На запасных путях полустанка Шабуничи, что в двух километрах от нашей деревни Черной, так названной по имени протекающей рядом речушки, после окончания войны скапливались вагоны с военным металлоломом.
Это был наш «Клондайк», охраны там практически не было, и мы свободно лазали по вагонам, находили немецкое ломаное оружие: приклады к винтовкам, алюминиевые котелки, фляжки и прочую военную мелочь.
Для наших игр годилось все: на приклад с трещиной, привяжешь проволокой обрезок трубы, и уже можно идти в атаку, крича, как в кино видел: - « Ура! За Родину! За Сталина!».
Однажды в вагоне металлолома мы нашли настоящий немецкий автомат. Шмайсер, по моемому. В нашей компании тогда верховодил мальчик, на пару лет нас старше, но с отставанием в умственном развитии.
На правах сильного, он овладел этой опасной находкой и стал наставлять ствол на нас, изображая из себя фашиста.
Но тут, кто-то предложил нарисовать мелом на вагоне образ Гитлера, и отомстить ему за все наши беды. Это быстро было исполнено и, к нашему ужасу, с первой же попытки Гитлер был по настоящему расстрелян!
Неожиданно для всех, прозвучала настоящая автоматная очередь, - только щепки полетели во все стороны!
Пока мы приходили в себя, наш переросток пустился наутек по железнодорожному полотну в сторону его деревни Даньки. И пару недель к нам в Черную носа не показывал.
Уже потом мы узнали, что злополучный автомат он бросил в болото примыкавшее к железнодорожному полотну.
Конечно мы стали осторожнее, но все равно, время от времени, наведывались на станцию Шабуничи и опять что-то там находили: штыки, поломанные затворы, тащили это домой, менялись, пытались собрать из разных деталей подобие оружия.
Помню, как на улице, что сейчас именуется - «Исторической», напротив дома Вовки Старцева, в доме с красивой из темно-синего стекла бронзовой ручкой на дверях, на чердаке мы нашли настоящий кавказский кинжал, обоюдоострый, с белой костяной ручкой и с серебряной насечкой. Жаль, что старшие парни у нас этот кинжал отобрали.
Не удивительно, - в гражданскую войну к деревне Черная подходили войска адмирала Колчака. Тут им Красные войска дали отпор и дальше они не пошли.
На «Ивохинском» хуторе, на увале "Маяк" мы как-то откопали настоящий наган, правда, он был без барабана, но если селитру от спичек утрамбовать в отверстие бойка,то при спуске курка, получался почти настоящий выстрел!
Но самым модным для нас было иметь «поджигу»! Это медная трубочка, расплющенная с одного конца, с дырочкой для запала и, кое-как укрепленная на сучке или деревяшке, похожей на корпус пистолета.
Заряжалось, это хлипкое подобие нагана, порохом и дробинкой. И конечно, все это сооружение нужно было изготовлять и хранить в строгой тайне от взрослых.
И вот "поджига" готова! Где-то, на задворках деревни, в компании друзей, - гордый хозяин «поджиги» демонстрировал свое изделие.
Направив ствол в стену амбара или бани, и вытянув руку как можно дальше, отвернувшись, (главное уберечь глаза), зажженной спичкой он поджигал порох!
Ба-бах! Вздрогнув от выстрела, - вся ватага, (радостная, что все обошлось), бросалась смотреть, как глубоко застряла в бревне дробина.
На этот раз обошлось! А в прошлый раз - трубку разорвало, и неудачливый стрелок, с окровавленной рукой, бежал домой к мамке на перевязку и последующую трепку.
А «ассистенты», - кто куда, зная, что сейчас на звук выстрела обязательно появятся взрослые или мамки, и надерут уши.
Нам нравилось все, что могло бабахнуть. Например, в костер отправлялась труба залитая водой и забитая пробками. Все прятались: кто за елку, кто в какую-нибудь ямку и ждали, споря, разорвет трубу или нет, или какая первой затычка вылетит.
