Теория складки
Карие глаза, горящие ясным и неистовым огнем, не отрывались от Каменева. Воздух в квартире загустел, насыщенный запахом старой бумаги, пыли и чего-то еще — озона? — едва уловимого, будто после грозы. Каменев сидел на краю стула, чувствуя спиной жесткие прутья. Беспорядок вокруг казался не хаотичным, а сконцентрированным, как улей, где каждая бумажка — часть единого роя мыслей.
— Вы верите, что реальность — это не только то, что видит камера? — повторил Орлов свой вопрос, и на этот раз он прозвучал как приговор. Риторический и безжалостный. Он не ждал ответа. Он встал, его угловатая тень метнулась по стене, и он подошел к карте, испещренной красными линиями. Его палец, худой и нервный, ткнул в одно из алеющих пятен. — Они не исчезли. Они выпали.
— Выпали? Куда? — Голос Каменева прозвучал хрипло. Он почувствовал, как привычная почва логики и фактов — протоколов, свидетельских показаний, уличных камер — закачалась и поползла у него из-под ног, словно плывун.
На языке физики
— В подпространство. Вернее, в приповерхностный браночный карман, образованный когерентными гравитационными возмущениями, — Орлов заговорил стремительно, сбивчиво, его слова понеслись вихрем, в котором Каменев ловил лишь обрывки знакомых и пугающих терминов. — Представьте пространство-время не как статичный лист, а как многослойную, текучую среду. Движущаяся масса — автомобиль — создает волну. Рябь. Когда два мощных встречных потока масс начинают движение по дуге... — он широко развел руками, описывая в воздухе две сходящиеся дуги, — ...они создают не просто волны, а гравитационный вихрь. Вращение создает область пониженного давления, куда затягивается всё, что находится рядом.
Орлов сделал резкое, вкручивающее движение кистью, словно запуская невидимый волчок.
— Только здесь «водой» является сама ткань пространства-времени, а «вращение» ей придают кориолисовы силы, возникающие при движении по искривленной траектории. При достижении критической суммарной массы и скорости в эпицентре этой воображаемой воронки и возникает та самая «складка» — сингулярность, где локальные законы физики перестают работать так, как мы привыкли. Это не резонанс встречных волн. Это — гравитационный штопор, закручивающий пространство до точки разрыва.
Каменев молчал, его мозг отчаянно пытался перевести этот ливень абстракций в нечто осязаемое. Он смотрел на горящие глаза физика, на его напряженную позу, и видел не безумие, а страшную, выстраданную ясность. Орлов, видя его напряжение, усмехнулся уголком губ — сухо, без тени веселья.
— Вы ничего не поняли, — констатировал он.
— Не совсем, — честно признался Каменев, чувствуя себя школьником у доски. — Вы говорите о гравитации. Но ее создают планеты, звезды. Не машины.
— Ошибаетесь. Ее создает любая масса. Просто ваша чашка кофе делает это слишком слабо, чтобы это заметить. А тысяча тонн стали, несущейся по дуге с определенной скоростью — нет. Это квантовый эффект, умноженный на макромир. Город сам себя уничтожает, товарищ следователь. Своим бесконтрольным ростом. Мы построили машину, которая пожирает нас, и даже не подозреваем об этом.
Объяснение на пальцах
— Хорошо, — Каменев сделал выжидающую паузу, сцепив руки на коленях. — Объясните мне, как пятикласснику. Что происходит с человеком, который... проваливается в эту складку?
Орлов вздохнул, снова прижал ладонь к животу — жест, уже ставший привычным, — и откинулся на спинку стула. Его голос стал тише, проще, но не утратил той самой стальной твердости.
— Представьте себе лист бумаги. На нем нарисована улица, и по ней идет муравей. А мы берем и складываем этот лист в нескольких сантиметрах перед ним. Муравей делает шаг и оказывается в месте сгиба. Для него самого ничего не изменилось. Он сделал один шаг. Но для нас, смотрящих на лист со стороны, он исчез. Он попал в ловушку между двумя слоями реальности. В складку.
— И что с ним там?
— Там нет времени. Вернее, его ход иной. Энтропия равна нулю. Для муравья пройдет мгновение. Для нашего мира — сто лет, тысяча. Если мы сможем развернуть этот лист, муравей просто сделает следующий шаг, даже не заметив, что его путь прервался. Он просто окажется в совершенно другом мире.
