— Мариночка, солнышко, тут такое дело… — голос тети Зины в телефонной трубке был сладким, как перезрелый персик, и таким же липким. Марина сразу напряглась. Такие интонации у маминой сестры всегда предшествовали просьбам, от которых невозможно было отбиться без потерь для нервной системы.
— Здравствуй, тетя Зина. Что-то случилось? Мама в порядке?
— С Анютой все хорошо, не переживай. Дело в моей Викуле. Ты же знаешь, она у нас умница, красавица, школу с золотой медалью закончила. В столичный вуз поступила, на бюджет! Гордость наша.
Марина мысленно застонала. Она прекрасно знала, куда клонит тетя. Картина вырисовывалась с пугающей ясностью.
— Поздравляю, — сухо произнесла она. — Вика молодец.
— Вот именно! — радостно подхватила тетя Зина, пропустив мимо ушей холодный тон племянницы. — И вот мы подумали… Ты же у нас одна в своей двухкомнатной квартире живешь. Места много. У тебя же квартира в Москве? Пусть моя дочь поживет у тебя, пока учится. Общежитие ей не дали, сказали, мест нет. А снимать комнату — ты же знаешь, какие цены, нам не потянуть. Войди в положение, Мариночка. Мы же семья, родная кровь.
Марина молчала, чувствуя, как внутри все сжимается в ледяной комок. Ее квартира. Ее крепость. Единственное место, где она могла быть собой, где все было устроено так, как удобно ей. Она купила эту квартиру в ипотеку пять лет назад и до сих пор выплачивала кредит, отказывая себе во многом. Каждая чашка, каждая книга на полке, каждый сантиметр пространства был результатом ее труда и упорства. И теперь в ее выстраданный мир собирались вторгнуться.
— Тетя Зина, я не уверена, что это хорошая идея, — осторожно начала она. — У меня работа, свой график. Я привыкла жить одна.
— Ой, да что ты такое говоришь! — заворковала тетя. — Викуля — девочка тихая, скромная, как мышка. Ты ее и замечать не будешь. Утром в институт, вечером домой, за учебники. Она тебе мешать не станет, еще и по хозяйству поможет. Тебе же веселее будет, не одной куковать.
Веселее. Марина представила себе это «веселье»: чужой человек в ее ванной, чужая музыка из-за стены, необходимость согласовывать каждый свой шаг.
— Я подумаю, — сказала она, просто чтобы закончить этот разговор.
— Что тут думать! — напористо продолжала тетя. — Викуле уже через неделю надо быть в Москве. Билеты почти куплены. Ты же не выгонишь родную племянницу на улицу? Мать твоя, кстати, полностью за. Говорит, это единственно правильное решение.
Вот и тяжелая артиллерия. Мама. Марина знала, что сейчас последует звонок от нее, и не ошиблась. Телефон пиликнул новым вызовом, едва она положила трубку.
— Марина, мне уже Зинаида звонила, — без предисловий начала Анна Петровна. — Ты что там удумала? Отказывать собралась?
— Мам, это моя квартира. Я имею право…
— Какое право? — перебила мать. — Право быть неблагодарной? Ты забыла, как Зина за бабкой Лидой ходила, когда та слегла? Год жизни на нее положила, пока мы с отцом твоим на северах мотались, тебе на первый взнос зарабатывали. А теперь, когда ей помощь нужна, ты в позу становишься?
Это был удар ниже пояса. Да, тетя Зина действительно ухаживала за их бабушкой, и мама чувствовала себя обязанной ей на всю жизнь. И теперь этот долг, по маминой логике, перешел по наследству и к Марине.
— Но это же совсем другое! — попыталась возразить Марина. — Я же не отказываюсь помочь. Но жить вместе с восемнадцатилетней девочкой… Мы совершенно разные люди.
— Ничего, притретесь. Она тебе как младшая сестра будет. Потерпишь несколько лет, пока она учится. Не развалишься. Все, я сказала. Если откажешь, можешь мне больше не звонить.
Трубка замолчала. Марина сидела на диване в оглушительной тишине своей квартиры и чувствовала себя загнанной в угол. Она посмотрела на Павла, своего молодого человека, который все это время сидел рядом и молча слушал. Он выразительно посмотрел на нее.