И вот звучит «ба - бах»! Что-то со свистом проносится над нашими головами, костер разлетается во все стороны, искря головешками!
Все довольны, - раненых нет!
Были у нас и безопасные игры: «попа-гоняло», «муха», «городки», «жошка», а на мелкие деньги, - "чика".
«Попа-гоняло» - это "кон" и городок - рюха , стоящие на коне. В городок, по очереди бросают биту. Городок отлетает на несколько метров, его снова ставят вертикально там куда он отлетел. И вся компания продолжает сбивать дальше, пока все в компании не промажут.
Вот тут-то, нужно было побежать вперед: схватить свою биту и наперегонки вернуться на место первого старта, до того, как «водящий» прибежит с городком и бросит его на «кон». И тут самый последний - станет водящим. Когда никто не промахивался, городок уводил компанию далеко от первого старта, порой и за околлицу деревни.
«Муха» игралась несколько иначе: на вбитый метровый кол цеплялась «муха» - небольшой сучек, который при попадании биты в кол - рикошетил и отлетал далеко и непредсказуемо.
Ведущий, у нас почему-то назывался - «галящим», должен был это сучек поймать, или искать его в траве, угадав направление его отскока. Если все промахивались, – чья бита была блитже к кону становился «галящим».
Об игре в городки рассказывать не буду, она всем известна. Правда, мы не всегда соблюдали очередность фигур, размера квадрата, но это не умаляло нашего игрового азарта.
А вот жонглирование «жошкой» почему-то преследовалось учителями. Представьте себе: на перемене десятки мальчишек подбивают ступней мохнатые кружочки меха, с пришитым свинцовым грузиком, соревнуясь и считая, кто больше, примерно - так, как сейчас футболисты жонглируют мячом.
И чего только не придумывали учителя, чтобы сбить накал этого мальчишеского увлечения: и отбирали «жошки», и намекали, мол, детей потом не будет. Да что нам, пацанам, было тогда до будущих детей?!
А вот в футбол и волейбол мы мало играли. Мячей не было. Футбольные ворота из жердей на школьном стадионе были, но гонять старую покрышку, набитую тряпьем, было как-то не интересно.
Нельзя забыть и о железном обруче (от тележного колеса или бочки)!
Часто можно было видеть бегущего по пыльной деревенской улице босоногого углана, ловко управлявшего гремящим обручем проволочным водилом.
(Угланами у нас в деревне почему-то называли мальчишек).
Или вот самокат! Как-то из МТС, (там трактора ремонтировали), мне принесли пару подшипников, и мне удалось смастерить самокат.
Смастерить оказалось не так-то просто: если заднее колесо-подшипник было легко поместить в вырезанный паз нижней доски, то переднее должно было быть на доске-руле и как-то шарнирно прикрепляться к нижней доске- поднолжке. Помню - был очень горд, что сумел решить эту "инженерную" задачу.
Несбыточной мечтой у нас было иметь велосипед.
У меня он появился лет в 13. Одна из маминых подруг продала нам старый довоенный велосипед, ее погибшего мужа.
Велосипед был очень тяжел и не очень исправным. Я его починил, но после каждой моей поездки, он требовал новой починки.
А вот с гимнастикой мы не дружили. Не было кому показать. В школе не было даже перекладины.
На уроках физкультуры, военрук, (фроновик, без физкультурного образования), ставил нам задачи: – зимой лыжи, летом бег, да метание деревянной гранаты, ну еще прыжки в длину.
Помню, как я будучи уже курсантом военного училища, приехав в отпуск, я показал сверстникам на единственном в деревне турнике, упражнения - "Подъем переворотом" и другие, и ни кто из деревенских ребят, (кроме подтягивания), не смог их повторить.
Вот сейчас, сидя у компьютера, читая на сайте родной Черновской школы об спортивных успехах ее учеников, невольно сравниваю теперешнее детство с нашим послевоенным.