Каменев представил себе лицо той студентки с фотографии в папке. Ее улыбку. Она делает шаг, и вдруг... ничего. Вечность в мгновении. Или мгновение, длящееся вечность. Его бросило в холодный пот, стало душно в этой заваленной книгами клетушке.
— Они живы? — спросил он, и его собственный голос показался ему чужим, доносящимся из-под земли.
— С точки зрения физики — да. Их метаболизм остановлен. Они — в чистом виде информация, законсервированная в узле пространства. Но с точки зрения практической... они потеряны. Пока мы не научимся управлять этим эффектом.
Безумный план
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов на кухне и тяжелым, слегка свистящим дыханием Орлова. Каменев смотрел на карту, на зловещие красные круги, и видел за ними не статистику, а людей. Они были здесь, совсем рядом, за тончайшей пеленой реальности.
— Вы можете это доказать? — наконец произнес он, и его голос был тих, но полон решимости. — Не формулами. А так, чтобы увидеть и... вернуть?
— Больше чем доказать, — физик снова встал, и в его глазах вспыхнул азарт, смешанный с ужасом. Он снова стал тем самым «сумасшедшим ученым», но теперь его безумие казалось единственно возможным выходом. — Мы можем это использовать. Мы не будем гасить вихрь. Мы заставим его работать на нас.
— Как?
— Создадим управляемый разрыв. Для этого нужны два встречных автомобиля. Они должны будут проехать навстречу друг другу по критическим точкам эстакады и вала с четко рассчитанной скоростью, например, 91 км/ч, создавая пик гравитационного напряжения. Это спусковой крючок.
Орлов подошел к схеме, на которой был изображен участок Литовского вала.
— Но этого недостаточно, чтобы стабилизировать портал. Поэтому в эпицентре, прямо на тротуаре в месте последнего исчезновения, мы установим два мощных электромагнита. В рассчитанный миг мы дадим на них колоссальный импульс. Их поля, взаимодействуя с гравитационным вихрем, сыграют роль стабилизаторов, словно две руки, которые на долю секунды раздвинут и укрепят края портала. Мы не просто откроем его — мы удержим его открытым достаточно долго, чтобы можно было что-то оттуда достать.
Каменев замер. Он уже не просто слушал теорию, он слышал инженерный план. Сложный, рискованный, но несущий в себе ясную, осязаемую цель.
— Достать? Вы думаете, они там?
— Если наши расчеты верны, и люди там, в этом подпространстве, они будут находиться в эпицентре. В сердцевине вихря. В тот миг, когда портал стабилизируется, можно будет попытаться вытянуть их обратно. Это как... на мгновение остановить падающий лифт между этажами и выхватить из него пассажира.
Каменев представил себе это. Не размытого призрака, а живого человека, которого можно коснуться, выдернуть из небытия. Семнадцать жизней из безликих папок обретали плоть и кровь.
— Это опасно? — спросил он, уже зная ответ.
— Смертельно, — Орлов хмуро посмотрел в запыленное окно, за которым темнел вечерний город. — Любая ошибка в расчетах, малейшее отклонение в скорости или мощности импульса... и нас самих может разорвать, как бумагу. Или мы откроем портал, который не сможем закрыть. Но это... единственный шанс их вернуть.
Каменев посмотрел на этого худого, больного человека, на его горящие решимостью глаза, на его руки, способные и на тончайшие расчеты, и на грубую сборку магнитов. Он больше не видел в этом деле бюрократическую отписку. Он видел спасение. И цену, которую, возможно, придется за него заплатить.
— Что вам нужно? — спросил он, и его голос обрел новую, стальную твердость.
— Доступ к городским камерам, датчикам движения и управлению светофорами. Два автомобиля. Груженые, с точным весом. Два мощных конденсаторных блока для электромагнитов. И полная координация. Вашу помощь. И... разрешение на возможные последствия.
— Всё, что нужно, будет доставлено, — Каменев поднялся. Его тень, высокая и прямая, легла на карту с кровавыми кругами. — Готовьте расчеты. Мы будем проводить эксперимент.
Он смотрел на Орлова и понимал: они оба сошли с ума. Но в мире, где реальность дала трещину, возможно, только безумие и могло стать спасением.