал:
— Если твоя мать может позволить себе такое, значит, она тебя не уважает. А если ты позволяешь ей так со мной обращаться, значит, ты меня не любишь.
С тех пор трещина в их браке стала пропастью. Они ругались всё чаще, и через полгода Маша собрала вещи и вернулась в родительский дом.
Сейчас, лёжа на своей старой кровати, она снова прокручивала тот эпизод. Тогда она так и не решилась жёстко ответить матери, защитить мужа. Постеснялась, испугалась скандала. А в итоге потеряла Толика.
Лидия Сергеевна считала, что спасла дочь от «неудачного брака». Каждый день повторяла:
— Ты ещё спасибо скажешь, что я вовремя тебя от него отвела.
Маша молчала. Только отец иногда смотрел на неё как-то особенно, будто хотел сказать: «Я знаю, что ты не счастлива». Но слов так и не было.
Прошёл год. Мария работала в аптеке, приносила в дом зарплату, помогала матери по хозяйству. С виду всё было спокойно, но в душе зияла пустота. Она не любила Толика так, как в романах любят, до головокружения, до безумия. Но рядом с ним чувствовала себя женщиной, нужной и важной. А теперь снова дочка при родителях.
Иногда она видела его случайно: в городе, у магазина, на остановке. Толик смотрел на неё внимательно, будто хотел заговорить, но сдерживался. Маша делала вид, что спешит, отворачивалась. Но сердце каждый раз колотилось так, что ей становилось стыдно.
Однажды ночью, когда мать уже спала, а отец тихо слушал радио в своей комнате, Маша лежала в темноте и думала: «А вдруг мы с Толиком зря всё разрушили? Вдруг можно было тогда по-другому поступить, встать на его сторону?»
Ответа не было. Только мучительное чувство вины.
И самое страшное: она знала, что если решится снова вернуться к Толку, то столкнётся не только с недоверием окружающих, но и с яростью матери.
А Толик, как назло, всё чаще начал появляться у её работы. Сначала случайно, потом точно специально. Он ждал её после смены, шёл рядом до дома. Говорил мало, но в его взгляде было то самое чувство, которое Маша так давно не видела.
И вот однажды он прямо сказал:
— Маш, я хочу всё вернуть. Я не перестал тебя любить. Давай снова в ЗАГС.
Мария замерла. Сердце подпрыгнуло, но в голове сразу всплыло лицо матери, холодное, жёсткое. Она не знала, как скажет им правду.
После разговора у аптеки Мария несколько дней ходила как в полусне. Толик снова и снова всплывал в мыслях, каждое слово, сказанное им, будто выжигалось в памяти: «Я не перестал тебя любить. Давай снова в ЗАГС».
Она пыталась забыть это. Уговаривала себя, что всё это глупости, что нельзя наступать на те же грабли. Но сердце жило отдельно от разума. Оно стучало быстрее при воспоминании о его взгляде, о том, как он стоял напротив, смущённый, но решительный.
— Маша, ты что-то невесёлая, — подмечала мать, когда дочь молча сидела за ужином. — Может, простыла? Или на работе проблемы?
— Всё нормально, мам, — отвечала Мария и тут же чувствовала, как краснеет.
Она стала обманывать родителей. До этого всегда была «правильной дочкой», делала, как скажут, подстраивалась. А теперь прятала телефон, стирала переписку, выходила «погулять с подругой», хотя на самом деле шла навстречу с Толиком.
Они встречались вечером, обычно в парке или в небольшом кафе на окраине. Сидели рядом, пили чай, разговаривали обо всём и ни о чём. Толик изменился. Стал мягче, сдержаннее. Больше слушал, меньше спорил.
— Я понял одно, Маш, — говорил он, — без тебя я не человек. Я поработал над собой. Ты сама увидишь. Дай только шанс.
Мария слушала и не знала, что ответить. Ей хотелось верить. Но в душе сидел страх: «А вдруг опять будет то же самое? А вдруг мама права, он никогда не изменится?»
Каждый вечер, возвращаясь домой, она чувствовала, что обманывает родителей. Лидия Сергеевна всё чаще приглядывалась к ней с подозрением.
— Ты поздно приходишь. С кем гуляешь? Опять с девчонками из аптеки? — спрашивала она настороженно.
— Да, с коллегами, — отвечала Маша, отворачиваясь.