— Они не оставили тебе выбора, да? — тихо спросил он.
— Никакого, — выдохнула Марина. — Если я откажу, я стану врагом для всей родни. Мать со мной разговаривать не будет.
— Марин, это манипуляция чистой воды. Твоя мама и тетя давят на чувство вины. Это твоя жизнь и твое пространство.
— Я знаю, Паш. Но ты же знаешь мою маму. Это будет война.
Он обнял ее за плечи. Павел был человеком приземленным и рациональным. Он не понимал этих сложных родственных хитросплетений, где «неудобно отказать» было важнее собственного комфорта.
— Хорошо, — сказал он после паузы. — Если ты решишь согласиться, давай сразу установим правила. Четкие и понятные. Чтобы потом не было сюрпризов. Отдельная полка в холодильнике, график уборки, никаких гостей без твоего ведома. И главное — никакой «помощи по хозяйству», которая превратится в то, что ты будешь за ней убирать.
Марина кивнула. Идея с правилами казалась спасительной. Может быть, все и правда будет не так уж и плохо. Вика ведь и впрямь всегда казалась ей тихой и послушной девочкой, когда они виделись раз в несколько лет на семейных праздниках.
Через неделю на пороге ее квартиры стояла Вика — тоненькая, светловолосая, с огромными голубыми глазами, в которых плескалась вселенская невинность. Она сжимала в руках ручку чемодана и испуганно озиралась.
— Здравствуйте, тетя Марина, — пролепетала она. — Спасибо, что пустили. Я… я вам не помешаю.
Сердце Марины дрогнуло. Перед ней стоял испуганный ребенок, вырванный из-под родительского крыла и брошенный в огромный чужой город. Вся ее решимость и заготовленные правила показались ей неуместными и жестокими.
— Проходи, Вика. Не тетя, а просто Марина, договорились? — улыбнулась она. — Располагайся. Вот твоя комната.
Первые две недели прошли на удивление гладко. Вика действительно была тихой, как мышка. Она уходила рано утром, возвращалась вечером, шуршала на кухне, заваривая себе чай, и запиралась в своей комнате с учебниками. Марина почти ее не видела и не слышала. Она даже начала думать, что Павел зря ее накручивал.
— Ну вот видишь, — говорила она ему по телефону. — Нормальная девочка. Старательная.
— Не расслабляйся раньше времени, — отвечал он. — Это пока адаптационный период.
Как в воду глядел. Первые звоночки прозвенели на третьей неделе. Сначала Марина заметила, что ее дорогой шампунь и бальзам для волос стали убывать с катастрофической скоростью. Потом из косметички пропала новая помада. Прямых доказательств не было, но кроме Вики взять было некому. Марина решила не раздувать скандал из-за мелочей и просто убрала свою косметику в ящик комода.
Потом начались проблемы с чистотой. В ванной стали появляться клубы светлых волос, на кухне — горы немытой посуды в раковине. Вика, если ей делали замечание, смущенно кивала, извинялась и тут же все убирала. Но на следующий день история повторялась. Она словно не понимала, что чистоту нужно поддерживать постоянно, а не только после напоминаний.
— Вик, мы же договаривались, посуду моем сразу за собой, — в очередной раз мягко сказала Марина, глядя на заваленную раковину.
— Ой, Марин, прости, я так замоталась с учебой, совсем из головы вылетело, — ответила Вика, не отрываясь от телефона. — Сейчас все сделаю.
И она действительно делала. Но это постоянное «сейчас» начало раздражать. Марина чувствовала себя не хозяйкой квартиры, а надзирателем.
А потом появились подруги. Сначала одна, потом две. Они приходили, когда Марина была на работе. Об их визитах она узнавала по пустым чашкам на столе и крошкам на диване.
— Вика, я же просила — никаких гостей в мое отсутствие, — сказала Марина, стараясь сохранять спокойствие.
— Марин, ну это же девочки из группы! Мы просто заскочили на часик, конспекты взять, — надула губы Вика. — Я же не вожу сюда шумные компании. Ты так говоришь, будто я тут притон устроила.
Ее обиженный вид и подрагивающие губы заставили Марину почувствовать себя виноватой. Может, она и правда слишком строга?