Интересно играют – ли в деревне сегодняшние мальчишки в «чику» на мелочь, гоняют - ли «попа-гоняло»? Сомневаюсь.
Думаю, что теперь портят зрение за компьютерными игрушками!
Немцы в деревне Черная
Наша деревня Черная во время ВО войны была в глубоком тылу. Войну мы выиграли и в деревне появились пленные немцы.
Немцев было не много - человек 30 с одним конвоиром, и поселили их в клубе. Одна группа пленных работала на заготовке леса, а другая группа, на американских студобеккерах, из леса отвозила бревна к железнодорожным платформам на полустанок Шабуничи.
Жители деревни, хотя у каждого с войны не вернулся кто-нибудь из их близких, не испытывали ненависти к побежденным врагам. Я помню даже , как они осудили конвоира, поднявшего руку на беззащитного и голодного пленного.
Ну, а мы – мальчишки, испытывали лишь любопытство к чужой, хоть и потрепанной военной форме, да, пожалуй еще, и жалость, к голодным, заросшим щетиной дядькам.
Кормили пленных плохо и голодные немцы ходили по дворам, предлагая за еду свои услуги: нарубить дров, вскопать огород, починить что-либо. Они никогда не попрошайничали, если не было работы, меняли на продукты свои ручные поделки: ножечки, портсигары, зажигалки из медных гильз, наборные из цветного плекса мундштуки.
А нам, мальчишкам (10-12 лет), это лето запомнилось новым развлечением – прокатиться в кузове студебекера на делянку лесоповала, а после погрузки бревен, на той же машине вернуться обратно.
Автомашины поднимались в гору по нашей улице медленно, и тут мы успевали группой - 5-6 мальчишек, заскочить в пустой кузов, благо у «студера» низкий задний борт и удобные для посадки два широких буфера.
Машина увозила нас от деревни за 8-10 километров в сторону самого высокого увала, сплошь заросшего лесом, названного местными жителями – «Чертовым Городищем». С его вершины просматривалась вся округа, даже город Краснокамск с его двумя высокими трубами бумажного комбината, а при ясной погоде сверкала полоска реки Камы.
Пока машина грузилась, мы объедались малиной, перекликаясь, чтобы не заблудиться, а заросли малины скрывали нас с головой. Мы совершенно не опасались медведей, тоже любителей малины,- шум распила древесины и стук топоров далеко отогнал их от этих мест.
После погрузки бревен мы опять забирались в кузов в узкое пространство за кабиной, совершенно не думая, что при резком торможении, вязка бревен может нас придавить и серьезно покалечить.
На подъезде к деревне на спуске немец - шофер останавливал машину и высаживал нас, чтобы их конвоир, отмечавший количество ходок, нас не видел. А на обратном пути шофер студебекера ехал медленно и подбирал нас снова.
Немцы к нашему присутствию в лесу относились ровно, нас не прогоняли, но и в контакт особенно не вступали, возможно, их так инструктировали. Порой кому-нибудь из мальчишек дарили свистульку или палочку с затейливой резьбой. Думаю, что глядя на нас, вспоминали себя в детстве или своих детей.
Как-то осенью в холодную дождливую погоду к нам в дом постучался немец и спросил не надо-ли отремонтировать обувь. Мама предложила ему отогреться и, найдя обувь требующую починки, угостила горячим чаем. Немец сносно владел русским языком, и они о чем-то беседовали .
Я же сидел в своем уголке и что-то рисовал, рядом был ящик с моими игрушками. Вдруг немец оживился и показал маме на мой ящик, там, среди разных кубиков, и другого нехитрого детского имущества, лежала трофейная губная гармошка.
Эту губную гармошку в 1942 году привез с фронта и подарил мне Ленинградский поэт Всеволод Рождественский. Его семья, во время эвакуации, жила вместе с нами в одном доме. Он был военным корреспондентом и, время от времени, навещал семью.