Иногда отец пытался сгладить напряжение:
— Да пусть гуляет, Лида. Она молодая ещё.
— Молодая! — вскидывалась мать. — Ей скоро тридцать! А ведёт себя как девчонка.
Маша молча уходила в свою комнату. С каждым днём ей становилось всё тяжелее скрывать правду.
Однажды Толик решился на шаг вперёд. Он ждал её у аптеки, когда смена закончилась, и, не дав заговорить, протянул руку:
— Поехали со мной. Я хочу показать тебе кое-что.
Она растерялась, но согласилась. В машине он был молчалив, только иногда бросал на неё короткие взгляды. Через полчаса они подъехали к невысокому дому.
— Смотри, — сказал он. — Я снимаю здесь квартиру. Сначала думал для себя, а теперь… теперь хочу, чтобы мы начали вместе отсюда.
Мария огляделась. Небольшая, но уютная квартира. На окне цветы, на кухне пахло кофе. Всё было простое, но домашнее.
— Толик… — начала она, но он прервал:
— Я хочу, чтобы ты жила здесь со мной. Я не могу больше по подворотням тебя встречать. Хочу, чтобы мы были мужем и женой. Давай в ЗАГС.
Слова звучали искренне, но у Маши внутри всё сжалось. Она понимала: если согласится, то должна будет сказать родителям правду. А мать не простит.
— Я… я должна подумать, — грустно произнесла она.
Толик не настаивал, только сказал:
— Думай. Но знай: я тебя не отпущу.
Всю ночь Маша ворочалась, не в силах уснуть. Она видела перед глазами две картины: мать, суровую и непреклонную, и Толика с его настойчивым взглядом. Она словно стояла на перепутье: одна дорога к собственному счастью, другая — к спокойствию в семье, но без любви.
Сергей Петрович, заглянув утром на кухню, заметил её уставший вид.
— Машенька, ты не выспалась?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Всё нормально, пап.
Толик становился всё решительнее. Если вначале он осторожно намекал, то теперь говорил прямо:
— Маш, я больше не хочу жить в подвешенном состоянии. Ты моя жена, хоть и бывшая по документам. Давай всё исправим. Я готов хоть завтра подать заявление.
Маша слушала и чувствовала, как земля уходит из-под ног. Сердце тянулось к нему, а разум твердил, что впереди будет буря. Она знала мать, Лидия Сергеевна, не простит.
Тем временем дома напряжение росло. Мать всё чаще бросала колкие замечания:
— Ты зачастила гулять. Долго ли ещё по дворам шляться будешь? Мужа у тебя нет, семьи нет… Ты хоть понимаешь, что люди скажут?
Маша молчала, сжимая губы. Но однажды не выдержала:
— Мам, мне уже тридцатник. Я сама знаю, что мне делать.
— Знаешь? — вскинулась Лидия Сергеевна. — Это когда же ты знала? Когда за Толика выскочила? Мы тогда тебе говорили: не мужик он, слабак! А ты что? А потом вернулась домой с чемоданом.
Сергей Петрович сидел рядом, мял в руках газету и тихо сказал:
— Лида, ну зачем ты так? Девчонке и так тяжело.
Мать фыркнула, но замолчала.
Мария в ту ночь долго не могла успокоиться. Толик звонил, писал, просил встретиться. Она согласилась. Они сидели в парке, и он снова заговорил о ЗАГСе.
— Я устал ждать, — сказал он, сжимая её руку. — Я хочу быть с тобой по-настоящему, а не тайком. Ты понимаешь? Мы уже потеряли годы. Хватит.
У Маши перехватило дыхание. Она понимала: либо сейчас скажет «да», либо потеряет его окончательно.
— Толик… — её голос дрожал. — Я боюсь. Ты не знаешь мою мать. Она не примет.
— А при чём здесь она? Ты что, всю жизнь собираешься жить для неё? — в его голосе прозвучала боль. — Ты же взрослая, Маш. У тебя есть право на счастье.
Она отвела глаза. Ей было стыдно признаться: да, всю жизнь она жила под властью матери. Делала так, как та считала правильным. Даже замуж вышла отчасти наперекор, но и там не смогла отстоять свою семью.
После той встречи она вернулась домой сломленная. В голове звучали его слова: «Ты что, всю жизнь собираешься жить для неё?»
