Последний год мы с Глебом жили как на пороховой бочке. Каждый день — новый повод для скандала.
Костя болел постоянно. То температура под сорок, то приступы, то анализы плохие. Участковая разводила руками — мол, надо к специалистам, в областную. А денег не хватало даже на нормальные лекарства.
Я работала секретарём на полставки — больше не могла, Костя же требовал постоянного присмотра. Глеб вкалывал с утра до ночи, тянул ипотеку, счета, еду. И каждый вечер начиналось одно и то же:
— Рубашку не погладила? Опять?
— Глеб, я весь день с Костей по врачам... Он капризничает...
— А я, по-твоему, что делаю? Отдыхаю? Я за всё плачу! А ты даже элементарного не можешь!
Я молчала. Спорить бесполезно — он всё равно найдёт, к чему придраться. То пыль на полке, то ужин из полуфабрикатов, то игрушки разбросаны.
— Нормальные жёны дома порядок и уют создают, — говорил он устало. — А у нас как после урагана вечно.
Я уже не пыталась объяснить, что сил нет. Что ночами не сплю, когда у Кости приступы. Что работа, пусть и полставки, тоже выматывает. Глеб всё равно не слышал.
Мои чувства остыли где-то между больницами и упрёками. Я смотрела на него и понимала — мне уже всё равно. Угодить ему невозможно. Да и не хочется больше.
В мае участковая наконец добилась направления в Москву, в специализированную клинику. Обследование, лечение, наблюдение — минимум месяц, а то и полтора.
— И ты поедешь одна? — спросил Глеб, когда я сказала ему.
— А что мне остается делать?! Конечно поеду. Тебе же на работе нельзя.
— Ну вот и славно. Хоть дома порядок будет.
Я промолчала. Было обидно, но я промолчала. Собрала вещи, взяла Костю за руку и уехала.
В Москве мы с ним жили в палате на двоих с ещё одной мамой и её сыном. Обследования, капельницы, анализы. Костя плакал, я держала его за руку и уговаривала потерпеть.
С Глебом общались только SMS-ками. Сухими, холодными.
«Температура упала до 37,2»
«Хорошо»
«Завтра делают УЗИ»
«Ок»
Ни слова поддержки. Ни вопроса, как я, как ребенок. Ничего.
Я лежала ночами на раскладушке рядом с Костиной кроватью и думала — что дальше? Возвращаться к человеку, который тебя не ценит? Который видит в тебе прислугу, а не жену?
Но куда идти? Квартира ипотечная, оформлена на Глеба — он зарабатывает больше, я была в декрете, потом на полставки. Продавать квартиру и что? я все равно на эти деньги не смогу купить нам жилье. Формально я тоже имею право на половину — это же совместно нажитое. Но как это доказать? Через суд? С больным ребёнком на руках?
Я гнала эти мысли и просто жила день за днём. Врачи, процедуры, Костины слёзы.
Через полтора месяца нас выписали. Состояние стабилизировалось, рекомендации выдали, следующий осмотр через три месяца.
Я села с Костей в поезд и поехала домой. Он всю дорогу спал у меня на коленях, а я смотрела в окно и чувствовала какую-то пустоту внутри.
Приехали вечером. Я достала ключи, открыла дверь своей квартиры и замерла на пороге.
Прихожая выглядела по-другому. Вместо нашей обувницы стояла старая тумба с резиновыми тапками и шалью на крючке. Пахло чем-то чужим — какими-то духами, квашеной капустой.
Я зашла дальше, и сердце ухнуло вниз.
Гостиной не было. То есть она была, но выглядела совсем иначе. Вместо нашего дивана, стояла старая железная кровать, застеленная одеялом с выцветшими розами. На стенах — новые полки с чужими фотографиями в рамках. На окне — тюлевые занавески вместо жалюзи.
Ковра не было. Костиных игрушек не было. Нашего журнального столика не было.
— Мам, а где мои игрушки? — тихо спросил Костя, вцепившись в мою руку.
Из кухни вышла Нина Эдуардовна, свекровь. В фартуке, с кухонной лопаткой в руке.
— О, приехали, — сказала она спокойно, как будто я вернулась из магазина, а не из полуторамесячной командировки в больницу с ребенком. — Проходите, раз пришли.
Я стояла и не могла вымолвить ни слова.
— Где наши вещи? — наконец выдавила я.
— Всё аккуратненько сложено, не переживай. — Нина Эдуардовна вытерла руки о фартук. — На балконе коробки стоят. Мы с Глебушкой решили, что вам лучше пока к твоей маме. Моему сыну помощь нужна по хозяйству, я теперь займусь всем. А ты отдохнёшь у родителей.
— В смысле "к своей маме"?
— Ну ты же не справляешься, Ларис. — Нина Эдуардовна говорила участливо, но в глазах было что-то жёсткое. — Ребёнок больной, ты сама замотанная вечно, сил ни на что не хватает. Зачем мучиться? Поезжай к своим, там мама тебе поможет. А здесь я Глебушку в порядок приведу — дом, еда, чистота. Ему же хозяйка нужна, а не...
Она не договорила, но я поняла: "а не такая, как ты".
Я попыталась пройти в комнату, но там тоже всё было по-другому. Комод свекрови, её одеяла, её запах. На полу — чужой коврик. На стене — иконы в рамках.
— Где вещи Кости? — Голос мой дрожал. — Где его кровать?