Я же дружил с его дочкой Наташей - моей ровесницей, а моя мама и его жена Ирина Павловна Стуккей дружили, и вместе работали учителями школы и в детском лагере Ленинградского Литфонда.
В нашей деревне Черная с октября 1941 по июнь 1944 г.г. в этом лагере жили и учились 140 блокадных детей ленинградской интеллигенции. В Черной тогда жили родственники Веры Пановой, дети Исаака Дунаевского, композитора Прокофьева, Карнаухова Ирина Валерьяновна – «Бабушка Арина», диктор ленинградского радио, с дочерью Галей, и много других известных работников культуры, снимали углы и комнатки у местных жителей.
В школе завучем работала Зоя Никитична Казакова, ее сын Миша, (ставший известным киноартистом и режиссером российского кино), учился в классе моей мамы. У меня сохранилась фотография тех лет, где Миша Казаков, моя мама и я сфотографированы среди учеников ее 4-го класса.
Но я отвлекся. Вернемся к немцу. Он объяснил нам, что эта губная гармошка фирмы HOHNER (большая и двухсторонняя), совсем не простая, а концертная, что сам он музыкант, и тут же, по нашей просьбе исполнил несколько мелодий.
Он очень сожалел, что ценный инструмент в плачевном состоянии. Ведь я, «попиликав» из любопытства, в своих играх как только не использовал ее: то, как танк, то, как самолет, а то и как перекрытие блиндажа и почему-то обязательно вражеского, - вот и попадала эта гармошка под шквал «бомбежек» и «артналетов».
Сейчас я представляю, в каком бы ужасе был скрипач, увидев, в моих варварских руках, скрипку, да еще и Страдивари!
И, хотя мне было жалко расставаться с подарком, мама – (педагог), убедила меня, что гармошку надо доверить гостю, он, мол, ее почистит, починит и вернет позже.
Уходя от нас, немец много раз сказал: - «danke», и музыкальный инструмент по вечерам стал звучать в казарме военнопленных.
Через несколько дней, поздно вечером постучался в нашу дверь, наш знакомый немец, и радостно сообщил, что завтра утром их отправляют домой!
Принес он починенную обувь и, начищенную до блеска, мою губную гармошку. И звучала она теперь, в умелых руках музыканта, совершено иначе: то чистыми, переливистыми и радостными звуками , а то какими-то грустными и дрожащими ....
Я подарил гармошку немцу, (конечно по совету мамы)- концертная губная гармоника фирмы Hohner, обрела достойного хозяина.
Прошло уже более полувека, а я, вспоминая этого немца, краснею от стыда, ведь чуть не покалечил музыкальный инструмент.
И, в тоже время, радуюсь, что все хорошо кончилось, - концертный, музыкальный инструмент, сумевший чудом уцелеть в окопах настоящей войны, и, побывав в руках мальчишки-варвара Уральской деревеньки Черная, вернулся в руки музыканта и уехал на свой Faterland.
На этот рассказ мне пришел отзыв. Всего отзывов -8, но этот мне понравился больше:
Какой добрый рассказ. Я даже всплакнула... Спасибо Вам большое! Так иногда не хватает такой вот доброты. Хитрая Лисичка.
Ну! Щукин, погоди!
Что бы еще такого вспомнить о службе в авиации?
Пожалуй, вот это. Стою я, значит, в начале ВПП – взлетно-посадочной полосы, у самой «зебры» - это участок полосами раскрашенный, чтобы летчику при посадке лучше было видно место приземления.
В руках у меня кинокамера и я снимаю каждый самолет, как он заходит на посадку, какие крены закладывает, как приземляется – на одну, две, или три точки, делает ли «козла»/ Короче сказать, чтобы завтра на разборе полетов командир полка мог воочию убедился в качестве посадок самолетов командирами кораблей его полка.