Но «часик» и «девочки из группы» были только началом. Однажды Марина вернулась с работы раньше обычного и застала в своей гостиной трех незнакомых парней и двух девиц. Они громко смеялись, из колонок неслась музыка, а на журнальном столике стояли бутылки с пивом. Вика, увидев Марину, побледнела.
— Марина! А мы… мы тут проект по социологии готовим, — нашлась она.
— Проект? С пивом? — ледяным тоном спросила Марина. — Я просила тебя не водить сюда посторонних. Тем более такие компании.
— Мы сейчас уйдем, — испуганно пробормотала одна из подруг Вики.
Гости быстро ретировались. Когда за ними закрылась дверь, Вика разрыдалась.
— Прости, Марин! Я не хотела! Они сами напросились, мне неудобно было отказать! Я больше так не буду, честно!
Марина смотрела на нее и не знала, что делать. Выгнать? Поднимется скандал на всю семью. Мать ее проклянет. Оставить? Но это уже было не просто нарушение правил, это было откровенное неуважение.
— Это был последний раз, Вика, — жестко сказала она. — Еще одна такая выходка, и ты поедешь домой. Мне все равно, что скажет твоя мать.
Вика испуганно закивала. Вечером позвонила тетя Зина.
— Мариночка, что у вас там случилось? Викуля звонила вся в слезах. Говорит, ты ее чуть не выгнала из-за того, что к ней одногруппники зашли на полчаса. Ты уж будь с ней помягче. Она ребенок еще, домашняя девочка. Ей и так в чужом городе тяжело, а ты ее еще и прессуешь.
Марина стиснула зубы. Значит, «одногруппники» и «на полчаса». Она попыталась объяснить тете реальную ситуацию, но та ее даже не слушала.
— Не придумывай! Моя Вика и алкоголь — это вещи несовместимые! Ты просто ищешь повод, чтобы от нее избавиться! Бессовестная!
После этого разговора Марина поняла, что она в ловушке. Любая ее попытка установить границы будет восприниматься как придирки и тирания. Вика это тоже прекрасно поняла, и ее поведение стало еще более наглым. Она больше не изображала раскаяние, а встречала замечания с холодным равнодушием или откровенной дерзостью.
— Опять посуда не помыта, — говорила Марина.
— Помою, — отвечала Вика, не отрываясь от смартфона.
Комната, которую она занимала, превратилась в берлогу. Там валялась одежда, обертки от еды, пустые бутылки из-под газировки. Запах стоял такой, что Марина старалась проходить мимо, затаив дыхание. Учеба, судя по всему, тоже отошла на второй план. Вика часто просыпала первые пары, возвращалась поздно ночью, пахнущая сигаретами и духами.
Павел, видя состояние Марины, все чаще говорил:
— Выгоняй ее. Просто выгоняй. Твои нервы дороже.
— Я не могу, Паш. Ты не знаешь мою семью. Они меня съедят.
Развязка наступила неожиданно. Марина работала редактором-корректором в небольшом издательстве. Иногда она брала рукописи на дом, чтобы вычитать в тишине. В тот вечер она работала над текстом известного автора — это была большая честь и ответственность. Рукопись, распечатанная на листах А4, лежала на ее рабочем столе. Утром, собираясь на работу, она зашла в гостиную и застыла.
На ее столе, прямо на белоснежных листах рукописи, стояла большая кружка с остатками сладкого кофе. Вокруг нее расплывалось огромное коричневое пятно. Несколько листов были безнадежно испорчены. А рядом, на диване, мирно спала Вика, которая, видимо, пришла поздно ночью и даже не дошла до своей комнаты.
В Марине что-то оборвалось. Вся та злость, раздражение и обида, что копились в ней месяцами, прорвались наружу. Она не закричала. Она подошла к спящей Вике и очень тихо, но отчетливо сказала:
— Вставай.
Вика открыла глаза, непонимающе моргая.
— Что? Который час?
— Вставай, — повторила Марина, указывая на стол. — Посмотри, что ты наделала.
Вика увидела пятно на бумагах. На ее лице не отразилось ни капли раскаяния. Только досада.
— Ой. Ну, я случайно. Ночью пила кофе и поставила. Что такого? Это же просто бумажки. Можно новые распечатать.