— В коробках, говорю же. Всё аккуратно.
В этот момент в квартиру зашёл Глеб. Усталый, с тяжёлой сумкой. Увидел меня, кивнул.
— Приехала. Ну и хорошо.
— Глеб, что здесь происходит?
Он поставил сумку, снял куртку.
— Мама переехала сюда. Я решил, что так будет лучше.
— Лучше для кого?!
— Для всех. — Он посмотрел на меня устало, без эмоций. — Ты не справляешься, Лариса. Дом — бардак, еда — полуфабрикаты, рубашки не глаженые. Мне нужна хозяйка в доме, а не... это.
— Я твоя жена!
— Жена должна быть женой, а не вечно замученной теткой, которая только на ребёнка время тратит. — Глеб говорил ровно, будто объяснял что-то очевидное. — Мама согласилась помочь. Она всё сделает. А ты поезжай к своим. Там тебе легче будет — мать поможет с Костей, отдохнёшь.
— Это моя квартира тоже!
— Моя, — жёстко сказал он. — Ипотека на мне. Я плачу. Я содержу этот дом. А ты что? Секретарь на полставки? Копейки приносишь. Так что не начинай.
Я стояла и чувствовала, как внутри всё сжимается от обиды, от унижения, от бессилия.
— А вещи наши?
— Собраны. В коробках. Мама всё аккуратно сложила. Можешь забрать.
Костя прижался ко мне, испуганный. Он не понимал, что происходит, но чувствовал — что-то не так.
— Пап, а где мои машинки?
Глеб не ответил. Прошёл в кухню, сел за стол. Свекровь тут же поставила перед ним тарелку щей.
— Ешь, сыночек. Я свеженького сварила.
Я развернулась и вышла. Спустилась в подъезд, села на ступеньки. Костя сел рядом, обнял меня за шею.
— Мам, а мы домой не идём?
— Нет, солнышко. Не идём.
Я позвонила матери. Рассказала. Она молчала, потом тихо сказала:
— Приезжай. Заберу вас с вокзала.
Мы вернулись в квартиру, я забрала коробки с нашими вещами. Их было четыре. Всё, что осталось от нашей жизни здесь — одежда, игрушки Кости, мои книги, косметика.
Глеб сидел на кухне, даже не поднял голову. Нина Эдуардовна суетилась у плиты, насвистывала что-то.
Я ушла, не попрощавшись.
Мать жила в маленьком городке в двух часах езды. Однушка на третьем этаже старой пятиэтажки. Тесная, но чистая.
— Пока поживёте у меня, — сказала она, обнимая Костю. — Устроишься, найдёшь что-то. Главное — не паникуй.
Я не паниковала. Я просто была пустая.
Через неделю я написала Глебу:
«Нужно поговорить. Про квартиру. Про деньги на Костю»
Он ответил быстро:
«Про квартиру забудь. Не рассчитывай на половину. Всё оформлено на меня, ипотеку плачу я. Я уже собираю документы, чтобы в суде доказать, что ты в оплате не участвовала. Оставлю тебя ни с чем»
«А на Костю буду давать по минимуму. Вам пособия же платят, медицина бесплатная. Это ты мне больного ребёнка родила. Это ты и виновата»
Я читала эти сообщения и плакала. Тихо, чтобы мать не слышала.
Виновата. Я виновата, что ребёнок болеет. Я виновата, что не справляюсь. Я виновата, что не угодила.
Но развестись я не могла. Потому что у Глеба на работе медицинская страховка — хорошая, по ней Костю и обслуживают в нормальной клинике. Бесплатно для нас. Если развод — страховка пропадёт. А лечить Костю на свои деньги я не потяну. Никогда.
Я была связана. По рукам и ногам.
Устроилась кассиром в хозяйственный маленький магазинчик. Зарплата — семнадцать тысяч. На полставки. Других вариантов в городке не было. Всё, что приносила — уходило на еду, на проезд, на лекарства Косте.
Глеб переводил пять тысяч раз в месяц. "На ребёнка".
Мать помогала, чем могла. Сидела с Костей, когда я на работе, готовила, стирала. Но я видела, как она устаёт. Ей самой уже за шестьдесят, здоровье не то.
А Глеб с Ниной Эдуардовной жили в нашей квартире. Она готовила ему завтраки, гладила рубашки, наводила порядок. Он приезжал раз в месяц, привозил пять тысяч, смотрел на меня как на чужую.
— Держись, — говорил он сдержанно. — Пособия же идут. Ты сама виновата во всём.
Я кивала. Молчала. Потому что спорить сил не было.
Прошло три месяца. Костю нужно было везти на контрольный осмотр в Москву. По страховке Глеба — бесплатно.
Я попросила его оплатить дорогу. Он перевёл три тысячи.
— Больше не могу. У меня расходы большие.
Я ничего не ответила. Взяла эти деньги, купила билеты.
В Москве врачи сказали, что Костя идёт на поправку. Но лечение нужно продолжать, наблюдение обязательно.
— Вы молодец, — сказала мне доктор. — Держитесь. Всё будет хорошо.
Я улыбнулась. Сказала спасибо.
А внутри была только пустота.
Потому что я поняла: я больше не живу. Я выживаю. Ради Кости. Ради того, чтобы ему было хорошо.
А про себя — я забыла.
КАК ВАМ ТАКОЙ МУЖЕНЕК? И не может же она с ним развестись...ЖАЛКО ЕЕ? Напишите
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