На следующий день Маша увидела, как мать говорит с соседкой у калитки. Та шепталась и переглядывалась, и Лидия Сергеевна важно кивала. Маша вдруг поняла: мать живёт для того, чтобы все вокруг считали её сильной, умной, «правильной». И ради этой картины она готова пожертвовать дочерью.
Вечером Толик снова приехал. Они сидели в машине у её дома. Он достал из бардачка конверт.
— Тут заявление в ЗАГС. Одно твоё слово… и завтра мы его подаём.
Мария замерла, держа конверт в руках. Бумага дрожала. Это было не просто предложение, это был выбор всей жизни.
— Я не могу решиться, — прошептала она.
Толик посмотрел прямо в глаза.
— Если не решишься, то я уйду навсегда. Я люблю тебя, Маш, но я не мальчишка. Мне нужен не тайный роман, мне нужна семья.
Она чувствовала, как в груди что-то оборвалось. Он не угрожал, он говорил правду.
Той ночью она не спала. Лежала и думала, как скажет матери. Как выдержит её крик, обиду, может, даже проклятия. Но внутри медленно рождалась решимость.
Вечером, собравшись с духом, Маша вошла в кухню. Лидия Сергеевна стояла у плиты, мешала кастрюлю, отец сидел за столом и чистил картошку. Обычный вечер, но у Маши сердце грохотало так, будто она шла на приговор.
— Мам, пап… — голос дрогнул, но она заставила себя говорить. — Мне нужно вам кое-что сказать.
Мать повернулась, прищурилась.
— Ну? Что опять?
— Я встречаюсь с Толиком. Мы хотим расписаться снова.
На секунду в кухне стало тише, чем в морге. Потом крышка с грохотом упала с кастрюли.
— Что-о?! — Лидия Сергеевна подбоченилась. — Ты в своём уме? С этим проходимцем, с которым мы тебя еле развели?! Да я… да я тебе не позволю снова вляпаться в это болото!
— Мам, — Маша сделала шаг вперёд, — я не спрашиваю разрешения. Я просто сообщаю.
Эти слова прозвучали так непривычно, что мать даже растерялась, но ненадолго.
— Сообщаешь? — её голос стал колким, как стекло. — Ты решила перечить мне? После всего, что я для тебя сделала? Я жила ради тебя, растила, берегла, а ты…
— Нет, мам, — перебила Маша, и в её голосе прозвучала твёрдость. — Ты жила ради себя. Чтобы соседи говорили: «Какая у Лидии Сергеевны правильная дочь». Чтобы всё было как ты считаешь нужным. А я всё время боялась тебе возразить. Боялась потерять твоё одобрение.
— Машка! — мать побледнела. — Ты смеешь такое говорить?
Отец медленно положил нож на стол.
— Лида, хватит. Она взрослая. Пусть сама решает.
— Решает?! — взвизгнула Лидия Сергеевна. — Она снова наступит на те же грабли! А я потом её из грязи вытаскивай?
Маша глубоко вдохнула.
— Если придется вытаскивать, то я сама справлюсь. Это мой выбор. Я люблю Толика. И если мы ошибёмся, то это будет наша ошибка, а не твоя победа.
Мать смотрела на неё так, будто видела впервые. Губы дрожали от сдерживаемой злости. Но Маша не отвела взгляд.
— Значит, так, — холодно сказала Лидия Сергеевна. — Хочешь, иди к нему, но порог этого дома забудь.
У Маши защипало глаза, но она улыбнулась сквозь слёзы.
— Прости, мам. Но я выбираю семью.
Она вышла в комнату, собрала вещи в чемодан. Руки дрожали, но внутри было удивительное чувство лёгкости, словно она сбросила тяжёлые цепи.
В прихожей её догнал отец. Он положил руку ей на плечо.
— Доченька… Я всегда знал, что ты его любишь. И я рад, что ты решилась. Не бойся.
Маша вскинула на него глаза, и в них был яркий свет.
— Спасибо, папа.
Когда она вышла за дверь, на улице уже ждал Толик. Он бросился к ней, взял чемодан, обнял.
— Ну? — спросил, глядя ей в глаза.
— Да, — прошептала она. — Пойдём в ЗАГС.
Толик рассмеялся и прижал её крепче.
— Ты не пожалеешь, Маш. Я клянусь.
Они шли рядом по тёмной улице, и Маша чувствовала: она идёт своей дорогой. Не материнской, не чьей-то чужой, своей.