«Просто бумажки». Для Марины это был не просто испорченный документ. Это было вторжение в ее святая святых, в ее профессиональную жизнь. Это было полное, абсолютное обесценивание всего, что было для нее важно.
— Собирай свои вещи, — так же тихо сказала Марина.
— В смысле? — не поняла Вика.
— В прямом. У тебя есть два часа, чтобы собрать свои манатки и исчезнуть из моей квартиры.
— Ты не можешь меня выгнать! — в голосе Вики появились визгливые нотки. — Мама тебе такое устроит!
— Мне плевать, — отрезала Марина. — Два часа. Если через два часа тебя здесь не будет, я выставлю твои вещи на лестничную клетку. Время пошло.
Она развернулась и ушла в свою комнату, заперев дверь. Она слышала, как Вика кричит, плачет, звонит матери. Через полчаса зазвонил телефон Марины. Тетя Зина. Марина сбросила вызов. Потом еще раз. И еще. Затем позвонила мама. Марина смотрела на экран, но не отвечала. Она знала, что если сейчас возьмет трубку, то сломается.
Через полтора часа в квартире стало тихо. Марина осторожно вышла из комнаты. Вики не было. Ее чемодан и несколько пакетов исчезли. На кухонном столе лежала записка, нацарапанная на вырванном из блокнота листке: «Ты еще пожалеешь об этом».
Марина взяла записку, скомкала ее и выбросила в мусорное ведро. Потом открыла все окна, впуская в квартиру свежий октябрьский воздух. Ей нужно было выветрить этот чужой, липкий дух.
Вечером начался телефонный террор. Звонили тетя Зина, мама, даже какие-то дальние родственники, которых Марина не видела годами. Все они наперебой обвиняли ее в жестокости, черствости и неблагодарности.
— Ты выгнала ребенка на улицу! Ночью! В чужом городе! — кричала в трубку мать. — У тебя есть хоть что-то святое? Я тебя не для того растила, чтобы ты превратилась в бездушное чудовище!
— Мама, ей девятнадцать лет, а не пять. Она не на улице, она у своих новых друзей, с которыми пила пиво в моей гостиной. Она испортила мне важную рабочую рукопись и даже не извинилась.
— Рукопись! — взвизгнула мать. — Бумажки ей дороже живого человека! Родной крови! Не звони мне больше. У меня нет дочери.
И она бросила трубку.
Марина сидела в тишине. Рядом был Павел. Он ничего не говорил, просто держал ее за руку. Впервые за много месяцев она почувствовала, как спадает напряжение, державшее ее в тисках. Да, она поссорилась с матерью. Да, вся родня теперь считала ее исчадием ада. Но ее квартира снова стала ее. Ее крепость была отвоевана.
Прошла неделя, потом другая. Никто из родственников ей не звонил. Тишина была оглушительной. Иногда по вечерам на нее накатывала тоска. Она вспоминала детство, мамины руки, семейные праздники. Но потом она вспоминала липкий голос тети Зины, ультиматумы матери, наглое лицо Вики — и тоска отступала.
Через месяц позвонила двоюродная сестра, с которой у Марины всегда были нейтральные отношения.
— Привет. Слышала я про твою ситуацию, — сказала она. — Не переживай, ты все правильно сделала. Эта Вика и дома всем нервы вымотала. Кстати, она вернулась. Из института ее отчислили за неуспеваемость и прогулы еще месяц назад. Она вам всем врала, что учится.
Марина молчала. Она не чувствовала ни злорадства, ни удовлетворения. Только пустоту и горькое подтверждение своей правоты.
— Мать на тебя до сих пор злится, — продолжала сестра. — А Зинка всем рассказывает, что это ты виновата, что не уследила за девочкой, и из-за тебя у Вики жизнь под откос пошла.
— Пусть говорят, — тихо ответила Марина.
Она положила трубку и посмотрела в окно. Москва жила своей жизнью, равнодушная к ее маленькой семейной драме. Она была одна. Но она была свободна. И эта свобода, выстраданная и горькая, была дороже любых родственных уз, построенных на манипуляциях и чувстве долга. В ее квартире пахло только ее духами, кофе и книгами. И это был запах дома. Настоящего дома.