А то ведь, как раньше было? Сидит на вышке дежурный офицер, (друг- собутыльник), перед ним самолет плюхается так, что колеса чуть не отваливаются, да еще несколько «козлов» делает, а он ему в журнал четверочку по дружбе рисует! Не развалился же самолет?! Да и никто же, кроме него, не видит, - командир еще сам в воздухе.
А теперь все! Внедряется с 1970 года в полках ВТА объективный контроль, и я начальник группы ОК – капитан Щукин, буду как-то влиять на безопасность полетов, объективно выявляя предпосылки к летным происшествиям.
А теперь ничего не скроется от объектива кинокамеры! Мной придумано так, что в кадре фиксируется время приземления и точно метры перелета и недолета каждого самолета.
А как раньше было? На разборе полетов командир полка руководствовался оценками журнала, где все оценки были завышены.
Понять летчиков можно, попробуй - ко обнародовать ошибку товарища, - завтра сам ее допустишь, а дежурить будет он. Вот так, по русской пословице, – «Рука - руку моет»!
А теперь все! На разборе полетов висит экран, и я демонстрирую каждую посадку, а командир полка поднимает автора посадки и, комментируя его ошибки, дает оценку.
Все чинно, главное – объективно!
Правда, однажды произошел конфуз. Дело в том, что на экране самолетик появляется маленьким и увеличивается по мере приближения к ВПП.
Однажды командир полка поднял очередного летчика, самолет которого на экране, прямо скажем, лон коряватол заходил на посадку, и стал «снимать с него, как говорят, по полной программе стружку».
Вдруг командир полка неожиданно на полуслове замолкает, - самолет - то на экране его, это он сам так садился. Солдатка моя при проявлении пленки очередность посадок перепутала.
Хохот в аудитории! Командир смеется тоже и шутливо грозит кулаком в мою сторону: «Ну, Щукин, погоди!».
Получил бы я, возможно, взыскание, да командир полка меня уважал, - я кое - что придумал, что еще никто в ВТА не делал в целях обеспечения безопасности полетов.
Я установил на велосипедную тележку объективом в небо авиационный фотоаппарат, придумал зеркальный прицел и при съемке полетов полка строем, фиксировал в кадре тройки отрядов.
Зная фактический размах крыла, замеряя его изображение на кадре, легко рассчитать какую дистанцию, держат самолеты в тройке, какая дистанция между тройками.
Командир полка теперь мог знать, какая тройка опасно сблизилась, какая отстала и на нее могла наехать летящая за ней и точное время прохода над заданной точкой.
А еще я упростил расшифровку «черных ящиков» - МСРП-12. После каждых полетов сам инженер полка дешифрировал несколько параметров этого прибора и затрачивал на каждый более трех часов.
Мне удалось придумать планшетку, на которую солдатка со средним образованием, замеряя штангенциркулем размер зубцов кривых и занося их в планшетку, с помощью логометрической линейки стала делать эту работу за сорок минут.
Между прочим, об этой методике была опубликована статься «Грубая посадка» в журнале «Авиация и Космонавтика» за март 1974 года и я был приглашен к дальнейшему сотрудничеству. Вот!
Командир полка, уходя на повышение и представляя офицеров штаба, новому командиру обо мне, на удивление всем, отметил только положительное, хотя о многих других офицерах высказался довольно жестоко.
Новый командир полка к вопросам объективного контроля относился серьезно, мне работать с ним было легко. А вот рядовому летному составу наша деятельность мало нравилась, - мало, кто любит, разных там, контролеров.
Это было в начале восьмидесятых, только–только зарождался объективный контроль в полках ВТА.
Не было тогда еще ни компьютеров ни видеокамер и специалисты со средним образованием, в лучшем случае с логометрической линейкой, да пленочной фотоаппаратурой пытались обеспечить безопасность полетов.
Предыдущая часть:
Продолжение:
